Мещанский районный суд Москвы признал виновным режиссера Кирилла Серебренникова в мошенничестве в особо крупном размере по делу "Седьмой студии".
Серебренников получил три года условно, 800 тысяч штрафа и три года испытательного срока. Юрий Итин – три года условно и 200 тысяч штрафа. Алексей Малобродский – два года условно и 300 тысяч штрафа. Софья Апфельбаум – 100 тысяч штрафа, от выплаты которого ее освободили.
Пресс-секретарь президента России Дмитрий Песков назвал дело "Седьмой студии" поводом для Министерства культуры проверить, как учреждения культуры расходуют бюджетные средства, и сократить коррупциогенность в этой сфере.
О деле "Седьмой студии" мы поговорили с деятелями искусства и экспертами.
Режиссер Виталий Манский:
Ваш браузер не поддерживает HTML5
Манский – о приговоре Серебренникову
– Каков мотив властей в деле Кирилла Серебренникова, на ваш взгляд, в деле "Седьмой студии"? Зачем им нужен был этот процесс?
– Полагаю, что это была показательная порка. Она была направлена на креативный класс, и Кирилл очень удобный в этом смысле образец, потому что он представляет и театр, и кино, и современное искусство. Мне кажется, что эта порка, как ни грустно это осознавать, возымела действие. К сожалению, немалое количество людей, коллег этот месседж считало, и [все они] стали вести себя более аккуратно.
– В чем этот месседж и как именно стали вести себя коллеги?
– Месседж более чем очевиден: никакой свободы, никаких вольностей, армейский принцип "я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак", "упал – отжался". Многие годы этот принцип не распространялся на креативный класс, о котором я говорю. Казалось, что художник находится в неких отдельных, особых условиях не экономического, а этического пространства. Это правило с момента падения коммунистического правления держалось до серединного Путина. Но теперь уже не серединного, а начального периода путинской бесконечности. Но власть дошла и до этого контингента и посчитала, что их тоже нужно встроить в эту систему.
Знаете, вчера в Сети и вообще в медиа появился министр культуры, который был до Мединского. Меня даже как-то пошатнуло, так уже это было давно – я говорю об Авдееве, – что, кажется, этого уже не было: какого-то адекватного диалога с профессионалами, с экспертами, построения какой-то культурной политики не на основе фигурного лидера, единомнения, а на основе экспертных оценок профессиональной среды. И в том периоде зарождалась и "Седьмая студия", рождался "Гоголь-центр", в том периоде очень многое рождалось. Ведь этот процесс важен не только для власти, которая желает всех встроить в свою вертикаль, но и для нас – как, может быть, избавление от иллюзий. Я смотрю сейчас ваш эфир и вижу большое количество людей, которые пришли к суду.
Ведь это тоже иллюзия – ведь этот суд не является судом. Это парадоксальная вещь. Театральные люди приходят к декорации. А декорацией является суд России, декорацией является парламент России, декорацией является практически вся система власти. А приходят люди, которые в декорациях по определению создают сегодня, получается, театр, особенно "Гоголь-центр" – он в декорациях создает реальность, а реальность превращена в декорации. Это абсолютный Кафка. И очевидно, что сегодняшний судья, назначенный на этот процесс, даже я так скажу, может быть, я сделаю ему комплимент, не знаю, заслуживает ли он его, при всем желании ничего не решает.
Я единожды был в российском суде, знаю, что многие имели, к несчастью, этот опыт в более частом режиме, но я помню, я был в суде свидетелем, тогда Никита Михалков через суд восстанавливал себя в должности председателя кинематографистов. И я помню, что я смотрел в глаза судье, я все-таки режиссер документального кино, моя работа – общение и коммуникация с людьми, понимание людей – это моя профессия. И я абсолютно убежденно могу сказать, что судья был на стороне, конечно, правды. Он понимал, что все доводы Михалкова более чем абсурдны. Он понимал, что в его доводах дважды два получалось 38. И, казалось бы, все, дело очевидно, и Михалков не может его выиграть. Но судья не может ничего решать, особенно в знаковых процессах. Поэтому здесь ожидать от судьи какого-то самостоятельного решения не приходится.
Режиссер Юрий Быков:
Режиссер Любовь Аркус:
Глава юрслужбы фонда "Русь сидящая" Алексей Федяров:
Актер Анатолий Белый:
Вокалист группы "Звери" Роман Билык:
Драматург Валерий Печейкин
Ваш браузер не поддерживает HTML5
Драматург Валерий Печейкин – о деле Кирилла Серебренникова
— Я был, мне кажется, одним из немногих в этой большой толпе, кто старался до самого конца сохранять оптимизм, и я чувствовал, что за пять часов стояния у стен суда многие его растеряли, и мне было важно сохранять его в себе. Я был абсолютно уверен, что приговор будет условным, о чем я и написал, о чем я сегодня весь день говорил друзьям, которые все время грустили.
Я все-таки драматург, и я постарался по косвенным признакам, что называется, поставить себя на место персонажа, на место героя, который эту трехлетнюю пьесу разыгрывал, и попытался ответить на вопрос: как бы я поступил на его месте. И ответил, что это будет условный срок. Я даже думал, что он будет чуть больше, но он оказался меньше, что приятно.
— Давайте поговорим о мифическом закадровом, спрятанном в тени заказчике этого процесса. У него погоны, ряса, черный портфель, или все вместе? Как вы его видите?
— Знаете, все-таки мне странна эта химерическая субстанция. То есть у него есть и то, и другое, и третье. Я не думаю, что за всем этим стоит кто-то один, потому что у этого дела, как у существа археоптерикс – птица с когтями и зубами, такой промежуточный вид. Вот мы живем в такой ситуации, когда все оно срастается. Я думаю, что это какой-то Змей Горыныч – не случайно он наш мифологический герой. Это некая триединая сущность, как вы назвали: у нее есть и то, и другое, и третье. И оно научилось вместе работать.
— А что-нибудь изменится сейчас после того, что случилось с Серебренниковым, с Итиным, с Малобродским, с Апфельбаум, с Масляевой, в отношениях между государством и творческими людьми, которые материально зависимы от государства? Деньги будут брать у государства так же, как раньше? Или постараются этого не делать?
— Знаете, те, кто брал, продолжат брать, потому что этот приговор, этот процесс – это своеобразный фильтр. Но есть люди, которые занимаются чистым искусством. Кто-то занимается кукольным театром, кто-то занимается акварелью. И эти люди не найдут причин, по которым они не должны и не могут брать денег. Они деньги брать будут. А все прочие встретятся с тем, что кроме государства, больших инвесторов, в общем-то, и нет, закона о меценатстве у нас тоже нет, и частные лица не готовы пока спонсировать современное искусство в том масштабе, в котором хотелось бы.
— Как вы понимаете суть дела?
— Я чувствую некоторую температуру этого дела. Она, как сказано в одной книге: "Ты не холоден и не горяч – ты тепел".
— Я имею в виду фактически. Человеку дали деньги на нечто творческое, он это нечто сделал – ему сказали, что он должен вернуть деньги. Или я плохо объясняю?
— По сути, да. Оказывается, что между художником и властью это не договор оферты, это не невозвратные инвестиции – это "если нам не понравится то, что мы увидим, ты должен будешь нам эти деньги вернуть". Как в старой шутке про соцреализм – это "описывать власть так, чтобы она себе нравилась". Вот она посмотрела, и ей это не понравилось, и она говорит: "Давай деньги назад".
Музыкальный критик Алексей Остудин:
Политолог Леонид Гозман:
Режиссер Владимир Мирзоев:
Режиссер Юрий Бутусов: