"Трезвость сохранят не все, кто-то от наркотиков умрет". Как работает реабилитационный центр в деревне под Псковом
Корреспондент Настоящего Времени прожил несколько дней в глухой деревне в Псковской области, где три десятка мужчин, зависимых от наркотиков, пытаются выздороветь с помощью работы на земле, терапии и личного опыта "бывших наркоманов".
"Сейчас здесь 30 реабилитантов. Трезвость сохранят не все, кто-то от наркотиков умрет. В долгосрочной перспективе, по моему опыту, трезвыми остаются процентов 30. Это хороший результат", – говорит Илья Румпан.
Он – консультант по химической зависимости в реабилитационном центре "Пошитни" фонда "Диакония" в небольшой деревне в Псковской области. Центр расположен вдали от крупных городов. Дорога отсюда до Петербурга занимает шесть часов.
"Не чтобы человек не сбежал, а чтобы барыга не пришел, – объясняет психолог Дмитрий Марков. – Если продавцы наркотиков и алкоголя будут рядом, терапевтическая среда рухнет вмиг".
Еще одна причина, почему людей реабилитируют в глуши, – необходимость разрушить "ассоциативные ряды". Оказываясь в городе, где жил и употреблял, человек автоматически рискует вернуться к той жизни: "Идет по улице, где поднимал закладки, приходит в комнату, где употреблял вместе с соседом, – продолжает Дмитрий. – На ребе просыпаешься, рядом – такие же наркоманы: все держатся, не употребляют, смотрят проблеме в лицо. Шанс появляется зацепиться за то, что ты не один".
"Ребой" жители центра "Пошитни" называют реабилитацию. Консультанты Дмитрий и Илья поочередно с коллегами приезжают сюда на пятидневные смены. Они – "равные": оба в прошлом употребляли.
"Если кто-то хочет уйти, наручниками не пристегиваем"
У Ильи сейчас – самый длительный период трезвости в жизни. Последние четыре года он – выздоравливающий. Из них два года работает консультантом в фонде "Диакония" и раз в месяц приезжает на смену в "Пошитни" – поделиться с воспитанниками накопившимся опытом трезвой жизни и наблюдениями за собой.
Раньше Илья употреблял в основном вещества опийной группы: "Ханка, героин, метадон – около двадцати лет. Курить шмаль начал лет в 12, с 14-ти кололся. Были 90-е – употребляли все, и окружение было такое, которое дома мало чем отличалось, родители тоже употребляли. Папа умер или от передозировки, или отравили – мутная история. Мама сейчас не употребляет больше десяти лет".
Вокруг центра "Пошитни" нет ни высоких заборов, ни колючей проволоки – обязательных атрибутов многих реабилитационных учреждений в России. Воспитанники находятся в "Пошитнях" добровольно и в любой момент могут прервать реабилитацию.
"Если кто-то хочет уйти, наручниками не пристегиваем, – говорит Илья. – Это и незаконно, и жестоко, и не работает. Я пробовал и в леса всякие уезжать, но возвращался в Петербург точно таким же. В тюрьме сидел и освобождался, став только более жестокосердным. Пока внутренние изменения не произойдут, ничего не сдвинется. А если меня насильно к чему приводят, у меня только отвращение появляется к этому".
Курс реабилитации бесплатный, но при желании можно сделать пожертвование.
"Бесплатных центров, чтобы не трудовые дома и не работорговля, мало, – говорит Илья. – Знакомый был старшим рабочего дома, я слышал, как он общался с людьми. Их было жаль: терапия зависимости отсутствовала, а человек был как раб. Все просто: снимается квартира, заполняется народом, всех выгоняют на тяжелые работы, кормят геркулесом, а платят по 300 рублей в день, остальное забирая себе. Если там бухают, но утром выходят на работу, считается, что исправляются. Там не живут, а существуют те, кому от безнадежности некуда просто больше пойти. Это не реабилитация".
