Почему латышская режиссерка выучила русский и стала работать в Театре им. Чехова в Риге

Латвийский театральный режиссер Лаура Гроза ставила спектакли в театре "Дайлес", Латвийской национальной опере и в Лиепайском театре. Неоднократно номинировалась на главную ежегодную театральную премию Латвии "Ночь лицедеев", получив в 2015 году титул "Режиссер года". С 2023 года Лаура Гроза возглавляет репертуар Рижского русского театра им. Михаила Чехова.

Давать ли Латвии площадку для высказывания режиссерам-эмигрантам из России, важен ли язык, чтобы добиться взаимопонимания, и как говорить со зрителем? Об этом мы поговорили с Лаурой Грозой:

– Вы начали активную работу в рижском Русском театре им. Чехова в тот момент, когда возникли и продолжаются активные дискуссии о роли русской культуры в Латвии. Есть мнение, что русский театр и русская культура в целом – это часть имперского наследия и в Латвии она не нужна. Что вы об этом думаете?

– Я фактически начала свою работу здесь год назад. Первый мой спектакль в этом театре был посвящен одной из самых болезненных страниц истории прошлого века – теме депортации, от которой также пострадало несколько тысяч русскоязычных людей. Так что это не только судьба латышского народа. И было очень важно рассказать эту историю именно здесь, в этом театре.

Сейчас люди в Латвии крайне разобщены. И мы берем на себя роль такого моста, который в том числе будет проводить эти разъяснительные работы и для латышской аудитории.

Я стопроцентная латышка. Я всю свою сознательную жизнь прожила в латышской культурной среде. Я не владела русским языком до 35 лет. Сейчас, когда начались эти огромные политические и геополитические тектонические колебания, с уже начавшимися боевыми действиями из-за Крыма, я поняла, что не нужно еще больше дистанцироваться от этой культуры и этого культурного пространства и языка, а надо идти навстречу, чтобы понять и помочь очень большой части нашего общества, у которой есть желание объединяться, а не разделяться. Надо вести этот диалог. И в принципе за пару лет я выучила язык на уровне, на котором я его понимаю, могу на нем общаться, умею читать.

Репертуар, который я здесь поставила, напрямую связан с нынешней ситуацией. Раньше, скажем, до начала войны, а также во время работы в латышском театре репертуар был в основном связан с моими личными ощущениями и потребностями. Сейчас мое творчество связано с темой интеграции общества.

– На государственном политическом уровне все говорят об интеграции на основе латышского языка и латышской культуры. Но получается, что вы идете немного другим путем. Русский театр не превращается в латышский театр, а наоборот, латышские режиссеры учат русский язык. Получается движение в другую сторону.

– Да, это противоположное направление. И да, вы задаете совершенно обоснованный, логичный вопрос, соответствующий тем формам понимания, которые преобладают в обществе в целом после того, как Латвия восстановила свою независимость.

Помню, в детстве, когда мне было шесть или семь лет, все русское отметалось. И на то была причина после 50 лет оккупации. Мои родители, мои бабушка и дедушка ждали, когда мы наконец избавимся от этого и будем жить свободной жизнью. Был такой этап. Это как в жизни: ты проходишь разные стадии развития. Проходит еще 30 лет, и началась эта крайне разрушительная война. Есть основания думать, что с этим соседом у нас действительно нет ничего общего и дружить нам не обязательно. Хорошо, но я думаю немного иначе.

Если мы посмотрим на историю, все будет выглядеть просто. Революция 17-го года, начало большевизма, все в культуре было стерто с лица земли, чрезвычайно много русских художников казнено. А потом было время Советского Союза – это просто какая-то полная апатия и абсурд. А потом как бы наступила небольшая передышка. И кошмар начался снова. И в этот момент хочется сказать, что мы просто не хотим иметь ничего общего с этим грубым соседом. Но на самом деле все не так просто. Ведь среди тех, кого мы называем "соседом", находится много разумных, талантливых, культурных, умных, растерянных, разочарованных, отличных людей. Из-за того, что они просто родились в той геополитической среде, в которой родились, и общаются на том языке, на котором общаются, я не собираюсь их списывать со счетов. И мне интересно с ними коммуницировать и сотрудничать. И именно поэтому я учу этот язык, а не потому, что поддерживаю империализм или потому, что хочу быть верным агрессору. Никто не может меня в этом обвинить.

