Украинские беженцы продолжают выезжать с оккупированных территорий в Евросоюз через Россию. По словам волонтеров, которые им помогают, сейчас стало больше "тяжелых вывозов" – пожилые, больные люди едут к своим ранее уехавшим детям. Корреспондент Север.Реалии записал несколько историй беженцев. Имена уезжающих изменены в целях их безопасности, поскольку у всех остаются родственники на оккупированных Россией украинских территориях.
Виктория и Владимир из Мариуполя
Виктория и Владимир Шишкины сейчас живут в Германии. Если бы не российское полномасштабное вторжение в Украину, они жили бы в родном Мариуполе, а их сыну был бы уже год и семь месяцев. Но их ребенка убило во время обстрела города.
Вика с Володей очень хотели малыша. Несколько лет назад, в 2019 году, Вике не удалось сохранить беременность на довольно позднем сроке – на 21-й неделе, поэтому в 2022-м Вику положили на сохранение. Шла 37-я неделя беременности. Вике в то время было 37 лет, ее мужу Володе 32.
Сначала ее положили в перинатальный центр Мариуполя – 1-й роддом, там же она встретила сообщение о начале войны.
"Нас эвакуировали из перинатального центра 25 февраля, так как там не было уже света, – вспоминает Вика. – Привезли в роддом номер три, где я и была до 9 марта".
Левобережный роддом. Армия РФ ударила по нему 9 марта, российские пропагандисты утверждали, что в роддоме была база украинских военных, а все пострадавшие женщины – загримированные актрисы. Вика была в эпицентре удара, осколки иссекли ее ноги и руки, а один из них попал прямо в живот и убил ее ребенка.
Когда меня выгребли из-под этих завалов, отрубилась, потому что много крови потеряла
"Восьмое марта прошло тихо – никаких перестрелок. И погода была солнечная. Девятого днем все отдыхали. Все это случилось внезапно. Мы и раньше слышали, что пролетал самолет, куда-то скинул бомбу... Мы с замиранием ждали – куда, близко или не близко. Понятно становилось через несколько секунд. А этот прилет – просто бум, и все сложилось, как карточный домик, все вырвало [с привычных мест]. Я еще в сознании была, а потом, когда меня выгребли из-под этих завалов, отрубилась, потому что много крови потеряла", – рассказывала Вика.
Вику вместе с другими пострадавшими женщинами вытащили из-под завалов и повезли в другой роддом, в подвал, где при свете фонариков от мобильных телефонов экстренно прооперировали. Ребенок погиб, фактически ее нерожденный мальчик весом 3700 г и ростом 55 сантиметров принял на себя удар и спас жизнь матери. Вика, когда очнулась, нашла в себе силы посмотреть на погибшего малыша. Ей показали тельце, она сказала, что похож на мужа…
Вода – отдельный кошмар: собирали с труб, снеговую, дождевую, какую только ни пили
В подвале лежали прооперированные, роженицы, только что родившие женщины и их младенцы.
"Так долбило, прилеты эти – такое ощущение, что в стену стучат: бум-бум. А еще холодина адская, холод собачий, мы все трясемся сидим в коридорах, а со всех сторон: бум-бум, трясутся стены. Спишь в одежде, от холода тридцать три одеяла, всеми накроешься, но все равно трясет от холода. Я думала, что не выйдем из подвала. Угнетала обстановка, такие мысли лезли в голову: а если засыплет? В подвале было слышно, как свистит ветер. Где мы лежали вдвоем с девочкой после операции, так там так свистело и дуло, и все казалось, что нас всех завалит, – вспоминала Вика. – Но мы хотя бы сквозь щель видели свет, различали, когда день, вечер и ночь, – в коридорах полнейшая темнота была. Генератор включали три раза в день по часу: в девять утра, с двух до трех дня и в восемь вечера до девяти, чтобы зарядить телефоны, фонарики, чаю теплого хотя бы попить. Потом был прилет, в генератор попало. Какой-то мужик из соседних домов принес старый генератор, от которого сильно пахло соляркой. Кушать готовили на улице под бомбежками, повара у нас оглушило от прилета рядом. Вода – отдельный кошмар: собирали с труб, снеговую, дождевую, какую только ни пили. Поначалу кто-то еще мог сказать: я техническую не пью. А потом уже не до выбора было, а слово "помыться" даже не произносилось. Ни помыться, ни подмыться, салфетки влажные – это уже хорошо. Вспомнишь это все – в голове не укладывается.