"Пошитни" – православный центр, реабилитация в котором проводится по 12-шаговой программе. Но воспитанники могут придерживаться любых убеждений: "Достаточно не быть воинствующим атеистом, уважать христианство и православную конфессию".
"Протестанты у нас до конца проходили курс – никто не заставлял их принимать крещение, – рассказывает Марков. – Важно, чтобы человек брал ответственность не глумиться над иконами и уважать чувства других, а с вопросом собственной веры он может разбираться сам. В концепции 12 шагов подразумевается, что в одиночку не справиться с зависимостью, поэтому предлагается допустить, что кто-то или что-то могут помочь. Кто и что – непринципиально, все сводится к поддержке".
"Какое отношение уборка говна имеет к моей болезни?"
После завтрака, утренней молитвы и терапевтической встречи начинаются послушания – одно из важнейших составляющих реабилитации. Центр во многом обеспечивает сам себя: на двух огородах выращивают овощи и картофель, урожай "закатывают" и запасают на зиму. Есть свинарник и коровник. На "молочке" (молочный цех в одном из домов) делают творог, сливки, сметану, брынзу.
Послушания образуют замкнутый цикл, в котором важна работа каждого воспитанника: если кто-то сделает свою часть работы некачественно, рушится вся система. Воспитанники по очереди меняются трудовыми местами. График прописан в тетради, которая лежит на столе рядом с распорядком дня и перечнем правил центра. Места послушаний консультанты объявляют накануне, после вечерней терапии (эти групповые встречи называются "сообществами").
"Когда приехал, был противником послушаний. На предыдущей ребе были только лекции, тренинги и письменная работа. Тут подумал: "Что за фигня?! Какое отношение уборка говна имеет к моей болезни и выздоровлению?" – вспоминает Стас. – Это усмиряет мое непомерное эго. Сейчас отношусь к этому со смирением, пониманием. Говорят делать – иду и делаю. Хотя бывает, что и не нравится очень".
Стасу 42 года. С тех пор как начал употреблять, он никогда не набирал больше года трезвости – жизни без наркотиков. Реабилитировался, срывался. "Все время чего-то не хватало. В 12 попробовал алкоголь, курил, долго употребял героин и метадон. Видел проблему в том, что подсел, и в ломках. Перетерпел, облепился атрибутами успеха. Мне завидовали: рядом прекрасная женщина, я управляю небольшой компанией. Но чего-то не хватало. Начал опять искать "что-то" в наркотиках".
Во время одного из последних срывов у Стаса "ушли" квартира, машина, его половина бизнеса. Ушла и любимая женщина. "Больно все осознавать в трезвости. Спрашиваешь себя: "Как ты вообще это сделал?" Когда употреблял, видел, как все ломается, но только больше употреблял, чтобы не видеть и не чувствовать".
Данил почти в два раза моложе Стаса – ему 22. На реабилитации он четвертый месяц, приехал на Псковщину из Тюмени – через полстраны.
"Жил отдельно – "в состояниях" родители меня видели, может, пару раз только. Когда рассказал им правду, сказали: "Нужно ехать на реабилитацию". Рассказали про "Пошитни": здесь дядька ребу проходил, ему помогло, сейчас он консультант в Тюмени. Тогда решил: "На хер мне на год уезжать? Я что, с ума сошел? Сам справлюсь". Но уже скоро сидел упоротый в тачке после дня рождения друга и писал маме, что сорвался и нужна помощь. Закрыли на неделю дома, чтобы перекумарился, – и на самолет".
В реабилитационном центре Данил осознал, что с 13 лет "даже месяца трезвым не был": "Было скучно – накуривался или напивался, весело – накуривался или напивался, нечего делать – накуривался или напивался. Жесть, на самом деле. Сначала пил пиво, потом портвейны, дальше – трава. Полтора года назад попробовал синтетику, на которой и остался".