– Поговорим о спектаклях, которые вы ставили на сцене Театра Чехова. Это рассказ о болезненных исторических вопросах, связанных с репрессиями, депортациями, а также рассказ о латвийском театре "Скатувэ". Все актеры были убиты в Москве. Почему важно говорить об этом именно на сцене этого театра [театр -студия Skatuve был основан в Москве в 1919 году, в 1933-м его признали лучшим национальным театром России, закрыли в 37-м, все имущество конфисковали, артистов отправили в лагеря или казнили – НВ].

– Я театром занимаюсь профессионально с 2008 года, и за 16 лет в театре я могу сказать точно, что 90 процентов всей моей работы – это социально-ответственные проекты…

– Просто кажется, что пьеса о ссылках в Сибирь и о театре "Скатувэ" очень подошла бы сцене национального театра.

– Я с вами не согласна. Лучше всего об этих темах говорить здесь и сейчас. Я считаю себя социально-ответственным режиссером, и мне кажется, никто не может упрекнуть меня в легкомысленном выборе репертуара. Эти два спектакля в этом театре, в этот момент, это возможность расставить все точки над i. В этом театре остается место для дискуссий по поводу некоторых исторических событий. У латышской же аудитории никогда не было такого противоречия. Так что эта дискуссия о неоднозначном взгляде на историю, неоднозначном опыте или неоднозначных эмоциях.

– Война в Украине так или иначе затрагивает все общество, и она влияет, конечно, и на работу этого театра. С первых дней вторжения в Украину и до сих пор звучит это объявление перед каждым спектаклем о том, что театр не поддерживает войну и против войны. Поменялся репертуар, поменялся состав труппы, режиссеры, актеры, в том числе приглашенные. Не получается ли так, что театр приспосабливается к существующим условиям, и не высказываясь громко против войны и не ставя пьес о депортациях, русскоязычный театр не мог бы существовать в сегодняшней Латвии.

– Представим, что в комнату заходит обидчик, и мы все притворяемся, что его в комнате нет. Мы делаем вид, что ничего не изменилось.

Мы бы это проигнорировали? То же самое произошло и с началом войны.

Ну, а театр, да и вообще любой вид искусства, включая изобразительное искусство, а также кино и музыку, всегда являются теми средствами, которые сигнализируют о происходящем, еще до начала реальных политических процессов. Точно так же, как в природе, когда начинается землетрясение, когда начинаются тектонические колебания – птицы всегда первыми улетают, а люди обычно ощущают колебания последними.

– Ну, то есть это такая естественная реакция на ситуацию. Это не вопрос выживания?

– Я вас понимаю, это хороший вопрос, такой провокационный. В том смысле, политика ли это? С одной стороны можно было бы сказать: да, политически мы сейчас делаем правильные шаги, чтобы выжить. "В принципе, нас совершенно не волнует, является ли Россия агрессором в Украине или нет. Мы совершенно апатичные люди, на нас это не производит никакого впечатления. Единственное, в чем мы заинтересованы, – выжить. Это театр, русский театр в Латвии, и именно поэтому мы предпринимаем эти правильные политические шаги". Возможно, так и есть, но мы не такие уж сумасшедшие.

Ну, насколько травмированным должен быть человек, не имеющий никакой способности сочувствовать страданиям людей и реагировать на них, эмоционально связывая и рассказывая их истории и создавая тот художественный нарратив, который соответствует этим эмоциям и чувствам. Без манипуляций, а искренне.

Если кто-то обвинит меня в манипуляции, ну идите, посмотрите мой спектакль. Я хочу понаблюдать, как долго вы будете сдерживать слезы, переживая ту сибирскую историю. Конечно, я сейчас тоже много иронизирую, но, как вы понимаете, я просто никогда не позволю людям спекулировать на эту тему. Нет, конечно, я понимаю, что вы имеете в виду. Этот вопрос звучит в информационном пространстве. Есть мнение, что репертуар театра сейчас поменялся, и он не соответствует определенным ожиданиям. Ждать, что все будет как прежде, уже нельзя.

Латвийский театральный режиссер Лаура Гроза

– В одном из интервью вы упомянули, что у театра появился новый курс. Объясните, пожалуйста, что это за курс, в каком направлении двигается театр?

– Русский театр имени Чехова наиболее активно из всех театров Латвии говорит о вопросе интеграции и проблеме разделения общества. Мы действительно живем в очень разных информационных пузырях, как я уже говорила, я не владела русским языком до 35 лет. Теперь есть повод исследовать и узнавать, и благодаря этому я также гораздо лучше понимаю, в какой реальности я живу и что меня окружает. Для меня всегда было очень важно никогда не жить под влиянием иллюзий. Важно видеть реальность такой, какая она есть.

