Минобороны России решило еще больше ограничить доступ к сведениям о родственниках военных, погибших в Украине. Еще с 2015 года данные о погибших военнослужащих при проведении "спецопераций" стали гостайной. Однако льготы членам семей оформляют гражданские чиновники районных администраций. Теперь Минобороны просит правительство передать эти полномочия военкоматам, что сделает более закрытой информацию о погибших участниках войны против Украины.
Мы поговорили об этом с главой общественного движения "Гражданин. Армия. Право" Сергеем Кривенко.
– Что может поменять этот проект постановления, которое еще больше засекретит данные о родственниках военных, погибших в Украине?
– На самом деле, я думаю, он не очень сильно поменяет ситуацию. Потому что в какой-то степени, конечно, он ограничит информацию о родственниках, выдачу таких удостоверений из гражданских администраций, военкоматов, это ограничение. Но сейчас совсем другое время, чем 2014-2015 годы, сейчас открытая война. И сведения о погибших, о похоронах погибших в российской прессе появляются, они печатаются, не так, как было раньше, в 2014-2015 годах, когда это было запрещено и участие российских военнослужащих скрывали. Сейчас это все открыто, и никто не возбраняет самим родителям писать, говорить и рассказывать журналистам о своем горе, о том, как погиб отец, сын или их родственник. Более того, мы видим многие факты, что увековечиваются имена погибших в школах и так далее. То есть сейчас таким способом, сокрытием такого рода информации, эту лавину сведений о погибших не остановить. И, конечно, я думаю, власти боятся, потому что родственники погибших – это очень значимая общественная сила, Россия это помнит по Чеченской войне, когда возникло и вспыхнуло движение солдатских матерей, которое за очень быстрое время стало значительной общественной силой. И, конечно, наверное, они опасаются этого.
– Если этот проект постановления предлагает все-таки засекречивать еще больше данных, есть ли у вас мнение, а чего тогда боятся, если, как вы говорите, что в региональной прессе все равно так или иначе появляются сообщения? И нет ли у вас как у человека, который работает конкретно с такими случаями и ведет собственно такой учет, что просто это будет больше невозможно теперь и местным каким-то чиновникам и губернаторам скажут больше об этом не говорить и не проводить каких-то торжественных похорон, которые мы, собственно, видим сейчас?
– Пока такой инициативы нет, мы видим, что ситуация, кстати, отличается по регионам. В некоторых регионах более закрытая информация, и видно, что власти стараются давить на журналистов, чтобы такого не было. А в некоторых, наоборот, публикуется, наверное, практически вся информация об уже идентифицированных погибших и телах, которые доставлены для похорон. Допустим, на Северном Кавказе, в Дагестане довольно много об этом пишут, на Урале тоже пресса. И никаких попыток ограничений со стороны властей этому не видно. А в других регионах наоборот. Но такое засекречивание, наверное, можно понять со стороны военных, со стороны Минобороны, что засекретить родственников, если они сами не хотят публиковаться, потому что идет информационная война. Известно, что на родственников погибших выходят люди со стороны Украины, довольно много, они могут получать на свою почту, в социальных сетях информацию. Я думаю, что эта инициатива Минобороны может быть с этим связана. Те родственники, которые не хотят предоставлять информацию о погибших, чтобы они как-то были более засекречены. Повторюсь, такого сокрытия информации, как это было раньше, в войне на Донбассе в 2014-2015 годах, конечно, сейчас нет. И в этом смысле спрятать это уже будет невозможно. И количество погибших тоже.
– Просто вспоминая 2014 год, я помню, как вы как правозащитник, как комитеты солдатских матерей, вы же, по-моему, еще тогда входили в СПЧ, Совет по правам человека при президенте, в 2014 году.
– Да.
– Я как журналист тоже занимался расследованиями, поскольку российское Минобороны говорило, что там нет российских военных на Донбассе, – они все это отрицали. Мы же все вместе доказывали, что нет, они там есть, и всякие свидетельства. Тогда я помню, что после одного из моих, например, расследований мать сама по телефону под запись рассказывала о том, что сын действительно находился на территории Украины в 2014 году. Потом ей позвонили из военкомата, она сделала заявление, и после этого ей начали говорить, что мы, журналисты, вы, правозащитники, – мы все врем и так далее и тому подобное. Нет ли у вас опасений, что теперь, зайдя уже в военкомат, а не в какие-то гражданские объекты, как сейчас это делается, для получения удостоверения члена семьи военнослужащего, с ними там будут проводить беседу, запугивать, чтобы они не разглашали никакие данные?
– Кстати говоря, да, такая опасность есть, и такой риск есть, потому что это вполне возможно, это было раньше, как вы правильно вспомнили, заметили, это было в 2014-2015 годах. Мы знаем такие факты, родственники прямо подвергались обработке, запугиванию, прямому запрету общения с прессой, настаивали по крайней мере, чтобы они не общались под разными предлогами. Вполне возможно, что такое будет и сейчас. Родственников заставить молчать невозможно, это уже дело каждого конкретного человека. И каждый будет думать о том, что для них ценнее. И хочу напомнить родственникам погибших, что те суммы, которые выплачиваются государством, зафиксированы в законе, это не решение губернатора, военкома и так далее. Они зафиксированы в законе: есть страховая часть, есть часть от Минобороны. По всем погибшим военнослужащим государство обязано это выплатить, то есть вне зависимости от того, говорите вы свободно, передаете информацию в прессу или нет.
– Украинские официальные лица и очевидцы утверждали, что, отступая, российская армия могла оставлять тела своих же погибших военнослужащих, к тому же на войне люди, как мы понимаем, попадают в плен. К вам или к вашим коллегам сейчас обращаются родственники, которые ищут своих близких, которые пропали без вести?
– Да, обращаются и в нашу организацию на горячую линию, и я знаю коллег, и очень много такой информации в различных группах "ВКонтакте", например воинских частей. Люди ищут своих родственников, военнослужащих, которые участвуют в этой войне. И я думаю, что этим объясняется как раз разница между такими цифрами. На войне, конечно, очень трудно во время боевых действий точно говорить о погибших, мы видим, что и спустя 80 лет после окончания Второй мировой войны идут споры о том, сколько все-таки погибло военнослужащих в Советском Союзе, в Германии и так далее. А даже сейчас во время продолжающейся войны такие споры идут. Но тем не менее все-таки такая разница, Минобороны заявляет о 1300 погибших, а Украина говорит о 20 тысячах погибших. Я думаю, как раз эта разница и связана с тем, что Минобороны России говорит о тех, кто идентифицирован, и тех, чьи тела доставлены родственникам и похоронены, открыто и гласно. А многие из тех, тела которых остались, например, при отступлении или каким-то образом остались, таких фотографий, фактов довольно много в интернете, они числятся по разряду пропавших без вести, и поэтому такая большая разница между числами погибших, которые называет Украина и Россия.
