"В ее день рождения я решил быть рядом и неделю ходил возле тюрьмы". Отец Марии Колесниковой

"Я горжусь поступком дочери. Я готов вместе с ней терпеть ради ее же прекрасных слов: "Добро победит". И я это вижу, ощущаю, хотя, может, это и банально звучит. Ведь действительно то, что сейчас происходит в нашей стране, – это борьба добра со злом", – говорит Александр Колесников о дочери, которая вот уже более 10 месяцев находится в заключении.

Этот материал – часть специального проекта "Беларусь. Год протестов".

Мария Колесникова – лидер белорусского протеста, координатор избирательного штаба незарегистрированного кандидата в президенты Беларуси Виктора Бабарико, член президиума Координационного совета. Неизвестные похитили ее 7 сентября в центре Минска. Затем белорусские спецслужбы пытались вывезти ее из страны, но Мария порвала паспорт на белорусско-украинской границе и была задержана. С тех пор она в заключении. У родных не было ни одного свидания с ней, переписка проходит с большими трудностями. Марии предъявлены обвинения сразу по трем статьям Уголовного кодекса, ей грозит до 12 лет лишения свободы.

О том, как отцу и дочери удается общаться, о чем пишет Мария, в интервью Настоящему Времени рассказал Александр Колесников.

Ни одного свидания с момента задержания

— Когда вы в последний раз видели свою дочь? Вам удалось с ней поговорить?

— Я точную дату не помню. Это было накануне активных событий после, скорее всего, регистрации, точнее, пробы регистрации Виктора Дмитриевича [Бабарико]. И что мне на память приходит – это были первые поездки представителей объединенных штабов Вероники Цепкало, Светланы Тихановской и штаба Виктора Бабарико в лице Маши. Это, наверное, был август месяц, в канун этих событий, когда Маша была задержана.

— Я вас спрашивал, чтобы понять, насколько вам удается получать свидания с Марией.

— К сожалению, свидания ни одного у меня не было, хотя с момента Машиного задержания я пытался каждый месяц инициировать написанием заявлений с просьбой о свиданиях. К сожалению, мне приходили отказы каждый месяц. Таких обращений у меня было больше десяти, по-моему, порядка 12 обращений я написал. Но, к сожалению, без объяснения причин я получил отказы на свои обращения. То есть Машу я не видел.

— Даже никак не объясняют этот отказ?

— Как объяснили мне адвокаты, следственные органы, следователь, который ведет дело, имеет право без объяснения причин отказать в свидании. Это наши законы.

— Мы видели тот единственный кадр из суда, где она выходила по видеосвязи. Было видно, что она достаточно бодро держалась, стойко. Вы, отец, зная Марию лучше всех, наверное, видите ее такой же?

— Даже более того – мне приятно отметить то, что Маша в своих письмах всегда поддерживает меня. Я чуть позже, может, приведу выдержки из письма, из ее открыток, где она настолько оптимистично смотрит в будущее, что мне не остается ничего, как только брать с нее пример.

Представьте себе, она присылает мне открытку с видом на итальянскую архитектуру – это Флоренция, это Рим – и пишет: "Папа, мы там еще не были, но знай, что скоро там будем. Мы обязаны там побывать". Так что все ее письма очень позитивны, очень трогательны. И я понимаю, насколько ей тяжело это дается, но по крайней мере она пытается в каждом письме меня успокоить, с оптимизмом смотреть в будущее, [и на письмах] ее известные сердечки.

Александр Колесников читает письма дочери:

— Несмотря на тюремную цензуру, ей удается отправлять вам письма?

— Насколько я понимаю, большая часть писем исчезает либо не проходит цензуру. Исчезает – я понимаю, это, скорее всего, не хватает просто времени, не хватает сотрудников, чтобы обрабатывали. На запросы адвокатов нам отвечают: "Это, скорее всего, на почте".

— Она рассказывает о том, в каких она сейчас условиях содержится?

— В письмах – нет. Она только пишет о том, что ее самочувствие нормально, она заряжает меня – то, о чем я говорил, – хорошим настроением. В своих письмах она отмечает, что следит за событиями по государственным телеканалам и, конечно же, делает свои выводы. Ну чего там говорить, это все звучит с огромной иронией. Я так понимаю, она научилась не только читать между строк, но и смотреть между кадров.

