"Я получила тревожно-депрессивное расстройство, что полностью связываю с репрессиями в свой адрес. Муж вообще тяжелее всего перенес. Из нормального человека он стал неуравновешенным. Уверена, что у него есть какое-то расстройство, но за помощью он не обращается. Думаю, что старший сын больше страдает, так как он живет отдельно от меня с отцом, который находится не в лучшем моральном состоянии".
Это одна из историй, опубликованных в докладе "Психологическая травма белорусских активистов-релокантов и работа с ее исцелением". Это исследование – результат совместной работы Немецкой ассоциации психосоциальных центров для беженцев и жертв пыток и Центра анализа и предотвращения конфликтов. Оно основано на 89 интервью с белорусами, которые пережили политические репрессии и вынужденную эмиграцию после выборов и протестов 2020 года. Опираясь на эти истории, исследователи рассказывают о психологических травмах и их последствиях для целых семей, так как во время этого политического кризиса пострадало не одно поколение белорусов. Среди последствий – домашнее насилие, разводы и чувство вины перед детьми, которые пострадали за родительский активизм.
Настоящее Время рассказывает истории пострадавших и анализирует последствия репрессий для психики вместе с белорусским кризисным психологом с 20-летним стажем Еленой Грибановой, которая сама пережила задержание, обыски, разделение семьи, экстремальную эвакуацию с ребенком и сейчас живет в вынужденной эмиграции.
"Мои задержания негативно повлияли на психику мужа"
Алена, журналистка телеканала "Белсат" из Минска, рассказывает: "Я подверглась пыткам на Окрестина в течение трех дней. В результате избиений я попала в больницу. Били ногами в живот. После августа 2020-го я была задержана три раза во время работы. Последнее задержание было в марте 2021-го, нас продержали в участке около шести часов, меня раздевали догола в комнате с ледяным полом и не пускали в туалет… Угрозы я получаю до сих пор. Мои задержания очень негативно повлияли на психику моего мужа. В семье начались очень серьезные проблемы, сейчас мы в состоянии развода. Родственники хотели, чтобы я прекратила работать, потому что это было опасно. Закончилось это все не очень хорошо для всех. У меня трое детей. Двое младших уехали со мной в Литву, а старший остался с отцом, и это большая сложность для нас всех".
Порой дело не ограничивается разводами: психологам известны случаи, когда в семьях бывших политзаключенных случается домашнее насилие.
"Травматический стресс имеет последствия – посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР), посттравматическая депрессия, невротические и тревожные расстройства. Для ПТСР, к примеру, характерны агрессивность, сверхбдительность, сверхконтроль. И эти негативные проявления травмированный человек выливает в первую очередь на тех, кто с ним рядом, – на самых близких. Это и провоцирует семейное насилие, разводы, – говорит кризисный психолог Елена Грибанова. – Чаще домашнее насилие начинает проявлять тот, кто сильнее. Но не могу сказать, что это происходит массово. По моим наблюдениям, такое чаще случается в семьях, где уже были проблемы. Был ли человек абьюзером раньше или стал таким после пыток – это все индивидуально. Важно знать, что существуют вторичная выгода жертвы ("я жертва, и мне все позволено") или "стокгольмский синдром" ("он меня бьет, но его самого пытали, поэтому я потерплю"). То есть люди берут на себя роли жертвы и насильника, и начинаются абьюзивные отношения".
Психологи могут помочь с профилактикой домашнего насилия и агрессии к близким, но эффективность помощи напрямую зависит от времени обращения: чем раньше – тем лучше. Однако с этим возникают проблемы, говорит специалистка: "Уровень психологической культуры в нашем обществе невысокий, люди до последнего сидят и думают, что само пройдет, и обращаются, уже когда совсем накрыло".
Что касается разводов, то далеко не все семьи, пережившие травматический опыт, распадаются, объясняет психолог:
"Любой кризис – это путь или вверх, или вниз, третьего не дано. В китайском языке иероглиф, обозначающий понятие "кризис", состоит из двух значений: "опасность" и "возможность". Кризис становится опасным, когда человек начинает погружаться в болото негативных последствий, неврозов, затягивая туда близких. Это может закончиться разводом. Но из кризиса есть и другой путь – посттравматический рост, когда семья через испытания становится сильнее. Психологи как раз помогают не уйти в воронку травмы и не затянуть туда своих близких".
