​Ваша творческая судьба необычна для представителя такого довольно узкого жанра как авторская песня. Во-первых, вы один из самых известных "киноголосов" России: Дональд Дак, Брюс Уиллис, Эдвард Нортон, Джим Керри, Хью Грант и другие актеры и персонажи говорят по-русски именно вашим голосом. Насколько вам, человеку публичному, уютно живется за кадром?

Очень уютно. Я вообще человек не очень публичный, несмотря на то, что актер по основной профессии.

Я в 1985 году закончил Институт кинематографии (ВГИК), но уже после того, как в 1980 году закончил географический факультет МГУ. Поработал в театре-студии киноактера, прошел всю школу молодого бойца, по "гургурил" – это когда толпа народа собирается и говорит что-то невнятное, чтобы в кино создать шум толпы за кадром. Я – один из многочисленных голосов толпы за кадром. Я даже снимался в каких-то "Фитилях", и много рабочих на стройке на дальнем плане и милиционеров слева – это я. В кадре и вне кадра: иногда попадал, иногда нет.

Я играл в нескольких спектаклях театра киноактера, потом поработал у Алексея Львовича Рыбникова в самом первом составе его театра. Тогда его театр назывался "Современная опера". И мы даже были в Америке с одним из его ранних проектов, который я совершенно обожаю – "Литургия оглашенных". Его сейчас нигде не увидеть и не услышать.

Сам Алексей Львович говорил, что он собирается снимать фильм по этому проекту, и, похоже, он снимается, но я не знаю подробностей.

В общем, моя профессия предполагает определенную публичность, но это вовсе никакая не публичность. А за кадром я себя чувствую вполне уютно, потому что эта работа очень интересная, высокопрофессиональная.

Меня все спрашивают: "А как попасть в дубляж"? Восьмидесяти пяти, даже девяноста процентам этих людей я могу ответить: "Никак". По одной причине. Это не какой-то снобизм, просто реалии: человек встает к микрофону, если у него с первого раза получается, – его берут. Если у него с первого раза не получается – берут другого, у которого с первого раза получается. Все очень просто.

А это что – наитие?

Не знаю. Это не наитие. Мне просто повезло очень сильно. Тридцать лет назад – озвучек было много, реплики какие-то, "гур-гуры" те же самые, а попасть на главную роль в озвучании – это огромная удача, случайность.

Меня вызвала ассистентка вместо заболевшего актера на пробы. Он не заболел, он женился на иностранке – на чешской девушке, и уехал в Чехословакию на несколько месяцев. А его планировали на главную роль в озвучании. Я даже помню, как называется этот фильм – киностудия DEFA, фильм назывался "Кормилец акул", его никто, по-моему, не видел и не слышал.

Это история мальчика, который ищет себя и не может найти, хочет уехать куда-то на юг кормить акул. Вот у него такая мечта.

Я уже не помню, что там происходило, помню только, что я пришел, встал к микрофону, и у меня сразу получилось. Ну, повезло. И голос совпал с моим. И все: дальше поехало-покатило. А могло не повезти, не получиться.

Я смотрел, как работали Александр Борисович Белявский, Артем Яковлевич Карапетян, Рудольф Николаевич Панков. Раньше же работали по-другому: "колечко" включалось, на экране крутилось, потом звук включался. Мы начинали сначала с наушником, а потом и без наушника играть вместе с этими людьми вместе стоя.

Сейчас ты стоишь перед монитором и просто всю свою роль от начала до конца озвучиваешь без единого партнера. А тогда, когда ты стоишь, например, с Ольгой Остроумовой, и вы с ней играете парную сцену, и она делает это абсолютно гениально, у тебя нет другого выхода – тебе тоже нужно делать это абсолютно гениально.

Поэтому ты собираешь все свои силы, включаешься, чтобы попасть в губы, попасть не в состояние и не в интонацию, а в что-то такое, что будет похоже на него. Голос при этом может быть совершенно другим. Просто он должен совпасть обязательно.

Это жизнь в звуке. Вы же живете звуками. Может быть, ваш "закадровый" успех отчасти этим объясняется?

Я совершенно в этом уверен. Дело в том, что музыкальный слух и возможность поймать мелодику, музыку речи играют большую роль. Тут не важен язык, на котором говорит персонаж, тут важно поймать саму мелодию, которая звучит с экрана.

