Сотрудник Службы безопасности Украины с позывным "Бурый" был в Мариуполе, когда его штурмовала российская армия. Он был в штабе обороны города, возил в Мариуполь лекарства и вывозил раненых, а также допрашивал пленных и коллаборантов. Затем "Бурый" оказался на "Азовстали", после штурма которой ему пришлось сдаться в плен. Его держали в колонии в Оленовке (Еленовке) на территории "ДНР", а затем увезли в Москву: четыре месяца он провел в одиночной камере в тюрьме "Лефортово".
После того как его обменяли вместе с другими защитниками "Азовстали", Бурый вернулся в украинскую контрразведку. Он говорит, что, несмотря на все, что он пережил, у него и в мыслях не было уйти из спецслужб: "Это моя работа, моя жизнь, мой город. Как я могу оставить свой родной город?" – сказал он ведущей Настоящего Времени Ирине Ромалийской. В интервью он говорит о том, что пережил на "Азовстали" и в тюрьме, и признается, что старается не говорить своему сыну о войне.
"Что случилось с Мариуполем – это ужас, просто "поквадратно" уничтожали город"
– Вы сами из Мариуполя, я правильно понимаю?
– Да, я родился в Мариуполе. Все время прожил там.
– Расскажите, пожалуйста, свою историю. Как вы оказались на "Азовстали"?
– 24 февраля в 3 часа утра я услышал, что началось наступление (российской армии) с восточной стороны. Я там жил неподалеку. Я набрал своего наставника, руководство отдела тоже набрал, мы собрались в управлении. Решали, кто и чем будет заниматься. Я не могу много рассказывать, все-таки спецслужба. Но были поставлены задачи. Мы с моим наставником их выполняли.
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ: Полицейская-полиграфолог бежала из оккупированного Мариуполя: она ищет мародеров, убийц и насильников среди пленных россиянС начала марта Мариуполь уже был окружен, мы были в кольце. Перед каждым бойцом была поставлена задача: если твою оборону пробили, то ты отступаешь. И последней точкой был завод "Азовсталь". Мы защищали спины наших бойцов, защищали их от диверсионно-разведывательных групп, от корректировщиков, от людей, которые работали на разведку врага.
– Мне кажется, что вы говорили, что, кроме прочего, занимались и пополнением обменного фонда?
– (Смеется.) Пополнением обменного фонда занимались бойцы, которые находились на самом передке. Мы же уже забирали пленных, допрашивали их, выясняли планы, докладывали руководству о планах…
– А это обычно были россияне или украинцы, которые работали на россиян?
– Были и те, и те. Были и кадровые военные Российской Федерации, были и наши, к сожалению, люди, которые воевали на их стороне.
– Мне всегда интересно в таких случаях понять, что движет украинцами, которые идут работать на россиян? Вы общались с ними. Как вам кажется, какая у них чаще всего мотивация: деньги или идея?
– По-разному. Есть те, кому незачем было жить, они идут за деньги. А есть те, кто поверил в российскую пропаганду. Она сильная, в нее много лет вкладывали очень много денег. Иногда, общаясь с людьми, понимаешь, что на них повлияла пропаганда, потому что они говорят словами из российского телевизора. А когда ты ему рассказываешь, что происходит на самом деле, то уже через пару часов он начинает понимать, что что-то не то, что не в то он верил, что все не так.
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ: "Азбука о важном": что известно о новом пропагандистском проекте для самых маленьких, придуманном на Дальнем Востоке– Это вы об украинцах говорите?
– Да, это я говорю об украинцах. К сожалению, общался я и с россиянами. Но не так, как хотелось бы, – когда они уже меня допрашивали. В плену когда меня допрашивали, где-то на третьем допросе их риторика поменялась.
– Вам что, удалось их переубедить, следователей ФСБ или кто там вам допрашивал?
– Ну не то чтобы переубедить. Я видел просто, как меняется их риторика. Они уже не так много рассказывали о своей стране, они уже видели, что просто уничтожали некоторые украинские города. То, что случилось с Мариуполем, – это же ужас вообще, они просто "поквадратно" уничтожали город. И я, когда им рассказывал, что они сделали с городом, то они говорили: да, мы виноваты.
– А ваш дом, где вы жили, целый?
– Нет, от него осталось три стены. После того как Мариуполь захватили, у меня дома неоднократно проводили обыски, даже пол сорвали и смотрели, что там есть. Но там ничего не было.
"Ты побывал в аду, видел, как гибнут люди, защищая кусочек своей земли"
– Что происходило с вами уже на "Азовстали"?
– Мы там работали до последнего. Боролись и работали. На заводе было тяжело… Хотя тяжело было все время начиная с 24 февраля. Видеть, как умирают люди, терять своих товарищей... И к этому всему еще и нужно было работать! Ну а на заводе мы просто бились.