"Дочке сказали, что она попадет в колонию для несовершеннолетних"
Многие покинувшие Беларусь активисты рассказывают, что их гложет чувство вины перед детьми за испытания, которым они их подвергли из-за своей гражданской позиции, за вынужденное разделение семьи, за неустроенность на новом месте и так далее. Детям политических эмигрантов действительно пришлось пережить многое.
Вот что рассказывает Татьяна, которая была независимым наблюдателем на выборах президента в 2020 году и вынуждена была бежать из страны в Украину, а потом в Польшу:
"Беларусь мы покинули 17 января 2022 года. У нас с мужем четверо детей: старшая дочь (на момент релокации ей было 17 лет), средняя дочь 13 лет и двойняшки-сыновья, 10 лет. Мне пришлось бежать из Беларуси с двумя десятилетними детьми, потому что в декабре 2021 года в шесть утра ко мне домой пришли с обыском сотрудники правоохранительных органов. Потом, 14 января, состоялся второй обыск. На этот раз с обыском пришли сотрудники белорусского КГБ с автоматами. Допрос продолжался шесть часов, было снято "покаянное" видео. Я приняла решение, что нам надо уезжать, иначе мои дети окажутся в детском доме, а я – в тюрьме. Двое детей пересекали границу с посторонними лицами, потом я с двумя десятилетними сыновьями, а муж присоединился к нам самым последним. Переправляли меня с детьми волонтеры в Украину через Россию, нелегально. Когда мы пересекали границу с Россией, через речку, в нас стреляли с той стороны. Первые выстрелы я и дети услышали не на войне, а 17 февраля 2022 года. Было очень страшно за себя и детей".
В Украине семья Татьяны поселилась в Буче. Они прожили там с 18 февраля до 9 марта 2022 года. "По улицам ездили российские танки, из окон мы и дети видели разбитые машины, тела убитых и оторванные части тел, которые лежали на улице…" – рассказывает Татьяна о пережитом во время оккупации Киевской области армией России.
У детей другой активистки, Илоны из Солигорска, развились панические атаки из-за угроз органов опеки и переезда в другую страну.
"К моим детям в детском саду и в школе приходили сотрудники органов опеки и угрожали их забрать в интернат. Говорили, что их мама слишком активная и если она не перестанет так активно высказываться, то их заберут, – приводится в докладе рассказ Илоны. – Еще рассказывали детям, как к ним будут относиться в интернате: что будут бить, ругать, не дадут еды и они будут спать на полу. Дальше с ними разговаривали психологи и точно так же пугали. Старшей дочке (ей было 14) сказали, что она попадет в колонию для несовершеннолетних... Переезд дети переносили и переносят тяжелее. У младшего сына случаются панические атаки, он боялся выходить на улицу, ходить в детский сад, так как боялся, что его заберут в интернат. У дочки тоже были страхи покидать дом и оставаться одной. Они сильно пугались, если я уходила из дома, практически отказывались выпускать меня одну на улицу".
Дочери еще одной героини, Ольги из Минского района, пришлось пережить допросы, угрозы и отчисление из университета. Ольга рассказала авторам доклада, что принимала активное участие в массовых акциях протеста, два раза была "на сутках" и из-за этого ее 20-летнюю дочь задержали и доставили в Следственный комитет, где во время пятичасового допроса ей угрожали длительными тюремными сроками для нее и матери. Из-за репрессий и отъезда девушка не смогла окончить пятый курс университета, ее отчислили. В итоге у нее стало ухудшаться здоровье, появились психосоматические заболевания и признаки ПТСР. А у самой Ольги фоновым стало состояние повышенной тревожности. "По ее некоторым высказываниям я понимаю, что дочь винит меня в том, что пришлось бросить друзей, свою квартиру со своей уютной комнатой… Был период, что мы два или три месяца вообще не разговаривали", – рассказывала Ольга.