Володя на следующий день, 10 марта, пошел проведать Вику, он не знал о трагедии. По дороге попал под обстрел, был тяжело ранен в ногу, которую в итоге пришлось максимально высоко ампутировать. Причем ампутации производились по частям, по мере ухудшения состояния. Долечивался в России уже, в Петербурге, куда семью вывезли волонтеры, переправляющие украинцев в Евросоюз. Там же, в Петербурге, залечивала раны и Вика.
Организовать лечение людей, не являющихся гражданами России, очень сложно, и в этом Володе и Вике, как и другим раненым украинским беженцам, помогала целая цепочка волонтеров: одни договаривались с врачами, другие собирали деньги, третьи искали жилье, четвертые обустраивали необходимый быт. Переговорами с европейскими клиниками, оформлением документов, покупкой билетов, сборами в дорогу тоже занимались волонтеры.
Летом 2022 года супруги с помощью волонтеров покинули Россию, их путь лежал в Германию, в клинику Бундесвера в городе Ульм в федеральной земле Баден-Вюртемберг.
Квартиру молодой семье предоставил и оплачивает Центр занятости Ульма.
"Мебель и посуду собрали волонтеры, уют навели – все так красиво и хорошо", – рассказывал в декабре 2022 года Володя.
В клинике он перенес еще несколько сложных операций. Лишь совсем недавно, в конце лета 2023 года, начал учиться ходить на протезе – а это очень сложный процесс.
"Очень трудно научиться правильно ходить, держать равновесие, это такой большой очень сложный труд, – говорит Володя. – Это и физическая нагрузка, и моральная, и психологическая. Еще не привык ходить с протезом, он очень тяжелый, но я тренируюсь каждый день, думаю, что мозг привыкнет к протезу и я буду хорошо ходить и чувствовать себя полностью уверенно".
"Я занимаюсь своим здоровьем, Вова каждый день тренируется, – рассказала Вика корреспонденту Север.Реалии. – Потихоньку-помаленьку движемся дальше, дел у нас очень много, а времени мало. Немецкий язык мы сейчас все еще изучаем, был у нас экзамен, но мы его пока не сдали, поэтому нужно будет тренироваться и обучаться заново, повторно с ноября месяца. Германия нас обеспечивает: платит пособие, медицинская страховка и жилье у нас бесплатные. Мы им очень благодарны, здесь мы чувствуем настоящую защиту".
Вика и Володя не сдаются и в главном – надеются стать родителями. Они любят и во всем поддерживают друг друга.
Любовь из Новой Каховки
Любовь – многодетная мама. Ее пятеро детей и маленькие внуки – самое главное, что у нее есть в жизни. Сейчас Люба с двумя сыновьями – Игорем и Славой – едет в Норвегию. Там ее ждут старшие дети. Муж Любы остался в их старом доме в Новой Каховке. Он "всенетакоднозначник", говорит Люба жестко и к теме оставшегося мужа в разговоре больше не возвращается.
В первый же день в Петербурге Люба взяла сыновей и поехала к Эрмитажу – к атлантам. Показать. Здесь, в центре Ленинграда, проходило ее детство – она приезжала сюда из Украины очень часто, потому что здесь жила бабушка, которая давно умерла, но Люба помнит место, где она жила на Фонтанке, напротив цирка. Бабушка и отец Любови пережили блокаду Ленинграда, едва не умерли. Люба не смогла на своем транзитном пути из Украины через Россию посетить Пискаревское кладбище, где лежат родственники. Говорит, не хватило духу.
"Папа мой, переживший блокаду, был лысый и беззубый, и был он форточник, вор, хотелось есть после блокады невыносимо, – Люба откровенна. – Сидел, потом оказался на целине, где встретил мою маму".
Мама Любы была немкой, ее семью из города Энгельса, как и тысячи советских немцев в начале Великой Отечественной войны, репрессировали – отправили в трудармию в Казахстан.
"Дед мой умер там, в Казахстане, – трудармейство было непосильным, просто концлагерь, а мачеха моей мамы бросилась под поезд, – рассказывает Люба и иллюстрирует скупой рассказ документом на немецком языке – это свидетельство о рождении ее матери, Люба везет его с собой как семейную реликвию. – Мама моя сиротского тылового лиха хлебнула по полной".
Когда Любе было полгода, семья уехала в Украину, на левый берег Днепра, где, собственно, и жила всю свою жизнь Люба. Рожала и воспитывала детей, нянчила первых внуков. До начала этой войны.
"Заставляют паспорта российские брать, мужчин раздевают на блокпостах, из дому лишний раз страшно было выйти", – Люба вспоминает, как жили в оккупации.
Ее младший сын-старшеклассник с начала войны не учился – не было ни школы, ни интернета, чтобы учиться онлайн в Украине. Подрабатывал, как и старший брат.