— А как к ней относятся надзиратели, сокамерницы – она об этом пишет?

— Да, иногда она описывает то, что отношение к ней нормальное, и адвокаты это мне тоже подтверждают. Я могу сказать больше, что Маша борется за свои права, поэтому как в одном из писем она написала: "Инструкции написаны не нами, а страной, в которой я сейчас нахожусь в заключении, поэтому я требую, чтобы они исполняли свои же инструкции".

— А что пишете вы ей?

— К ней уже долгое время не приходят мои письма – порядка, наверное, двух месяцев. У меня было время, когда я, конечно же, писал ей о своих чувствах, о своем восхищении, о своей любви. Потом я переключился на более, скажем так, веселые письма. Я старался в каждом письме расположить какой-то анекдот. Для этого я нашел книжку-сборник еврейских анекдотов и старался ей по теме [написать], допустим, о музыке, дальше – о судьях, дальше – о каких-то жизненных семейных ситуациях. То есть разнообразить, чтобы ей тоже было весело. Но я так понимаю, что ни один анекдот до нее не дошел, хотя, по моим прикидкам, было написано порядка где-то 15 таких писем. Пока я не понял. Видимо, мои письма будут заряжать ее на более позитивное отношение, и эти письма, скорее всего, не дошли. По крайней мере, она мне не писала о том, чтобы я продолжил либо что она прочитала какой-то анекдот, – такого нет.

— А как часто письма от нее доходят до вас?

— Последний месяц я не получил ни одного письма, я об этом передал адвокатам. Прорыв был в июне месяце, но это были письма за май месяц. Пришло порядка 15 писем и открыток. И это, я прямо скажу, для меня было неожиданно, потому что Маша с ноября месяца практически пишет каждый день мне, кроме субботы и воскресенья. И судя по полученным письмам, статистика была такая: три-пять писем в среднем в месяц. Это была, конечно, блокада.

Я понимаю, что, видимо, и следователи настаивали, и, скорее всего, администрация тюрьмы на том, чтобы создать для нее информационный вакуум. Естественно, я предполагаю, что это связано с тем, что они хотели показать, что о ней никто не помнит, что о ней забыл и отец, и родственники. Но могу сказать, что у них ничего не получилось. Мы просто очень связаны духовно друг с другом, мысленно. Маша об этом пишет мне всегда. После того как я рассказал адвокатам о том, что часто бываю возле тюрьмы, общаюсь с ней через стены, она написала, что она чувствует мое присутствие, чувствует мои мысли, нежно обнимает. И это никуда не денешь, это, видимо, дано нам по духовной близости.

— Вы часто ходите к зданию тюрьмы?

— Сейчас стал реже, но было время, особенно это был день рождения Маши, и поскольку я понимал, что свидание не дадут, и понимал, что для нее важно, чтобы в этот день кто-то был рядом, я решил быть рядом. И я, наверное, неделю ходил и был возле тюрьмы. Ну и так, проезжая возле здания тюрьмы, я всегда мысленно передаю ей привет и общаюсь – как получается. Но у меня такое желание возникает часто, поэтому я даже взял одно время за правило отправлять письма не со своей почты, а именно с Минского почтамта, потому что это в двух шагах от тюрьмы на Володарского, 2.

— Когда вы проходите мимо тюрьмы или гуляете возле этих стен, о чем вы в этот момент думаете? Можете поделиться этим?

— Я думаю только об одном – о своей невероятной дочери, которой я очень горжусь. Я думаю о том, что она все правильно сделала, это соответствует ее воспитанию, ее видению развития событий. Я понимаю, что она иногда, скажем так, не все мне пишет и говорит, я понимаю, как ей трудно, и стараюсь мысленно обратиться к ней с тем, чтобы она все это достойно перенесла. Ну и, конечно же, мечта о скором свидании. Это основные мысли.

"Ощущаю себя виноватым"

— Мария под арестом с сентября прошлого года, ей предъявлены обвинения по трем статьям, ей грозит до 12 лет лишения свободы. Когда вы услышали эти обвинения, тот срок, который ей грозит, что подумали в этот момент?