Я говорю о недоразумениях и непонимании, связанных с тем, что интеграционные вопросы действительно отложены в сторону и никого не волнуют. А потом, через 33 года, меня спрашивают, а почему у нас есть неинтегрированная русскоязычная часть населения?

– Но что было сделано не так?

– Ничего не было сделано. Вот в чем дело. Когда началось восстановление независимости Латвии, мне было шесть лет. Я была шестилетним ребенком, который только что пошел в школу. Мне все время говорили, что русские плохие, что русский язык учить не надо, и вот я его и не учила.

– Но с другой стороны, есть и русские, которые живут здесь всю жизнь и не учат латышский язык.

– Это взаимно созданное последствие, когда русскоязычные не проявляют инициативы учить язык, "ну, и позор им".

– Но, делая этот шаг им навстречу, вы также ожидаете…

– Я ничего не жду. Хотя, знаете чего я жду? Я жду уважения к себе. И это очень важно для меня. Важно, чтобы меня не игнорировали. Это означает возможность создания любого вида диалога.

– У меня сложилось впечатление, что на ваших спектаклях в театре в зале больше слышна латышская речь, чем русская. Театр смог привлечь эту новую публику. Но что стало с прежней аудитории – люди, которые не приняли этот новый курс, больше не приходят в театр?

– Да, но это похоже на естественный отбор. Мы не игнорируем изменения времени.

– С этими людьми стоит говорить?

– Да, вы можете говорить с ними, но при условии, что они захотят вас слушать.

– Я также хотела спросить о другой теме, которая также недавно вызвала дискуссии, – о российских художниках-эмигрантах. В этом театре есть актеры, уехавшие из России. И недавний случай с режиссером Крымовым, которому отказали в сцене Национального театра. Но я хотел бы спросить вас немного шире: должна ли Латвия давать сцену этим артистам в изгнании?

– Мне тот конфликт показался бурей в стакане воды, как говорится, сделали слона из мухи. Мне было грустно за своих соотечественников, которым кажется, что нет ничего чудеснее, чем что-то отменить, разрушить – это мгновенное удовлетворение. Да, это так прекрасно, если тебе дана такая власть, чтобы подвергать цензуре творчество великих художников. Эти артисты очень ясно выразили свою позицию. Против нынешней ситуации они высказались во много раз ярче, чем те, кто их цензурирует. То же самое касается и этого театра.

Мне тоже хотелось бы ожидать, чтобы и другие латвийские театры, скажем так, тоже говорили бы своему зрителю, что они против войны. Эта цензура русских художников, абсолютно лояльных демократическим ценностям, выразивших свое отношение к войне, – это, я думаю, тоже в какой-то степени геноцид, и я это не поддерживаю. Мне очень жаль, потому что это лишило латвийского зрителя возможности увидеть хорошее произведение искусства прекрасных художников. Но им дадут такую возможность в другом месте.

Звучать или не звучать русскому языку в данный момент в нашей среде, пространстве и времени – есть такой вопрос. Я хотела бы напомнить вам, что язык – это не только политика. Конечно, язык – это политический инструмент, потому что вы можете передавать информацию таким образом, с помощью соответствующего языка. Но у языка есть много других функций. И одна из них – это умение устанавливать контакты между людьми, желающими понять и услышать друг друга, вступить в диалог. Это тоже часть культуры. И я думаю, нет необходимости политизировать значение языка, делать его только политическим инструментом.

– Мы сегодня несколько раз говорили о разделении общества, но я хотел спросить: как вы думаете, как можно сплотить людей? Скажем, мы сегодня упоминали интеграцию. Кажется очевидным, что эта интеграция не может быть на основе одного лишь языка – латышского. Что еще может быть объединяющим?

– Единственное, что объединяет, – это человечность. Для одного человечность – это помочь открыть двери пожилому человеку. Для другого это означает по-настоящему сопереживать. Я всегда говорю, что в первую очередь я человек. И вопрос национальности для меня на каком-то седьмом месте. Я человек, я женщина, я художник, я член общества и так далее, а потом я идентифицирую себя как латышка. Если эту шкалу приоритетов перевернуть (допустим, у тебя на первом месте национальность), вот тут-то и начинаются проблемы.

– Тогда уже есть разделение "свой-чужой".

– Именно так. Когда мы не ставим национальность на первое место, а ставим, скажем так, другие качества, такие как способность сочувствовать, сопереживать друг другу, понимать, пытаться понять и так далее, тогда мы сможем разговаривать на любом языке. И тогда необходимость войны, по моему мнению, естественным образом отпадает, она просто делается невозможной.