"Я боялась каждый день – когда уходили из дому, ждала возвращения, тряслась от страха за них, – Люба чуть не плачет. – А еще этот чертов комендантский час. Без паспорта никуда, будь готов по первому слову российского военного остановиться, показать документы. А они еще любят спрашивать: "Любишь Россию?"
А военные еще любят спрашивать: "Любишь Россию?"
Любу передергивает, когда она вспоминает, как приехавшие россияне вывезли оборудование из горбольницы, а из местных школ – "умные доски", компьютеры, все, что можно было.
"Росгвардия приперлась – банкоматы расстреливали, телефонные салоны, компьютерные магазины разворовывали, весь город наш разворовали, дома вскрывали – бэтээрами вырывали двери, вещи уносили, – в ее голосе дрожит презрение. – Если они такие бедные, ну обратились бы к нам, мы бы скинулись, отправили им все в Россию, мы не жили нищими".
Однажды старшая дочь Любы поехала на рынок, а когда вернулась домой – дом уже был занят кадыровцами, двери вскрыли, расположились по-хозяйски.
После взрыва на Каховской ГЭС Люба решила уезжать. Брать российские паспорта семья, кроме мужа Любы, не хотела.
Люба тоскует и плачет о сожженных лесах, которые жгли в округе, чтобы не прятались там диверсанты, о затопленных и заиленных землях, прекрасных днепровских плавнях. Плачет о доме, огороде, утках, гусях и закатках – домашних заготовках.
"Меня все лето долбила мысль, что все это не будет моим", – говорит она. – И вспоминает девяностые, как тяжело было выживать. Но тогда она вязала рыболовные сети, ловила и продавала рыбу – не сдавалась, растила детей.
Когда началась война, российские военные ворвались в Любин дом уже в 7:30 24 февраля. Она наорала на них: "Кто вы такие?" Они ответили: "Российская армия, проверка".
Когда они потом еще несколько раз заходили в дом, многодетная Люба не боялась спрашивать, зачем они воюют: "На полном серьезе мне они говорили, что за родину. Ну какая родина? У нас тут Украина, у них – Россия".
Люба говорит и думает по-русски, украинский начала учить по-настоящему не так давно, хотя понимала всегда.
Почему русские пришли нас уничтожать? Мы такие же люди…
"Но у меня и сейчас дичайший акцент", – улыбается она. И говорит, что никогда не испытывала давления по поводу языка. Дети же все свободно говорят на украинском без всякого акцента. Правда, среди знакомых Любы есть немало тех, кто взял российские паспорта и сертификаты на жилье:
"Планируют в Крыму квартиры покупать, пенсии российские получили – некоторые по 20 тысяч рублей, но цены-то у нас там немаленькие, такие же, как у вас. И вообще, почему русские пришли нас уничтожать? Мы такие же люди… Мне теперь надо привыкнуть, что нет прилетов и комендантского часа", – Люба настроена на будущее, хотя впервые едет так далеко в неизвестность.
На момент публикации этого текста Люба с детьми добралась до Норвегии.
Петр и Лидия из Мариуполя
Петр и Лидия, сын и мать, уже покинули Россию. Матери за восемьдесят, и она едва ходит, а сыну пятьдесят, но он моложав и подтянут.
Петр катил по мосту через реку Нарову на границе России и Эстонии инвалидную коляску, в которой сидела Лидия, и тащил тяжелую сумку с вещами. У Лидии четвертая стадия рака легких. Петр хочет только одного – чтобы мама была с ним до ее последних секунд.
Впервые Петр вывез мать из Мариуполя 20 марта 2022 года – еще шли бои, были жуткие обстрелы. В подвале, где скрывалась семья, был адский холод. Они не голодали – у детей Петра было кафе, еду привезли оттуда, но холод страшно мучил.
Петр вспоминает, что мать очень беспокоилась о квартире еще во время сидения в подвале, требовала идти с ней по простреливаемому городу, смотреть, что с жильем. Однажды Петр с ней пошел.
"Было страшно даже высунуться из подвала, а не то что идти, но мы стали пробираться, встретили военного, своего, который предостерег от того, чтобы идти дальше, и предупредил, что украинские военные уходят", – вспоминает Петр.
Было страшно даже высунуться из подвала, а не то что идти
С риском для жизни мать и сын все же добрались до пятиэтажки, где была квартира Лидии, и увидели, что там нет ни окон, ни дверей, все разбито и разворовано. Кругом были россияне. Петр с матерью снова под обстрелами вернулись в подвал – их не тронули, дали уйти. Им еще предстояла дорога через фронт.
