"Cейчас на небосклоне английской эстрады

Появились новые звезды, которые с точки

Зрения английской орфографии звучат неверно, –

The Beatles – Жуки-ударники…

Так русская служба BBC летом 1963 года известила Совок о появлении чуда".

С этих слов начинается книга "Рок на русский костях". Ее автор – известный питерский битломан, создатель и хранитель самого большого в России музея Битлз Коля Васин, встречает нас на Пушкинской, 10, в своем иноческом мире, где все – Битлз или о Битлз.

Здесь, конечно, живут отклики питерского рока, но, скорее, в скромной тени ливерпульских небожителей. Коля Васин живет в своем музее, собирает деньги на Храм Джона Леннона и недолюбливает Сайгон. Не то затворник, не то – городской сумасшедший, не то – хранитель вечности, в которую по лишь ему ведомой логике он вписал своих кумиров. Мы беседуем накануне Всемирного дня Битлз (16 января), и питерский Сайгон ловко вписывается в ливерпульский контекст.

НВ: Но что же Сайгон?

КВ: Просто это была тусовка, людям необходимо было собираться вместе, come together делать, all you need is love делать, делать y call your name, i want to hold your hand. Людям хотелось общаться. Буквально через несколько лет после Сайгона появился рок-клуб – как следствие этого всего.

Это обычная подпольная жизнь, когда люди собираются, то на "трубе", то в роще в Ковалево, то за колоннами в Гостинном дворе. Люди тусовались, обменивались пластинками, новостями, рублики совали друг другу и расходились.

Это я видел еще в 1958 году, когда купил первую пластинку на "костях" около Гостинного. Это было в субботу, как всегда.

НВ: Что это было?

КВ: Это была Tutti Frutti Литл Ричарда, которая крестила Россию в рок-н-ролл. Я услышал впервые Tutti Frutti и все понял. А потом битлы появились и вообще все смели – все ненужные по жизни вещи. Все мелочи испарились, улетели. И я оказался в Нутопии, в Пепперляндии.

НВ: Вы известный питерский затворник, да?

КВ: Это вам так кажется. На самом деле я чувствую себя центром мира, центром любви, центром музыки, которую я люблю. У меня тысяча пластинок битлов. У меня 400 книг о них, которые я еще не все прочитал, не все прослушал. У меня очень много работы – мне нужно строить храм [храм Джона Леннона].

Люди идут ко мне со всего мира. Вчера были люди из Китая, представьте себе, которые любят Битлз (смеется). Второй раз за пятьдесят лет – люди из Китая. Вы можете себе представить, что там есть фаны Битлз? Я никогда не представлял.

Мао – конкурент Джона Леннона 1969 года, когда он был объявлен таким же популярным, как и Леннон. Это же crazy! И вот люди оттуда приходят и говорят: "Коля, поставь Strawberry Fields Forever".

Да ты еще и название песен знаешь?!

Битлз – они собрали все вместе и сделали вершину, на которую воссели, восстали. Битлз – это резюме всего этого дурацкого мира, который ничего не понимает, гробит друг друга, который войны устраивает, политические напряги. Все эти правительства – никому не нужные во всем мире – тянут одеяла на себя и оголяют народные тела, которые гибнут где-нибудь в Сибири или еще где-то – под водой, в тюрьмах.

НВ: Когда вы захаживали в Сайгон – это было нечасто, но тем не менее, вы уже были убежденным битломаном?

КВ: В 1964 году я впервые услышал Битлз по радио BBC. Я сначала не мог ничего сказать, но был ошарашен. Этот звук смел все мои сомнения - я понял, что есть истина на земле. Есть Господь Бог – не больше, не меньше.

А в 1965 году я стал уже законченным Битлз-фаном. И даже друзья мне говорили: "Ну, Коля, ты заболел". Вот тогда я услышал No Reply – мою мессу, мое откровение, мой месседж и мое отчаяние. Это гимн Джона Леннона, еще один гимн. И потом гимны, как из рога изобилия, посыпались, полились на мою жизнь. И спасли ее. Я стал счастливым человеком.