Данил вырос в деревне, а в Тюмень переехал учиться. Работал в автосервисе, халтурил мастером-мебельщиком. На четвертом курсе перестал ходить в университет, но недавно узнал, что его не отчислили: "Когда с родителями созванивался, узнал, что нет, оформили академический отпуск. Вернусь и смогу учиться".
Рассказывая о себе, "ребус" Данил (так живущие в "Пошитнях" иногда себя называют – сокращение от "реабилитант") гремит ведрами на "молочке" и делится впечатлениями от послушаний. Поначалу они нравились ему не больше, чем городскому жителю Стасу:
"Был день сурка. Одно и то же изо дня в день: коровник, повар, дежурный по трапезной и заново. "Детрап" – конченое послушание: нужно за тридцатью наркоманами мыть посуду. А они, сколько на собраниях ни говори, что нельзя пакетики от чая и кости кидать свиньям, все равно это делают. А ты потом вылавливаешь из помоев. Короче, всем по хер, но все стараются".
Когда реабилитанты в отчаянии спрашивали консультантов, зачем они все это делают, пригодился личный опыт одного из них: он рассказал, как на собственной "ребе" просто ходил вместе со священником и собирал камни – для смирения. "Мы тоже ровняли землю и думали: "На хрен?" А ведь вид стал лучше. Или, например, в подвале перебирали картошку. Со временем проясняется: большая идет на суп, маленькую запекают на противне и готовят по-деревенски. Был шикарный ужин. Самую маленькую отдали поросятам. Все взаимосвязано, – делится наблюдением Данил. – Люди в послушаниях – части механизма. Кто-то не доделал – все встало. Одни коров доят, я делаю молоко, сыр, другие еду готовят. Это ответственность: не сделаешь – подведешь всех".
"Коровник – самое нелюбимое послушание: не могу принять вонь, огромных коров, которых боюсь, дерьмо вокруг, – признается 30-летний Максим. – Но я послушаюсь, чтобы быть трезвым. Как девушка на спикерской (так участники реабилитации называют включения спикеров из "Анонимных наркоманов" по скайпу – НВ) сказала: "Я так хотела выздороветь, что, если бы мне сказали копать до утра, я бы копала". У меня так же. Поэтому, раз нужно, значит, иду в говно, дерьмо и ссаки. Мое выздоровление – моя ответственность".
"Я встал с ощущением ненависти и гнева ко всему миру"
Подъем – в 7:00 под православное песнопение. Умыться, забежать перед молитвой в курилку (в свободное время она не пустеет) – так выглядит утро в реабилитационном центре. Молитвы – здесь их называют "правило" – два раза в день в храме Серафима Вырицкого.
После завтрака и ужина – "сообщество": все собираются в трапезной и по очереди читают вслух "дневник чувств". Помимо дневника чувств реабилитанты выполняют задания, направленные на самоанализ и проработку ситуаций, связанных с употреблением (как, в каких обстоятельствах все происходило). Называется это "написанием шагов". Часть написанного зачитывают вслух в малых группах (по 5-6 человек) или лично консультантам.
"Понял, зачем по утрам молиться: я встал с ощущением ненависти и гнева ко всему миру. Из позитива – общение с братьями в курилке".
"Из негатива – вся гамма страхов: будущего, чужого мнения. Из позитива – довольство после выпитой утром чашки кофе".
"Из негатива – сон, в котором мне предлагают вещество, из позитива – я отказался взять его из рук".
"Не мог уснуть: постоянно видел картинки употребления".
В любой момент кто-то из реабилитантов может прийти к Дмитрию или Илье – поговорить, попросить помощи или совета. Частые проблемы: навязчивые мысли об употреблении, желание уйти с "ребы" и неумение решать конфликты.
"В голове только старая модель: дать в бороду и пойти употреблять, потому что ты не принят или не понят. Или навредить себе, если ты не в состоянии навредить другому. Проговариваем, как конструктивно донести свою позицию, отстоять границы", – говорит Илья.
Данил из Тюмени вспоминает, как было трудно заставить себя поделиться проблемой: "Было дико об этом рассказывать, казалось, что это "по-бабски". Так с улицы пошло, что обижаются только бабы, мужики не плачут – это все шляпа беспонтовая. Когда начал раскрываться, стало легче намного и мысли дурные ушли. Тут все тебя поймут – такие же. Тебе херово, а брат говорит: "Да, блин, у меня была такая же хрень". Рассказывает, как справлялся. И люди здесь другие. Никогда так не общался открыто".
Дмитрий Марков убежден, что в основе зависимого поведения лежат травмы, а самое необходимое для помощи – "просто поддержка".
"Когда консультирую ребят, хватает двух-трех вопросов, чтобы понять: почти все, куда ни копни, – глубоко травмированные в детстве люди. На вопрос "Тебя поддерживали в детстве?" ответ практически всегда: "Нет". Многие сталкивались с осуждением, обесцениванием просьб о помощи со стороны родителей, сверстников. Формировалась установка: "Просить о помощи – последнее, что буду делать. Лучше спрятать чувства". Но человек продолжает искать поддержку. Мы ведь практически никогда не приходим к наркотикам в одиночку. Находится компания, где не говорят, что ты урод, а предлагают: "Давай с нами, попробуй". Предлагают идею, кажущуюся привлекательной, вместо отвержения – принятие. Человек начинает чувствовать себя нужным. Вещества и компания закрывают дыру внутри и становятся "поддержкой". Говорить: "Тридцатилетний мужик, хватит пенять на детство, на родителей – берись за голову и живи дальше, хватит все скидывать на маму, которая обидела в шесть лет" – это обесценивание. Травмы остаются с человеком".
"Уже в 18 задолбался употреблять": почему бросают реабилитацию
"Срывниками" в "Пошитнях" называют воспитанников, которые раньше уже проходили реабилитацию здесь или в другом центре. В фонде каждый такой случай рассматривают индивидуально, но, как правило, дают срывникам шанс.
"А почему нет? У меня не знаю после какой по счету реабилитации получилось остановиться, хотя попытки были всегда, – говорит Илья. – Уже в 18 хотел бросить: задолбался употреблять. В 16 – первая "реба", восемнадцатилетие отпраздновал в ГНБ. Госпитализировался, поняв, что выхода нет: наркотиков вокруг хоть жопой жри, доза как у Деда Мороза, а остановиться невозможно. Приходил на реабилитации и группы с суицидальными мыслями, жизнь – в хлам. Было важно получить надежду".
Один из срывников – Макс. Ему 30, хотя выглядит заметно моложе. Вещества попробовал в юношестве, с синтетическими наркотиками – "альфой" и "мефом" – познакомился четыре года назад, когда те только появились на рынке. На них и "сидел плотно два последние года". В последние месяцы употреблял "синтетику" каждый день.
После первой реабилитации Максим оставался трезвым около года, но постепенно перестал "писать шаги" и звонить консультантам, почти не ходил на групповую терапию: "Считал, что и так классно – ведь не употреблял, а дела шли в горку: не прошло еще и года трезвости, а я уже стал региональным директором сети магазинов". Справляться со стрессом на работе было непросто, а в городе были люди, с которыми раньше Макс принимал наркотики.
"Посчитал: нужен человек, который поймет. Позвонил соупотребителю. Их номера я, к сожалению, помню наизусть. Совпало: парень как раз ехал за закладкой. Пошел с ним, всю дорогу молился, – грустно усмехнувшись, продолжает Максим. – Но, когда он ее поднял, не было даже секунды размышлений: "Давай, я тоже". Употребить в следующий раз, через месяц, Максим уже "разрешил" себе сам: "Раз тяжело в жизни, разочек можно".