– У вас там друг погиб, так?
– Друзей у меня там много погибло. Каждого бойца, который боролся со мной плечом к плечу, я считаю своим боевым побратимом, другом. Но вы, наверное, имеете в виду Домаху? Это сотрудник СБУ. Домаха был моим наставником. Это старший офицер, который помогает младшему офицеру работать, учит его. Домаха был моим наставником, моим другом. Мы много времени проводили вместе.
Интервью с защитницей "Азовстали" Навой, которая пережила плен:
Ваш браузер не поддерживает HTML5
Защитница "Азовстали" Нава – о жизни в плену и освобождении. Эксклюзивное интервью
– Как он погиб?
– Мне чуть-чуть сложно об этом рассказывать. В начале апреля мы перевозили пленных и по нам ударила вражеская авиация. Ударили ракетой, Домаха был ранен. Мы его при помощи тыловой службы "Азова" отвезли в медпункт. Там его зашили. И мы пытались на вертолетах его вывезти с завода.
– Это было тогда, когда украинские вертолеты еще могли залетать на "Азовсталь"?
– Вот как раз к тому времени они уже не могли. Уже вокруг Мариуполя было четыре кольца противовоздушной обороны Российской Федерации, и им очень тяжело было подлететь. И тогда мы решили, что Домаха перейдет ко мне на позицию, и я там уже буду ему как-то помогать. Он уже начал понемногу ходить. А перед этим мы забрали Гусара. Гусар получил ранение, когда оборонял Восточный микрорайон Мариуполя.
Однажды меня вызвали в штаб, я остался там на ночевку. И 8 мая около 12 часов я последний раз пообщался с Домахой, приблизительно в 14 часов – по радиосвязи один из бойцов сообщил, что мою позицию поразила вражеская ракета, и все, кто был там, сгорели… Я смог попасть туда только спустя где-то десять суток. И я увидел… ну мясо, кости… все сгорело.
– Вы сообщали родным о его смерти, так?
– Я. Ну а кто еще? Больше же никого не было там, кто бы общался с Домахой и мог бы сообщить родным. Я сообщил. Жена Домахи еще мне не верила.
– Вы вообще понимаете, как быть с этими травмами? С травмами, которые есть у военных, у таких людей, как вы… что с этим делать?
– Пока мы работаем, я даже не обращаю на это внимания. Пытаюсь не обращать. Потому что война не закончена, нужно работать, нужно защищать страну. Ну а так вообще реабилитация нужна, сто процентов. Я после плена полтора месяца отходил. Наверное, недели три я просто не выходил из комнаты. Потому что тяжело было общаться с обычными людьми. Когда ты побывал в аду, когда ты видел, как просто гибнут люди, защищая кусочек своей земли, то меняется видение всего этого.
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ: Спорт, нейрофидбэк и арт-терапия: как украинские военные проходят психологическую реабилитацию после боев и плена– Как вы в плен попали? Как вы вообще узнали об этом решении, что нужно выходить с "Азовстали" и сдаваться в плен?
– Я был непосредственно в штабе обороны Мариуполя. Это был руководящий орган: мы были теми, кто занимался планированием обороны города.
– То есть вы были одним из тех, кто принимал это решение?
– Принимали решение командиры подразделений. Я только им помогал. Я немного могу рассказать. Приблизительно в конце апреля мы увидели, что у нас заканчиваются лекарства, а без лекарств умирают наши тяжелораненые. Мы начали что-то выдумывать. К тому же на территории завода еще были гражданские, их нужно было вывести оттуда. Россияне уничтожали завод, это было ужасно, его старались сровнять с землей.
В это же время на штаб обороны Мариуполя начали выходить сотрудники ФСБ. Как я понимаю, при помощи нашей разведки они общались с нами. И мы договорились обменять пленных на лекарства и вывести гражданских. Договорились, что мы россиянам отдаем гражданских и этих гражданских вывезут на территорию Запорожской области, на нашу территорию. А они нам дают лекарства. Но при первых же попытках вывести гражданских, сотрудники ФСБ нарушили договоренности о режиме прекращения огня и открыли по нам огонь. Они с дронов начали закидывать нас гранатами.
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ: Глава Донецкой области – о том, как вывезти гражданских с "Азовстали": "Должны быть гарантии, в том числе от международных организаций"– А вы при этом были с гражданскими?
– Да, я гражданских выводил. Я вывел их на первый этаж, туда подвезли автомобиль с пленными. А они (россияне) начали автомобиль с дронов закидывать гранатами, убили одного своего – пленного, второй получил ранение. Я вместе с водителем (позывной "Пегас"), пытался забрать "трехсотого", пленного. "Пегас" был ранен, и я тоже. Но все-таки "трехсотого" мы вытянули. Кстати, он остался живой, мы его залатали.