НВ: Почему Imagine состоялась без Битлз?

КВ: Imagine состоялась без Битлз только потому, что только так и могла состояться. All you need is love тоже один Джон написал, там только двадцать процентов Пола Маккартни, восемьдесят процентов – Джона. Все, все Джона.

Джон Леннон – сам по себе явление. Это не поддающееся анализу чудо. Когда появилась Imagine, это стало поворачивать людей еще глубже туда, где никого нет, кроме Господа Бога.

НВ: Когда вы услышали эту композицию, у вас не создалось впечатления, что это тот самый Джон Леннон, которого нам всем не хватало в бытность Битлз?

КВ: Вы не были фаном Битлз, чувствуется. А я уже был фаном. С 1965 года я собирал о них каждую капельку, каждую буквочку, каждую пластиночку или страничку.

Когда люди приносили ко мне на Ржевку – в дыру, где я жил на окраине Петербурга – какую-то вырезку про Битлз, я из себя исторгал крик восторга. Начинал все это рассматривать под лупой, вклеивать в свои альбомы. Вот мои старые альбомы стоят, сделанные еще в начале семидесятых годов. Вся история битлов. Супер!

Я печатал сам фотографии в ванне – сидел до шести часов утра, мама и соседи барабанили в дверь, кричали: "Открой дверь, нам на работу надо, лицо помыть, зубы почистить, ты уже целую неделю сидишь в ванне, печатаешь своих битлов".

Я накатывал на стекла фотографии, чтобы был глянец – в кухне, в маминой комнате, в своей, само собой. Везде стояли какие-то приспособления для рамок, везде постеры были.

Моей любимой вещью была Jealous Guy. Когда я ее услышал, сразу написал на своей футболке (я был художником-оформителем) "I'm just a jealous guy". А Imagine у меня была номером два.

НВ: Вы сделали первый шаг к Сайгону… Но что-то ведь второй раз вас туда привело. Что?

КВ: Случайность. Я только в 1983 году переехал со Ржевки на Пушкинскую. И то случайно – мне брат размен сделал. Я не собирался в центр переезжать. Мне было и там хорошо: я собирал грибы, купался в речке, на папином огороде сажали картошку в начале восьмидесятых годов. Я был счастлив там.

Люди перли ко мне толпой. Толпа была каждый день. Мы пили вино, танцевали, слушали битлов. Каждый день у меня шла война с соседями, почти каждый день меня вызывали в милицию и так далее.

Я знал все группы, все музыканты ко мне приезжали. Майк Науменко ко мне первый раз приехал на Ржевку, примерно, в 1979 году. Притащил маленькую катушечку и сказал: "Коля, здесь мои песни, послушай, пожалуйста". Через два дня приехал, говорит: "Ну, как?"

Я ответил: "Да ничего, но мне твой голос не нравится". А он мне говорит: "Мне тоже". Так мы с ним и познакомились. И он стал ездить к мне на Ржевку. И мы ходили вместе за грибами. И вообще, чего только там не было! До утра там шел просто бум, просто "сенсейшн-серебрейшн". Там беспрерывно шел праздник. Я там безумствовал и был счастлив.

НВ: Что же за случайность во второй раз привела вас в Сайгон?

КВ: Я просто шел мимо и зашел. Помню толпу черных людей, все одинаково одетые. Была холодная погода, все были в шапках мощных, теплых. И все, сгрудившись, стояли вокруг столов – столы помню параллельные от двери до конечной стены. А слева – стойка. И все стоят и пьют кофе. И – тишина. Шорох стоит, и ничего не происходит: никто не вертится, не поет, не танцует, не кричит, не стучит кулаком по столу, чего-нибудь доказывая. Тишина.

Я посмотрел, думаю: "На фиг мне этот кофе!" И пошел дальше.