"Вспоминал потом слова директора, чужого человека, который не знал, что я наркоман: "Ты пришел звездой и просрал все", – продолжает рассказ Макс. – Через месяц я сидел у друга-соупотреба в машине. Она уже не ездила, а просто стояла. Была хуже сарая, но я в ней жил. И употреблял каждый день".
Этот срыв стоил ему брака и отношений с родителями: жена подала на развод и забрала ребенка, мать и отец почти перестали с ним видеться.
Страшно стало, когда Макс понял, что перестал даже хотеть выздороветь: забыл, зачем это нужно. "Попытался вспомнить и не смог. Заплакал. Доля здравомыслия проснулась: "Если не помнишь, иди на ребу и вспоминай". До этого надеялся сам все вывезти, но ни хрена так не работало, только оттягивал момент. В итоге попросил меня закрыть дома на три дня и с этими тремя днями трезвости приехал в центр".
Из "Пошитней" он тоже хотел "сорваться", был готов собирать вещи. Но не уехал, скоро наберет четыре месяца трезвости. Зачем быть трезвым, Макс вспомнил. "Ради свободы, которая с наркотиками исчезает полностью. Думаешь, как их найти. Потом – как найти их уже на следующий день, хотя еще даже эти не употребил".
Никита чуть не уехал накануне нашего разговора: "Вчера разогнали тягу – воспоминания, как ил в озере, поднялись. И ассоциации с венами: смотрю на них – и хочется употребить. Поговорил с консулами, вспомнил последствия: спал в подъезде, попрошайничал, курил бычки – моменты, когда наркотик был врагом, а не другом. Помолился, но зависимость сильнее меня – очень тяжело. Главное, один раз не употребить: один раз – слишком много, а потом и тысяча раз – недостаточно".
"Разогнать тягу" – так на сленге называют воспоминания об употреблении. Точнее, о том его периоде, когда последствия еще не наступили, объясняет консультант Илья: "Мы все так или иначе что-то вспоминаем: рыбаки – рыбалку, охотники – охоту, а наркоманы – употребление. "Гонять тягу" – значит смаковать воспоминания о наркотиках и периоде "розового торча", когда все было без забот и последствий. На таком фоне серьезность проблемы меркнет, поэтому "гоняние тяги" не приветствуется".
У Никиты не получается вспомнить, какая это по счету реабилитация: кажется, десятая. Надеется, что последняя. "Соль" Никите предложила "девчонка в колледже после пары", сказав: "Только раз – сможешь отказаться".
"Но пристрастился я быстро. Начал воровать у близких: бабушки, отца, деда. Выносил украшения у родственников. Ходил к наркологам, психиатрам, лежал в психушке, когда фляга потекла, пользовался услугами экстрасенсов, шарлатанов, колдунов – все бесполезно. Было стыдно, чувствовал вину. В трезвости не мог этого вынести и давил чувства теми же наркотиками".
До "Пошитней" Никита был в платном центре под Екатеринбургом – сорвался через полгода. "Второй раз заехал туда же – срыв через четыре месяца. В городе все налаживалось – начинал чувствовать уверенность. Как в спорте: расслабляешься, считая, что выиграл, и в этот момент соперник побеждает", – вспоминает Никита.
Тимур до реабилитации в "Пошитнях" успел побывать в закрытом центре, где консультанты удерживали резидентов насильно:
"Работали по 12-шаговой программе в жестких условиях. Посещение всех мероприятий было обязательным, если кто-то отказывался или пропускал – ставили специальные баллы. Когда их накапливалось достаточно, человек попадал на "черную доску" и его отстраняли от прогулок, увеличивали срок пребывания в центре. В большинстве случаев там "закрывали" родные, у которых или деньги были, или кредиты на то, чтобы сына или дочку "вытащить". Все работало как служба эвакуации: приехали и забрали. Дальше – 60 тысяч в месяц".
Физическое насилие в центре не применяли, но уйти было нельзя – только бежать. Что Тимур и сделал. "Когда на четвертом этаже оторвалась боксерская груша, сказал, что умею варить трубы, а для ремонта нужны болгарка и сварочный аппарат. За пару недель все починил, заодно заточив щипчики под прорезь для оконной ручки".
Улучив момент, бежал "куда глаза глядят": в окно, через забор, к ближайшему жилому району. "Добежал до многоэтажек, во дворе увидел таксиста, который еще не выехал, сказал: "Нужно срочно уехать, за мной погоня!"
В "Пошитнях" тоже есть люди, которые близки к уходу. Обычно это заметно со стороны: человек еще физически в центре, но уже "не здесь". И когда в деревню кого-то привозит такси, к машине выбегают два воспитанника – с просьбой забрать их на следующей неделе. Один из них прервет курс реабилитации.
"Это нормально, когда люди уходят с реабилитации. Это постоянно происходит. Если человек пришел на ребу не для себя, а для мамы, папы, суда или полиции, то вообще маленькая вероятность, что он останется", – говорит психолог Дмитрий Марков.
"Двадцать человек смотрят на тебя и знают: ты наркоман". Зависимость и семья
Один из воспитанников долго разговаривает по телефону, прохаживаясь вперед-назад под металлической лестницей, ведущей в консультантские кельи ("кельями" здесь называют жилые комнаты). Консультант дает знак: "Время!" Звонивший возвращает телефон, но еще долго продолжает ходить вперед-назад и много курить – после разговоров с близкими обычно есть о чем подумать.
Звонить домой разрешают после первого месяца на "ребе" – раз в две недели минут по десять. Но все индивидуально – в зависимости, например, от наличия детей.
"Месяц нужен, чтобы человек привык здесь, а родители выдохнули там, – говорит Илья. – Они – тоже пострадавшие люди, пережившие много боли. Но иногда после месяцев трех начинают говорить: "Все, уже исцелился, давай обратно – работать пора". Не понимают проблемы. Рекомендуем сходить на группы созависимых, где консультант проводит работу с родственниками. Все родители в общении с воспитанниками разные: у кого-то есть гиперопека и созависимость, когда человеку не дают жить своей жизнью, кто-то пытается контролировать, а другие, наоборот, идут на поводу".
"Родственники почти всегда готовы разговаривать о чем угодно, но не о себе. Они повторяют: "Он это, он то". А запрос, как правило, один: "Вылечите ребенка". Предлагаем: "Давайте его оставим заниматься собой самостоятельно, а мы поговорим про вас", – подчеркивает психолог Дмитрий Марков.
"Бабушка давала мне деньги, я мог к ней прийти. Отец принял жесткое решение – выписал мне везде "красный свет": позвонил маме, тете, бабушке и сказал, чтобы меня не принимали, – рассказывает реабилитирующийся в "Пошитнях" Никита. – Выгнать сына на улицу жестко, но на самом деле в этом было спасение. Пусть добровольно-принудительно, но я приехал сюда. Бабушка думала, что любит, но, по сути, только способствовала: у меня были теплый дом, чистая постель, вкусная еда, почему бы не употреблять. Только когда этого нет, начал ценить. Да, был злой на отца, думал, как он вообще посмел. Две недели был на обиде. Но потом она прошла, чувства сменились на благодарность".
"Выносил вещи, манипулировал, тянул изо всех деньги: родных, друзей, знакомых. Потом не жил месяца два дома, – вспоминает 18-летний Максим. – Трудно поддерживать хорошие отношения с родственниками: все в курсе, какой ты на самом деле. На празднике сидишь за семейным столом, двадцать человек смотрят на тебя, и ты знаешь, что все знают: ты наркоман. Может, так работает подсознание, но давит это сильно. Здесь понял, что у меня очень любящие мама и бабушка. Благодаря этому я до сих пор здесь, иначе бы давно уехал".