— Это трудно передать словами. Здесь самое страшное – это когда отец, который любит свою дочь, не может ничего сделать. Беспомощность.

— Думаете, дадут максимальный срок?

— Даже не сомневаюсь. Вы знаете, я настолько свыкся с этой мыслью, что после объявления решения суда в отношении Виктора Дмитриевича Бабарико у меня нет никаких иллюзий. Я понимаю, что это будет не суд, а судилище, я понимаю, что наши судебные органы настолько зависимы, настолько привыкли поступать не по закону, а по понятиям, что у меня иллюзий нет.

— Сейчас, по прошествии времени, как вы думаете, стоило ли принимать участие Марии в этой предвыборной кампании Виктора Бабарико или нет?

— Я вопрос так не ставлю. У моей дочери свое мировоззрение, свое видение. Здесь больше я думаю о своих ошибках. Мне кажется, что я и люди моего поколения допустили, что в нашей стране 26 лет отсутствует основное, что нужно для человека, – это право. Право выбора, право на самостоятельное мышление, на самостоятельные обдуманные поступки. Для нас в те времена начала коренных изменений было, наверное, не до конца понятно, что такое свобода: свобода слова, свобода мысли. Поэтому я себя ощущаю в некотором роде виноватым. Вот это больше всего мне приходит на ум.

А то, что моя дочь поступила так, как поступила, – я горжусь этим поступком. И я готов вместе с ней терпеть ради ее же прекрасных слов: "Добро победит". И фактически я это вижу, ощущаю, хоть, может, это и банально звучит. Ведь действительно по большому счету то, что сейчас происходит в нашей стране, – это борьба добра со злом.

— Мария, как мы знаем, порвала паспорт на границе, когда ее насильно пытались вывезти из страны. Не знаю, ставите вы так вопрос или нет, но, может быть, все-таки стоило действительно уехать, как Тихановская, как Цепкало и многие другие политики?

— Форма, в которой моя дочь выразила протест, меня очень удивила. Но в отношении – правильно ли она сделала – я считаю, это был ее выбор. И я горжусь ее поступком, потому что я, наверное, поступил бы как-то так. Если бы в этот момент она поступила по-другому, то есть выбрала деятельность за границей, она бы подвела свою команду. Я могу сказать, что Маша и воспитывалась, и эти качества у нее всегда были.

Во-первых, это большая ответственность. Во-вторых, она как преподаватель прекрасно понимала, что ее поступок будет примером для тех, кто поверил ей. И все, что она сделала, – это, скорее всего, исходило от ее личных качеств, ее мировоззрения. И я горжусь тем, что Маша поступила именно так. Я повторяю, что, скорее всего, я бы тоже, наверное, выбрал друзей, выбрал честь, выбрал бы ответственность. Она поступила так, как должна была поступить. Большое ей спасибо, я очень горжусь.

— Как вы думаете, как закончится эта история для Марии? Я имею в виду ее арест.

— Вы знаете, мне очень хочется, и я об этом думаю, что, конечно же, добро победит зло. И это подтверждают те мои многочисленные встречи, иногда даже с незнакомыми людьми. То есть я прихожу к выводу, что в воздухе в Беларуси витает ветер перемен. Хотя опять же это слова из песни. Но такое чувство я ощущаю, поэтому я уверен, что вернуться к старому уже невозможно. Это произошло у многих, у миллионов белорусов. Желание перемен витает в воздухе. Поэтому я надеюсь, что все разрешится как в хорошей доброй сказке.

— Вы остаетесь в Беларуси. Вам самому не страшно? Не чувствуете ли вы давления?

— Я об этом не думаю, потому что когда у меня есть такая мужественная дочь, а я уже большую половину своей жизни прожил, как я могу бояться и это показывать.

"В ее день рождения я решил быть рядом и неделю ходил возле тюрьмы" Отец Марии Колесниковой – о том, как переживает ее заключение

Ни одного свидания с момента задержания

"Мне можно присылать ноты – они так классно звучат в голове". О чем пишет Мария Колесникова из минского СИЗО

"Ощущаю себя виноватым"

Беларусь. Год протестов