И, конечно, мне или, скажем, моей дочери, которая сейчас озвучивает больше меня – у нее сейчас 30 или 40 только главных ролей в ее 26 неполных лет… Но у нее есть слух музыкальный, и она ловит это все, у нее это получается. Плюс, она закончила ВГИК и профессию держит двумя руками.

Где-то я прочитал, что вы были больны мюзиклами с 1985 года. Вы автор либретто и арт-директор первого российского мюзикла ежедневного показа "Норд-Ост". Судьба его трагична, но об этом мы поговорим чуть позже. А пока попрошу вас ответить на вопрос: как из мастера малых форм, к каковым можно отнести авторскую песню, вырастают авторы крупных, почти эпохальных произведений?

Ну, здесь я бы сказал, что неизвестно, что из чего выросло. Если оглянуться назад, то я помню свои ощущения, совершенно ни с чем не сравнимые, когда мне в старших классах средней школы попал от товарищей в руки "на один вечер послушать" родной, английский Jesus Christ Superstar. Двойной альбом.

Я помню, у меня волосы дыбом встали. Я не мог поверить, что такое может быть. Что вот – спектакль, полноценный, эмоционально наполненный. И все поют. Это тогда все называлось исключительно рок-опера и было очень популярно.

И мы с Георгием в университете несколько музыкальных спектаклей сделали. Один маленький, самый первый – "Принцесса на горошине", ему уже 40 лет исполнилось.

"Георгий" – это Георгий Васильев?

Да, Георгий Васильев, с которым мы и песни, и спектакли, и музыку сочиняли много лет. Да и сейчас это иногда случается, очень редко, но случается. Первой была наша "Принцесса на горошине", которая выросла из музыкальной сказки Новеллы Матвеевой.

Эти два увлечения существовали всегда параллельно: и музыкальный театр, где нам хотелось что-то выразить, и песни, который мы услышали в 75-76 годах. Я когда поступил в университет, у нас на 21 этаже в аудитории 2109 выступал квинтет под руководством Сергея Никитина. И этот концерт снес мне крышу окончательно.

Впечатление было, наверное, не меньшее чем от "Битлз", потому что музыкально это было удивительно красиво и изысканно, а текстово – это было очень родно и близко. И, конечно, это все очень сильно вдохновило.

Тут же возник квинтет под руководством Георгия Васильева. Мне в этом квинтете, кстати говоря, первые год или два даже не доверяли на гитаре играть. Я там стоял с такой шуршалкой, ритм отбивал – это все, что мне было доверено (смеется).

Теперь это роскошно называется "перкуссия".

Теперь это называется перкуссия, да. Концертные программы у нас были, были программы студенческого театра. Мы занимались музыкальным студенческим театром. И была даже одна рок-опера. И достаточно серьезная. В нее было вложено столько сил и энергии, что из нее выросло несколько мелодий, потом, через много лет, попавших в "Норд-Ост".

Да, но было еще "Обыкновенное чудо".

"Чудо" было позже значительно. В 2011 году оно прекратилось. 2010-2011 год – совсем недавно было.

Но вы с ним довольно сильно рисковали после успеха кино Марка Захарова...

Честно говоря, это наше поколение так думает. В зале было много молодых людей, которые ни слухом ни духом не слышали об этом кино, ничего не знают о нем.

Мы преувеличиваем великую силу искусства. Я преподавал до последнего года во ВГИКе (сейчас наше сотрудничество прекратилось) и с удивлением обнаружил, что среди 25 людей, которых мы набрали (актеров, которые мечтают стать актерами, которые в душе актеры и которым дано от бога быть актерами), двое не знали, кто такой Юрий Деточкин. Понимаете?

Поэтому мы преувеличиваем великую силу искусства и его значение. Многие ничего об этом не слышали.

Вот на минуточку просто отвлекаюсь: среди поступавших были люди, которым мы предлагали станцевать что-нибудь, чтобы расслабиться, показать себя в свободном состоянии. "А что танцевать?" – "Ну, станцуйте танец маленьких лебедей". Чтобы смешней было. Люди реально приседали, хлопали крылышками и делали так: "Ля-ля-ля, ля-ля-ля".