"Вынос вещей – проявление болезни, – говорит Дмитрий Марков. – Человек не может не выносить их, при этом чувствует огромную вину. Дополнительно ему, скорее всего, за это прилетит очередная травма: его назовут уродом или ублюдком. А он в бессилии просто умирает от чувства вины и обиды: миллион из миллионов раз, если бы были силы, он бы поступил иначе. Никто не родился с мечтой грабить и выносить из дома. Это болезнь. Я первые пять лет пытался торчать сам, или с друзьями искали деньги, но доза росла. Тоже перестал гнушаться и начал домашними вещами пользоваться: выносить, продавать, закладывать".
Так продолжалось 15 лет. За эти годы мама Дмитрия перепробовала разное: менять замки, хранить ценности у подруг. "Это было естественным поведением. Но мама, видимо, настолько устала, что с первого дня после моей реабилитации ничего не прятала. Это оказало мне большую помощь, потому что не вызывало [привычного] напряжения – я вернулся в другой дом".
"Возможно, я умру". Как долго длится реабилитация
В "Пошитни" приезжают со всей России: есть люди с Сахалина, из Мурманска, Тюмени. О центре узнают обычно через знакомых или сарафанное радио, иногда – через интернет или после направления из городских наркологических больниц (ГНБ).
Входной порог для реабилитации – совершеннолетие, 18 лет. На собеседовании консультанты выясняют, готов ли человек проходить реабилитацию длительный срок. Потенциальных воспитанников предупреждают о послушаниях и существовании правил, в случае несоблюдения которых они будут вынуждены покинуть центр. С самого начала обе стороны связывает терапевтическое соглашение.
"Есть система ОЗБ. Если кто-то является источником раздолбайства или нарушает правила, проводим беседу и ставим ОЗБ, но сначала попробуем пробиться беседами, напомнить человеку, зачем он приехал", – рассказывает Илья. После восьмого предупреждения воспитанника исключают.
Первые несколько месяцев на "ребе" – адаптация и борьба с физической зависимостью. "С опийной группы, на который я сидел, ломает недолго. Может, пару месяцев с метадона: месяц не спишь, еще месяц есть слабость. Это тяжело, но самое тяжелое потом начинается, – говорит Илья. – Вначале ты преисполнен желания не употреблять, готов преодолеть любые трудности. И вроде с телом справился, а в душе – пустота. Есть поговорка: "Наркоман, оказавшись наедине с собой, попадает в дурную компанию".
Несколько лет назад большинство воспитанников были старше 30, имели опыт употребления героина, метадона – веществ опийного ряда. Сейчас в центре много молодых, даже 18-летних.
"Вначале я и девятнадцатилетний парень, ставший моим наставником, были единственными моложе 30-ти. Сейчас приехало новичков молодых, не только опийные торчки "тридцать плюс". Это круто: значит, они ищут выход", – рассуждает Сева, пропалывая огород. Севе 18 лет, в "Пошитнях" он уже пять месяцев.
– Хотел получить эффект, как в первый раз, но больше не смог его добиться, – начинает Сева рассказ о своей зависимости.
– Все наркоманы думают о наркотиках, когда копаются в земле, – шутит Максим.
– Все, кто поднимал закладки, – соглашается Сева.
Он употреблял с 16 лет. "Первый порошок" – мефедрон. Думает, что склонность к зависимости получил по наследству: отец тоже принимал наркотики, но уже много лет трезв.
На реабилитацию Сева решился сам, потому что "словил днище": "Пока его не хапнешь, не начнешь что-то менять. Сидел на хате у соупотреба после ссоры с отцом: сказал ему, что сорвался, не приду домой. Подумал: "Я дебил: у меня есть любящие родители, а я занимаюсь какой-то херней". При этом у меня были деньги: работал строителем, было где жить – все было достаточно неплохо, но не было одного очень для меня важного – общения с родственниками и родителями. Когда начинал им писать, мне отвечали: "Домой не пустим: у нас семья, за которую мы переживаем!"
