Российский Минюст 4 декабря включил в реестр "нежелательных" организаций "Академическую сеть "Восточная Европа" (Akademisches Netzwerk
Osteuropa, AKNO). Это означает полный запрет на работу в России и уголовную ответственность для россиян за сотрудничество с ней.
AKNO была создана в 2020 году после протестов в Беларуси, а сегодня помогает академическому сообществу России, Украины и Беларуси продолжать заниматься наукой в различных университетах мира вне родины, вдали от политических преследований и военных действий. Помимо этого, представители организации оказывают финансовую поддержку ученым, которые не могут продолжать работу на родине.
Сотрудникам проекта за 3 года работы уже удалось оказать прямую финансовую поддержку 550 ученым и студентам, и представители НКО заявили, что продолжат помогать студентам и академикам Беларуси, России и Украины, несмотря на решение Минюста РФ. Директор проекта "Академической сети" "Наука под угрозой" ("Science at Risk"), доктор политических наук Филипп Шмедеке рассказал Настоящему Времени о планах организации после решения российских властей, состоянии высшего образования и науки в России и Беларуси и влиянии войны на работу ученых в Украине.
– Ваш фонд – это инициатива немецких властей? Почему вы решили начать поддержку студентов и ученых в России, Украине и Беларуси? Расскажите, пожалуйста, о деятельности организации и целях вашей работы.
– Юридически "Science at Risk" – это проект, который в каждом году заново подтверждает Министерство иностранных дел Германии и наши другие организации, которые нас поддерживают деньгами. Мы разные проекты поддерживаем: например, мы поддерживаем гражданское общество Беларуси, преподавателей, учителей в Беларуси. "Science at Risk" – это самое главное, самый большой проект AKNO, у нас работает 12-14 сотрудников.
У нас есть три команды: мы работаем с Беларусью, с Украиной и с Россией. Это у нас разделено. У нас, в принципе, можно сказать, есть четыре задачи.
Первая задача: мы даем очень быстро финансовую помощь для ученых-студентов из групп риска из Беларуси, Украины, России.
Вторая большая задача: ученым дается возможность продолжать свою научную деятельность через конференции, через нетворкинг, после того, как они потеряют свою работу на родине. Мы даем обратно им эту деятельность, "голос", я не знаю, как это по-русски лучше сказать. Это вторая задача: дать им новые контакты, аудиторию.
Третья задача: если человек получает стипендию, это поможет ему на месяц, на год. А что потом? Поэтому мы сотрудничаем с The University of New Europe (UNE), это тоже такой проект, чтобы на долгий срок построить академическую структуру.
Четвертая – это мониторинг. Я очень горжусь тем, что мы с Николаем Петровым сейчас делали мониторинг, потому что только когда мы знаем, что на самом деле происходит, мы можем действовать и можем начинать искать решение.
Например: есть много стипендий для украинцев, которые приезжают сюда. Но это не нужно для украинцев, которые находятся там, в Украине, им нужно помочь именно в их стране. Поэтому надо знать, какие потребности у людей: что им действительно нужно, где можно им на самом деле помочь?
Нужно сказать, что наша финансовая поддержка очень маленькая, это где-то 1000 евро, 750 евро, 1500 евро. Но это тоже уже чуть-чуть помогает людям в тяжелой ситуации: они могут купить билет, ноутбук, заплатить за квартиру и т.д., и т.д.
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ: "Пока нет свободы, наука развиваться не может". Профессор Гарвардского университета – о протестах в России– Как вы узнали о решении Минюста в отношении вашей организации и какая последовала реакция со стороны "Академической сети"?
– Узнали через сотрудников, у нас же есть команды по России. С одной стороны, это фрустрация, потому что это усложняет работу с людьми: для них уже большой риск с нами сотрудничать, и сейчас возникает еще больший риск, это большая фрустрация. С другой стороны, это показывает, что мы эффективно работаем. Ну вот есть что-то позитивное.
– Продолжите ли вы работу в России, несмотря на решение властей? Могут ли быть риски у студентов и ученых, которых вы будете поддерживать?
– Если мы помогаем людям и в конце концов им будет еще хуже, то это не имеет смысла. Так что мы должны так работать, чтобы мы им действительно могли помочь. И это, конечно, значит, что мы продолжаем с ними работать и что нам придется найти способы, инструменты, чтобы они были защищены, что не повысим их риски.
И конечно, каждый человек, который с нами работает, должен быть уверен, что это риск – с нами работать. Это так и есть.
– Как вы видите текущее состояние российского образования и науки?
– Сейчас мы наблюдаем в России, что идеология важнее или стоит вместо знания, и это для страны огромная потеря. Это огромная потеря, потому что развития больше нет, если знания нет и нет критического мышления. Конечно, для режима это выгодно сейчас, но для будущего страны – это очень и очень невыгодно. Я вообще не представляю, что будет через годы, даже если сейчас мы видим такую стабилизацию экономики. Видимо, режим даже стабилен, но, если честно, все молодые люди, которые критически настроены, уехали.
– Что в текущей ситуации нужно делать академическому сообществу в России? Какие рекомендации вы можете им дать?
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ: "Ведомости": институты РАН составляют списки общавшихся с иностранцами ученых– Продолжать свою деятельность так, как возможно. Я рисую большую картину: Россия потеряет сейчас целое поколение креативных молодых студентов и классных ученых. Это для страны большая потеря.
Нам нужно такое альтернативное сообщество, которое, если не находится внутри России, то вне России работает и продолжает свои академические интеллектуальные критические работы. Если мы когда-то хотим иметь какое-то будущее в России, какие-то ценности – ценность свободы, ценность прав человека, то нам нужны люди, которые бы имплементировали эти ценности. И заодно нужно это креативное молодое сообщество. Нужны наши ученые, которые уже профилированы: они должны по возможности продолжать свою деятельность. Это очень-очень важно.
– По данным вашего мониторинга и работы с коллегами в этих странах, какие изменения вы заметили в работе ученых в России после начала войны?
– Я бы сказал, что ничего не изменилось, потому что у каждого своя индивидуальная судьба. Конечно, когда была объявлена мобилизация, у нас было много запросов, в сентябре прошлого года. И когда началась война, конечно, тоже было много запросов. Но самое ужасное, что люди уже чуть-чуть привыкают к ситуации.
– Вы начали работу фонда с поддержки академического сообщества Беларуси. Почему именно там? В чем отличие этой страны от других регионов вашей работы?
– Скажем так: у Беларуси нет лобби. Есть достаточно большое лобби для России даже в Германии, те же оппозиционные русские ученые, академики или правозащитники, журналисты. А Беларусью из-за изоляции, которая продолжается с 1994-1996 годов, никто не интересуется. Никто не поддерживает Беларусь, никто не имеет отношений с Беларусью. Поэтому никто и не поддерживает Беларусь. И это очень печально.
Да, это большая проблема: все забыли про Беларусь, и там ситуация гораздо более печальная, чем с русскими учеными. Много русских ученых из Москвы, Петербурга великолепно говорят по-английски, у нас есть свои международные связи, контакты. А белорусские коллеги по-английски плохо говорят: если они были на конференции, они были в Москве или Петербурге. У них нет этой международной сети, этих контактов. И они вообще или в тюрьме, или без работы, или потеряны где-то, это гораздо жестче ситуация.
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ: Двух преподавательниц-филологов из Беларуси приговорили к трем годам "домашней химии" за "антигосударственную агитацию"Могу назвать одну цифру, которая может быть для вас интересной: из одного миллиона политзаключенных в Беларуси 189 человек сидят в тюрьме. Сто восемьдесят девять политзаключенных на один миллион. В России – четыре. Видите разницу? Это вообще несравнимые репрессии: в Беларуси это еще гораздо жестче, система гораздо более закрытая, и жизнь академика, студента, свободного человека гораздо тяжелее и рискованнее.
– Расскажите о результатах, которых удалось достичь за 3 года работы. Были ли истории, которые вам запомнились больше всего?
– Это очень тяжелый вопрос. Могу просто сказать, что для наших украинских коллег с тех пор, как началась война, это бой за экзистенцию, за личную экзистенцию, существование, и в то же самое время за академическое существование. Потому что много воюют на фронте, многие потеряли свой университет.
У нас был большой опрос, большое исследование по Украине, мы опросили более четырех тысяч ученых. Треть из них потеряли свое рабочее место из-за бомбежек, почти пятая часть потеряли одного человека из-за войны: они погибли или тяжело ранены. Поэтому я могу сказать, в Украине это действительно борьба за существование, это действительно так. Но 89% тех ученых, которых мы опросили, продолжают свою работу, свою деятельность, хотя и в очень тяжелых обстоятельствах.
В России я бы сказал, что есть очень много жертв разных военных репрессий. Это началось после протестов в 2011-2012 годах. Потом была оккупация Крыма, потом опять были протесты Навального, потом было начало войны. Но это не один момент, это такие разные. Так что много ученых, которых мы поддерживаем, подвергались разным военным репрессиям.
Есть люди, которые уже в 2019 году покинули страну, есть те, которые это сделали в 2023-м, 2022-м или еще раньше. Это очень индивидуально, очень по-разному. Но у украинских ученых, можно сказать, 24 февраля – это такая точка жесткого изменения всего.