– А вы понимаете логику российских военных в этой операции? Почему они начали обстрел, когда были договоренности, когда нужно было выводить людей?
– Мы тогда поняли, что с ними переговоры никакие вести нельзя.
Но в это время…. Я просто обо всем рассказывать не могу… Но в это время появляется генерал российской разведки, мы с ним начинаем работать, мы с ним вывели гражданских.
– Он со стороны России на переговоры вышел?
– Да. Он вышел на переговоры, с ним общался штаб обороны Мариуполя. И тогда уже мы смогли вывести гражданских. Но мы понимали, что наши бойцы умирают, лекарств недостаточно. А нам нужно как-то сохранить им жизнь. После этого мы и получили приказ от командования: "Все, заканчивайте оборону, выходите".
– Сам выход, как это происходило?
– 16 мая сначала стали выносить первых тяжелых раненых, которые не могли сами ходить. Это происходило первые несколько дней. После этого начали уже выходить бойцы. Я вместе со штабом выходил в самый последний день, 20 мая. Вышли, нас встретили.
– Россияне при этом ликовали?
– Радовались ли они? Да, конечно. Было очень много у них улыбок. Погода еще такая хорошая была! Ты выходишь из ужаса, а тут зеленая трава, птицы поют, солнце светит. А ты понимаешь, что выходишь в плен. Но само это решение о плене давало хоть какую-то надежду на то, что мы останемся живы. Других вариантов вообще не было.
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ: Медсестра с "Азовстали" – о российском плену: "На допросах говорили, что Украина не хочет нас менять"– Расскажите, пожалуйста, историю про шевроны…
– В начале полномасштабного вторжения, в самый первый день, Домаха подарил мне два шеврона, с символикой Службы безопасности Украины, вот эти два шеврона. Я их на бронежилет натянул и все это время не снимал. И они охраняли меня все это время, потому что, если честно, с Домахой и с другими бойцами мы должны были погибнуть раз пять-шесть, это точно. Но они меня постоянно оберегали. К сожалению, Домаху они не уберегли.
И когда мы выходили 20 мая с "Азовстали" в плен, я попросил одного из сотрудников нашей разведки, чтобы он сохранил их, передал на большую землю и отдал моим родным. Потому что я уже понимал, что я могу не вернуться. Я понимаю, что такое плен и что случится может всякое. И вот я встретил сотрудников службы, когда мы из плена вышли, прямо на границе. И они говорят: "Так, тебя там ждут". И тут встречаем Василия Васильевича Малюка, это нынешний глава Службы безопасности Украины, а на тот момент он был врио главы службы. Он встретил меня, обнял. И говорит: "Подарок для тебя", и отдает шевроны. Это было настолько… У меня слезы были на глазах! Я считал, что я больше их никогда не увижу! Очень благодарен ему за то, что сохранили. Это же, так сказать, оберег. И последний подарок от Домахи.
– Вы для нас их специально на интервью взяли или всегда с собой их носите?
– Я всегда их с собой ношу: в кармане или в портфеле. Я их теперь никому не отдам.
"Если сравнивать "Азовсталь" и Оленовку, то я вам так скажу: мы выдохнули"
– Что происходило в плену? Как с вами обращались, куда повезли?
– Сначала была Оленовка. Если сравнивать "Азовсталь" и Оленовку, то я вам так скажу: мы выдохнули. Ничего не взрывается, тишина постоянно. Но ты понимаешь, что ты в руках врага. Я в Оленовке был три дня. Нас три дня продержали там, провели допросы, сделали фото и на четвертый день утром на нас надели наручники, закинули в машину и вывезли в аэропорт.
– В Оленовке вас били, издевались над вами?
– Пока я был там – нет. Тех, кто находился рядом со мной, никого не били. Но это было недолго, где-то около месяца. Потом уже начались зверства. Об этом я узнал, когда уже вышел и пообщался с товарищем. Там такой ужас творился! Зверства. Людей убивали просто ни за что.
– Почему вас повезли в Москву?
– Я даже не знал, куда нас везут! В Москву вылетел, насколько я знаю, весь штаб обороны.
– Россияне все руководство штаба обороны Мариуполя решили вывезти?
– Да-да. Нас в самолет именно закинули. Заклеили глаза скотчем. Нами там хорошенько поиграли в футбол. Потом пытались выкинуть из самолета.
– Как это?
– Поднимали нас, открывали двери самолета и пытались выбросить наружу (нервно смеется). Я сейчас с улыбкой об этом говорю, но тогда это было очень страшно. А ты же еще с заклеенными глазами, в наручниках… Насколько мне известно, именно после этого полета одному из бойцов удалили желчный пузырь.