"Писать шаги" можно было и в городе, но Сева решил обезопасить себя от срывов и подался в деревню. "Ожидал лютого гадюшника с плесенью на стенах, гнилыми полами, туалетом на улице и бараком с двадцатью немытыми мужиками, не считающимися с другими. Но мы стараемся друг о друге заботиться, поддерживать . Конечно, бывают спорные ситуации, но преимущественно мы друг за друга топим".
"Но, бл*дь, даже здесь бывает тяжело один на один со своей головой, с детства знающей только один выход: погасить негативные чувства употреблением, – признается Сева. – Я не могу один на один со своими мыслями жить, не вывожу их – я должен с кем-то общаться и делиться всем. Вопрос реабилитации – вопрос жизни и смерти. Здесь я вроде в безопасности, но, как только приеду в социум, каждый день придется жить с мыслью, что, если я встречусь с веществом, неизвестно, что произойдет. Возможно, я умру".
Программа реабилитации в "Пошитнях" рассчитана на шесть месяцев, но консультанты предостерегают: пытаться сразу уехать домой и зажить привычной жизнью – плохая идея.
"Ждут жена и дети, которым надо помогать. Еще любимая тема – кредиты: "Устроюсь на работу – буду платить кредиты". Спрашиваешь про уверенность в том, что после 15 лет употребления за несколько месяцев в глухом лесу воспитанник вернется в город здоровым и начнет брать на себя ответственность. Стараешься сподвигнуть к размышлениям. В курсе есть лекции про скрытую тягу – желание начать жить по-старому, когда напрямую человек не думает, что хочет употреблять, а мозг начинает выдавать: "Хватит, поезжай домой: у тебя кредиты, жена..." Сам так уезжал миллион раз: побывав на ребе, придумывал грандиозные планы, а уже в пути писал барыге и домой приходил на рогах", – делится опытом Илья.
Консультанты из фонда "Диакония" предлагают воспитанникам после "ребы" в деревне перебираться в город, но сначала пожить в специальной социальной квартире в Петербурге – Центре социальной адаптации (ЦСА). Такая жизнь уже похожа на полностью самостоятельную: человек устраивается на работу, может встречаться с семьей и друзьями, но обязан соблюдать распорядок и участвовать в терапевтических мероприятиях. Такой режим помогает привыкать к ответственности и необходимости делать сознательный выбор постепенно. А "шаги", групповая терапия и работа с наставниками – если они остаются с человеком и в дальнейшей жизни, риск нового срыва снижается.
22-летний Данил говорит: когда только приехал в "Пошитни", мысль про ЦСА приводила его в бешенство. Но через четыре месяца он изменил мнение: "Нужно научиться как-то жить трезвым, чего никто тут не умеет по большей части".
"Боялся, что выздоравливать придется всю жизнь: мы все по натуре ленивые, но болезнь не дремлет. Забьешь на нее – она придет через тягу, сны. (Мне они постоянно снятся: скучаю в снах по движухе, девушкам, езде на машине – это триггеры, раньше все или было в употреблении, или им заканчивалось.) Люди даже после 15 лет трезвости срываются, – рассуждает Данил. – Думал, что год – это много. Сейчас – что этого мало".
Читайте далее
"Говорили: "Безнадежный". Как помочь бездомному, зависимому и потерявшему веру в себя – репортаж из Петербурга
"Эта закладка спасет жизнь". Жительница Петербурга чуть не умерла от передозировки и занялась анонимной помощью наркозависимым
"Либо родители сидят на приеме, либо доктор им все пересказывает". В России отменили врачебную тайну для подростков
Мы – телеканал "Настоящее Время". Мы делаем яркие видео, рассказываем о важных новостях и злободневных темах, готовим интересные репортажи и передачи – смотрите нас на спутнике, в кабельных сетях и в интернете. Каждый день мы присылаем дайджест всего, что нужно знать, одним письмом, а также превращаем цифры в понятные истории.
© 2021 Настоящее Время. Все права защищены