Психолог Елена Грибанова объясняет, почему это чувство вины разрушительно для детско-родительских отношений и нуждается в проработке:
"Белорусы – нация, которая любит вешать на себя вину, эта национальная особенность достойна отдельного изучения, – считает психолог. – Если не виновата перед детьми, то виновата перед политзаключенными, которые сидят в белорусских тюрьмах. Если не виноват ни перед первыми, ни перед вторыми, то виноват в том, что не победили в 2020 году. Но в насилии виноват тот, кто лупит дубинкой беззащитных, а в заключении невиновных в тюрьму виноват тот, кто их туда посадил. Вина – это гнев, который не может быть направлен во внешнюю среду и остается внутри человека. Гнев – это самая разрушительная эмоция. Соответственно, вина начинает разрушать человека. В состоянии вины работает эмоциональная часть и не работает логика, человек не может придумывать выходы из ситуации. Это невротическое чувство – вина без вины – поддерживается еще и информационными вбросами про коллективную вину. В классической психологии нет такого понятия, как коллективная вина".
Чувство вины разрушает не только родителя, оно негативно влияет и на детей. Они начинают или сами чувствовать себя виноватыми, или манипулировать этим чувством, уточняет Елена Грибанова:
"Первое правило для взрослых – правило самолета: сначала маску на себя. Но родители часто говорят: "Нет, я справлюсь, я взрослый, а ребенок страдает", – и скрывают свои переживания, эмоции от детей. Но если в семье плохо родителям или родителю, ребенку никогда не будет хорошо. Ребенок интуитивно все чувствует, но в силу того, что его когнитивные процессы, логика еще не так развиты, начинает думать, что это он что-то сделал не так, что причина страданий родителей – он, а не внешние обстоятельства".
Елена Грибанова объясняет, как помочь семье не скатываться в круговое чувство вины:
"Ни взрослым, ни детям не нужно прятать свои эмоции, нужно переживать их сообща. Мама или папа могут сказать: "Я понимаю, что ты злишься от того, что в новой школе у тебя нет друзей, что тебе тяжело, мне тоже тяжело. Я могу быть нервной, несдержанной – не потому, что ты плохой, а потому, что мне сейчас трудно". Поддерживать друг друга простыми словами в открытом разговоре".
Невротическое чувство вины родителей также может привести к негативным изменениям в поведении ребенка, предупреждает психолог:
"Травматический стресс провоцирует инфантильное "я" в детях. Детская инфантильность "кушает" родительскую вину, чем больше вы ее кормите виной, тем больше она растет. Ребенок чувствует, что его считают жертвой, и начинает этим пользоваться. Нужно учить детей пониманию того, что позиция жертвы провоцирует полное отсутствие ответственности и, как следствие, ведет к лишению свободы в самых разных проявлениях. В современном обществе в Беларуси это проявляется, например, в установке "Что я могу против тоталитарного государства?" – тем самым человек отдает государству свою свободу. Не бывает свободы без ответственности".
Если начать профессионально работать с чувством вины, то вполне реально справиться за краткосрочную кризисную терапию, говорит психолог. Но если это длится два-три года и ребенок "привык к позиции жертвы и манипулированию", тогда краткосрочной терапии не хватит, рассуждает Грибанова, и придется работать в формате семейного подхода: учить родителей и детей простраивать свои границы и брать ответственность за свою жизнь.
"Из состояния пострадавших в состояние преодолевших"
Из-за политического кризиса 2020 года травмированными оказались несколько поколений белорусов, поэтому в ближайшие 30-50 лет кризисные психологи без работы не останутся, считает Елена Грибанова. Психологическое сообщество сейчас пытается минимизировать эти последствия. Для этого нужно сделать психологическую помощь системной и доступной и объяснить людям необходимость обращаться за ней.
"Цель кризисной психологической работы – вывести людей из состояния пострадавших в состояние преодолевших, то есть на посттравматический рост. Психолог расширяет сознание человека, показывает, что есть путь вправо, влево, учит находить ресурсы восстановления", – объясняет специалистка.
В качестве успешного результата такой работы Елена Грибанова приводит кейс белоруски, которая пережила физическое насилие, тяжелую эвакуацию через леса и живет в вынужденной эмиграции:
"Женщина была в тяжелом эмоциональном состоянии, когда попала на прием. Но на четвертой или пятой сессии она сказала: "Что мы привезем в Беларусь? Свои ПТСР, неврозы и травмы? Так там и своих хватает! Что это будет? Надо привезти в Беларусь свою успешность".