– Что с вами в "Лефортово" было?
– Одиночная камера. Ни с кем не общаешься. 24 на 7 сидишь и общаешься с собой. Максимум.
– Это было именно "Лефортово"?
– Да. Я узнал, что это было "Лефортово" уже после того, как вышел. В самом "Лефортово" нас переодели в черную форму, посадили в камеру. Сидишь и общаешься сам с собой.
– А допросы были?
– Были. Несколько раз меня выводили на допросы: мешок на голову накинули, наручники, руки за спиной, на полуприседе спустили куда-то. Там пообщались с нами, но не били. Не буду говорить обо всех, я говорю сейчас только о себе. Меня не трогали в самом "Лефортово".
Дело украинского тренера по единоборствам: после начала войны его арестовали, обвинили в терроризме и держат в "Лефортово":
Ваш браузер не поддерживает HTML5
Дело Андрея Голубева: ФСБ РФ обвиняет украинского тренера по кунг-фу из Мелитополя в подготовке теракта и держит его в "Лефортове"
– Что с вами происходило в камере? Это же ты постоянно находишься наедине с собой?
– Я анализировал, что случилось. Запоминал каждое действие начиная с 24 февраля. Для того чтоб, если выйду, доложить руководству о каждой минуте, которую я провел. Думал о работе, чтобы не сойти с ума. Занимался самоанализом: что и где сделал не так… Общался с родными – в собственной голове.
– Что вы им говорили?
– Я сейчас плакать начну. Сына вспоминал. Ему четыре года будет скоро. Просто общался с ним, рассказывал, как у меня жизнь и так далее.
– Сколько вы просидели в одиночке?
– Четыре месяца, 127 дней. 123 – в одиночной камере. Там все по расписанию: проснулись, принесли поесть, поел и сидишь до обеда. В обед принесли поесть: поел, сидишь. И потом ужин.
– А помыться вас выводили? А на прогулки?
– Нет. Вообще ничего. На 37-й день мне принесли книгу Ильфа и Петрова "Золотой теленок". Я теперь ее знаю наизусть (смеется). Я больше 20 раз ее прочел. Первый раз прочел за два дня. И то я пытался растягивать, чтобы подольше читать! Но было настолько тяжело, что нужно было чем-то занять голову.
– Это страшно, быть одному?
– Очень… Очень… Но я зато с собой помирился. Мне стало намного легче общаться с собой. Нужно побыть в этом, чтоб понять, как это.
– У вас было понимание, что вы выйдете на свободу, вернетесь домой?
– Нет. Даже, когда 21-го числа около 4 утра зашли в камеру, я думал, что все: сейчас вывезут, где-то закопают. Уже потом, когда нас посадили в самолет, нас пересчитали, я понял, что нас 200 бойцов. И думаю: символизм, сейчас с самолетом что-то произойдет.
– Потому что 200? Типа "двухсотые" (убитые)?
– Ну да. Число такое интересное. Потом самолет сел, нас посадили в автобус. Через некоторое время с нас сняли повязки, и я увидел, что все хорошо. Перешли мы окопы, и первый, кого увидел, – это был Игнат, зам по тылу "Азова", потом Тавр, Механик. И я понял, что мы выбрались. Нас выпустили. Мы живые.
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ: "Избиения, удары током и еще раз избиения". Воевавшие на стороне Украины британцы рассказали о пытках в плену в "ДНР"– Слушайте, а когда вы сидели в одиночной камере, и когда у вас были разные мысли, и вы не знали, выберетесь вы или нет, у было понимание, зачем это все? Зачем вы в СБУ. Наверное же, можно было уехать?
– Нет! Так это же жизнь моя! Как уехать? А если бы все уехали? Нет. Это моя работа, это моя жизнь. Это мой город! Как я мог оставить свой родной город?
– Вы не рассматривали для себя вариант уволиться?
– Нет. Вообще нет. Точно нет. Тем более после всего этого, пока война не закончится, да и после – тоже нет. До пенсии – точно. А там, может, и больше.
– А сейчас в чем ваша работа заключается?
– Полностью я не могу об рассказывать. Но все почти то же самое, та же контрразведка.
– И вы теперь руководитель какого-то отдельного направления?
– Да, можно так сказать. Я и хотел бы рассказать больше, но не могу…
– А что вы, кстати, сыну рассказываете о России, о россиянах, о войне?
– Я пытаюсь не общаться с ним на эти темы. Он травматично перенес все это. Он отказывается общаться. Он вроде бы и хочет, но вижу, что ему тяжело. Они два месяца с женой лечились, проходили у психотерапевтов курсы, и сейчас ему, я вижу, легче: он бегает, радуется.
– Вы внутри себя верите, что Мариуполь вернется?
– Да, конечно! К этому и идем!