Они не в курсе, что у Чайковского есть вещица на эту тему, просто не знают этого.

Успех – да, мы, конечно, рисковали, но делали совсем другой спектакль.

Как-то я брал интервью у Павла Лунгина, и он был поражен тем, что выпускники того же ВГИКа не отличают Трюффо от трюмо.

Есть такое. И меня это приводит в бешенство. Я сам учился у Сергея Федоровича Бондарчука и Ирины Константиновны Скобцевой. У Скобцевой было университетское образование, еще до актерского. А Сергей Федорович всю жизнь самообразовывался.

Он – человек, который знал все про всех, и просто даже было неудобно спрашивать у него, потому что он всегда знал ответ и про этого артиста, и про этого. "А, Сергей Федорович, скажите, вы знакомы с Марлоном Брандо?" – "Нет, не знаком, но я все знаю про этого артиста". И нам мог рассказать все: какое кино, когда и где он снимался. Он все это изучал.

Когда я вижу, что актеры что-то пытаются изобрести, хочу воскликнуть: "Да это уже все придумано, изучайте историю искусств, и все сразу будет хорошо".

Ну, может быть, тогда вообще стоит поставить крест на этой профессии, раз все придумано?

Нет! Просто нужно придумать новое… но опираясь на старое.

А школа сохраняется, чтобы придумывать новое?

Не наступайте на больную мозоль.

Нет, наступлю. Все-таки ответьте на этот вопрос.

Ее мучительно пытаются сохранять, но не знаю – что. Я не могу найти ответа на этот вопрос: общее ли положение дел в стране, общее ли положение дел в искусстве или общее положение дел в душах человеческих – не знаю.

Я с трудом смотрю многие отечественные фильмы по той причине, что я почти всегда знаю, как тот или иной актер будет реагировать на то или иное событие. Они научились так реагировать. А штучность – это всегда очень редкая история. Абсолютная индивидуальная яркость – конечно, с этим очень сложно сейчас.

Да это вообще очень трудно. Я, например, этого не достиг. Я не достиг великих высот в актерской профессии. Я знаю, как она устроена, поэтому, встав перед пультом, перед микрофоном, я все сделаю с одного раза. Неважно, какой это будет актер – старый, молодой, медленно он говорит, громко или тихо. Я сделаю это с одного раза, я профессию знаю, я знаю, как она устроена.

А играть в кино, сниматься, создавать образ – это целая история.

У вас теперь уже довольно известная дочь: Маша сыграла в сериале "Молодежка", ее голосом, если я не ошибаюсь, говорит героиня картины "Пятьдесят оттенков серого", что неожиданно, надо сказать. Но я знаю, что ее поступление во ВГИК от вас держалось в тайне.

Оно не в тайне держалось, решение было принято вопреки моему желанию. Я, честно говоря, очень не хотел этого.

Вы были на гастролях в США, и вас поставили перед фактом?

Я приехал и с удивлением обнаружил, что дочь моя уже ушла из школы. Она мне говорит: "Пап, ну что там учиться, подумай сам. Ну, сел, все сделал".

Я вспоминаю свои школьные годы. Одно событие мне сильно, что называется "вштырило": моя мама была очень педантичным человеком, и если я что-то неправильно писал или царапал что-то, она говорила: "Придется переписать, это неправильно, так нельзя".

И вот один раз – большая тетрадка по русскому языку, вечером я заканчиваю делать уроки. А ручки были перьевые. Я окунал перо в чернильницу и писал. И вот я заканчиваю, ставлю последнюю точку, не хватает мне чернил. И я опускаю туда и вынимаю, чтобы поставить точку. А на перо то ли грязь, то ли ватка попала. И у меня так – шмяк, и вся тетрадка залита. И у меня начинаются слезы.

Мама говорит: "Ну, ладно, перестань, ничего, перепишем тетрадку". И та легкость, и то количество времени, которое заняло безошибочное переписывание всей этой тетради меня настолько поразило, что я подумал, а чего тут учиться-то, это все ерунда – сел, сделал все уроки, дальше занимайся чем-то.

Я не был отличником в школе, но до такой низости как тройка в четверти не опустился ни разу. А Маша вообще этого не знала, четверки были большой редкостью, училась очень хорошо в школе.

Но почему вы все-таки сопротивлялись?

Сопротивлялся я потому, что знал, насколько эта профессия зависима. Насколько ты зависишь от обстоятельств, и насколько тяжелая у тебя судьба, особенно женская судьба.

Нам Бондарчук, когда мы закончили ВГИК, на маленьком выпускном ужине в ресторане "Прага" говорил: "Ну, я вам сейчас погадаю. Вот тебе нужно то, тебе нужно это, тебе нужно работать над голосом, тебе (меня имея ввиду) нужно играть каждую роль как харАктерную, потому что тебе характерности не хватает". Всем сказал.

А девчонки говорят: "А нам, Сергей Федорович?" А он говорит: "А вам я даже не буду пытаться гадать. Женская роль в кино зависит от режиссера, гримера, оператора и лишь процентов на десять-пятнадцать-двадцать от актрисы. Это уж как повезет. Все остальное делают за вас другие люди. Так устроен женский кинематограф. Ну, что мы можем поделать? Повезло вам, вас снимают? Тогда используйте свое мастерство. А не повезло вам – вы ничего не сделаете".

И поэтому я очень был против такой жестокой судьбы для своей дочери. Но она играла в "Норд-Осте", она играла в детской труппе "Норд-Оста", а все эти полсотни детей (в общей сложности через "Норд-Ост" прошло 60 или 70 детей) – все они были инфицированы актерской профессией.

И я сейчас уже понимаю, что было глупо пытаться заставить своего ребенка поступать, скажем, на факультет журналистики МГИМО.

Тексты знаменитого дуэта "Иваси" с Георгием Васильевым, которого мы упоминали, давно разобраны на цитаты, ваши песни поют люди всех возрастов. Совсем недавно мы с вами вернулись с Грушинского фестиваля, и я это слышал и постоянно слышу. Однако вы всерьез считаете что "цитируемость – далеко не главный признак высокой поэзии". Как вы сами воспринимаете ваши строки, когда их видите на бумаге?

Никогда не воспринимаю, как стихи. Это принципиально НЕ стихи. Стихи – это отдельная стезя. Я несколько штук написал. Немного, но есть. Они лежат в верхнем ящике… нижнем… дальнем ящике стола – уже не в верхнем, в верхнем лежат другие вещи.

Это особая история, это надо уметь. Я не уверен, что умею. Тексты для песен – это другая история. Мы имеем внятную форму для песни, мы имеем начало, конец, середину, мы понимаем, сколько она длится, мы понимаем, что в ней должно быть, какая она должна быть.

Стихи – это может быть одна строчка "о, закрой свои бледные ноги". А может быть "Евгений Онегин".

Мы изначально с Георгием Леонардовичем договорились: мы стихов не пишем, мы сочиняем тексты для наших "песенков".

Я знаю, что вы не любите отвечать на этот вопрос, и, честно говоря, когда готовился к интервью, хватал себя за руку – задавать этот вопрос или не задавать. Но тем не менее я его сформулирую, а вы сами решите, захотите вы отвечать на него или нет. Будет ли восстановлен "Норд-Ост"? По России идут концертные варианты спектакля, это компиляции из отдельных произведений. Но, мне кажется, зритель ждет "Норд-Оста" в его первозданном виде.

Я могу ответить на этот вопрос так, как я сам сейчас это понимаю в данный момент. На данный момент у меня есть ощущение, что в ближайшем времени этого не произойдет.

Есть большая совокупность обстоятельств, на мой взгляд, непреодолимой силы, которая не позволит данному спектаклю быть показанным где-либо.

Это связано с естественными процессами старения авторов, с тем, что вот те самые пятьдесят детей, которые были задействованы в том спектакле, уже выросли, а других детей вы просто не видите? Может быть, это как-то связано с политической ситуацией в стране: играть такой спектакль в стране, которая ведет войну, не кажется уместным?

Почти все перечислили. Кроме этого есть и другие причины, и их много. Первые из причин, которые вы перечислили – естественное старение, взросление детей, – это наименьшая из проблем. Есть гораздо более серьезные проблемы.

Но, как сказал Георгий Леонардович, а он мудр: "Нет против лома приема". Так судьба повернулась, давай что-нибудь новое придумаем. И мы придумаем что-нибудь новое.