НВ: А действительно, или это восторженные слухи, что там в ту пору был лучший кофе в Ленинграде?

КВ: В Петербурге. Вообще, мы всегда его называли Питером. Ленинград – это совковое название. Сайгон всегда был в Петербурге, говорят, когда-то еще в двадцатые годы.

Но дело в том, что у меня был свой центр. В некотором смысле у меня был если не Сайгон, то Дели, Пекин. На Ржевке у меня был подпольный Битлз-клуб, о котором Пол Маккартни знал до своего появления в 2003 году в Петербурге. Он знал, что первый Битлз-клуб подпольный в совке был у меня на Ржевке.

Поэтому когда я к нему приблизился, он меня схватил, обнял и поцеловал два раза, представляете. Я, как вы изволили заметить, был не затворником, а просто любил свое дело, своих гостей, праздник жизни. А праздник жизни у меня был каждый день.

Два года назад я написал книгу "Храм Джона Леннона: 365 праздников в году". Наконец-то я собрал все лучшие моменты своей жизни и оформил это, как отдельную книгу. Сейчас ищу деньги на издание. Мне помогают люди, уже пару тысяч долларов мы нашли.

Поэтому я говорю, что мне Сайгон не был нужен, хотя я симпатизировал Сайгоне безусловно. Я часто слышал от своих друзей, гостей: "О, мы вчера были в Сайгоне, видели мужика, который вместо носка одевал на ногу полиэтиленовый пакет". То есть, рассказывали всякие фокусы.

На самом деле, это было прикольное место для общения. Людям хотелось общаться. А общения не было в этом городе, общение было только на рок-концертах, подпольных опять же. В шестидесятые-семидесятые годы были популярны студенческие танцы. В каждом институте играли какие-то группы, какие то события, поводы, выводы, заводы происходили.

И вот там мы собирались, тоже общались, обменивались новостями, пили вино. Так же и в Сайгоне было.

Но все новое было у меня. Чуть пластинка новая битлов, "Крим" [песня King Crimson] или Джимми Хендрикса появлялась, тут же она оказывалась у меня. Я в то время слушал еще и Хендрикса, и Лед Зеппелин, и Дорз. Сейчас я не слушаю, они не помогают делу строительства храма. Это другая музыка. Битлы помогают. Джон Леннон – сам храм, своей музыкой построил храм, если вам это неизвестно. Я вам сообщаю эту новость – лучше поздно, чем никогда.

У меня сейчас огромная коллекция, а в то время, может быть, половина от этого, потому что каждый шел ко мне в гости с подарком. Боря Гребенщиков без бутылки водки никогда не приезжал. А плюс к этому какая-нибудь вырезка или журнальчик про битлов или рок-н-ролл. Коллекция росла на глазах.

НВ: Не говорит ли в вас некоторая ревность?

КВ: Ревность? Может быть. Why not, why not. Но моя ревность направлена в русло любви, это не страшная ревность. Я никогда никого, кроме комара, не убью, не прихлопну. Я всех люблю – и палачей, и жертвы, и дураков, и умных, и мертвых, и живых.

Битлы дали мне великую All you need is love, мой месседж, который я несу по жизни.

НВ: Если отвлечься от ваших смыслов, в частности, от храма Леннона, и вернуться к Сайгону, это была своего рода социальная сеть?

КВ: Там все было пронизано русским рок-н-роллом. И фирменным тоже, но русский был на подъеме. В 1976 году у нас появилась "Машина времени". Она потрясающе подтолкнула и подняла социальную и рок-н-ролльную жизнь в Петербурге. Тогда был Сайгон, "Машина времени", поднимался "Аквариум", появился Майк Науменко. Вся эта культура в 1981 году дала нам рок-клуб, и началась Перестройка.

Говорят, что проблемы с нефтью сделали Перестройку. Но я считаю, что Перестройку сделали битлы и русский рок-н-ролл.

Настоящее Время