Перед войной Петр подарил жене машину "Таврия" – чтобы училась водить, вот на этой-то "Таврии" и вывозил потом под огнем жену, тещу и мать. Они ехали через российские блокпосты, насквозь простреливаемую "серую зону", где попадались раскуроченные снарядами машины с телами погибших людей внутри и вокруг. Потом показались украинские военные, стоявшие редкой цепочкой и направлявшие путников в полнейшей темноте, и наконец первый украинский блокпост. Четыре месяца семья прожила в Запорожье. В это время теща Петра заболела раком, лечить ее было негде, поэтому семья готовилась ехать в Европу. Но тут заупрямилась Лидия: "Хочу в Мариуполь, там квартира, которую мой покойный муж еще на Севере заработал".
Она требовала отвезти ее назад настойчиво, до скандала. Невероятно, но в августе 2022-го Петр на той же машине через "серую зону" и блокпосты привез ее обратно в Мариуполь, где Лидия вселилась в свою квартиру. Петру пришлось затянуть пленкой окна, кое-как приделать двери.
"Развалины везде, люди злые, много чужих, – вспоминает Петр увиденное тогда в Мариуполе. – Много приезжих из Средней Азии, у нас их не было никогда".
От моего Мариуполя ничего не осталось
Его теща и жена уже добрались к тому времени до Норвегии. Петр выезжал к ним через Россию, через фильтрацию, через бесконечные допросы, на которых снова и снова его спрашивали: чей Крым, как относитесь к "спецоперации", к "киевскому режиму" и к В.В. Путину.
В Норвегии семье дали квартиру на первом этаже четырехэтажного дома, где все было приспособлено для больной тещи – не было порогов, зато была кровать с пультом для лежачих, туалет и ванная, оборудованные для инвалидов, специальное кресло, чтобы больной было удобно сидеть. Теща умерла месяц назад. А Петр снова засобирался в путь: мать через знакомых умоляла приехать, совсем плохо себя чувствовала, практически не ходила. Сын снова ехал через пол-Европы, через Россию ради матери. Нашел ее почти недвижимой. С помощью волонтеров вывез в Петербург, где был поставлен диагноз – четвертая стадия рака легких. Уезжала к границе она уже на обезболивающих.
Оказавшись в Петербурге, Петр рассказал, как семье живется в Норвегии: "Ходим в школу по шесть часов в день, учим язык, это у нас работой считается, язык учить тяжело, но необходимо. Я собираюсь работать, никакой работы не боюсь, дочь с зятем приедут из Польши".
В Мариуполе Петр работал механиком судоремонтного цеха. Возвращаться в город он не собирается: "От моего Мариуполя ничего не осталось".
В этот приезд он увидел, что в городе снесли очень много развалин, везде пустыри, часть разрушенных домов восстановили, проложили новые дороги.
Некоторым все равно, какая власть, лишь бы платили деньги
"Но я старался меньше ходить – меня все угнетало, – вспоминает Петр. Встретил он и знакомых, которые остались в городе при оккупационной власти. – Некоторым все равно, какая власть, лишь бы платили деньги и было на что содержать семью, многие пенсионеры очень довольны: получают две пенсии, русскую и украинскую, получают паек, выдали им одеяла, обогреватели, а те, кто бухал при Украине, точно так же бухают и сейчас".
Петр удивляется тем, кто из ЕС возвращается в Мариуполь навсегда, но понимает, что для людей очень важным оказывается то, что у них уцелела квартира. "Нам легче – наш с женой дом уничтожен", – говорит он.
Из его дома пять человек погибли из-за обстрелов, а многие старики умерли от сердечных приступов.
Петр вспоминает, что когда пришли русские – не "дэнээровцы", а российская регулярная армия, хорошо экипированные бойцы, то он поразился их отрешенному выражению лиц: "Они на работе, только работа, ничего личного".
Я туда никогда не вернусь, надо быть сумасшедшим
Петр попросил их вынести из подвала нескольких инсультников. Солдаты молча пошли, взяли, вынесли, положили на землю во дворе.
"Я туда никогда не вернусь, надо быть сумасшедшим, [чтобы это сделать]", – говорит Петр.
Из его более молодых знакомых мужчин, оставшихся в Мариуполе, никто не верит, что их призовут в армию России. Но они надеются, что Мариуполь останется российским – ведь в город уже столько вложено. Петр считает, что эти люди с новенькими российским паспортами уже просто никуда не могут уехать.
Петра и Лидию к границе с Эстонией должна была везти частная "скорая", но после вступления в силу решения Еврокомиссии о конфискации машин с российскими номерами медики опасались ехать, так что повезли автоволонтеры. А мост через реку Нарву Петр переходил пешком, везя Лидию на инвалидной коляске. Они уже в Норвегии.
Полностью материал опубликован на сайте проекта Север.Реалии
