Хронология музыки турецких мигрантов. Режиссер Джем Кайя о фильме "Любовь, немецкие марки и смерть"

Приз зрительских симпатий "Берлинале-2022" в программе "Панорама" получил фильм немецкого режиссера турецкого происхождения Джема Кайя "Любовь, немецкие марки и смерть". Через хронологию турецкоязычной музыки Германии 1960-2000-х фильм рассказывает о движениях рабочих, миграции, ксенофобии, дискриминации, а также о тоске, одиночестве и меланхолии, создавая альтернативную историю страны.

Выбрав форму документального эссе, Кайа перенес своих зрителей в музыкальную вселенную, где сочетаются общежития гастарбайтеров и песни бардов, многотысячные свадьбы с поджиганием ракии и турецкое диско, эксцентричные танцы и многолюдные забастовки, рок-концерты и хип-хоп-батлы.

Немецкий режиссер Джем Кайя в своих фильмах соединяет отрывки из художественных фильмов, рекламных роликов, документальных телепередач и домашнего видео. Его первый фильм "Арабекс" (2010) рассказывал о музыкальной культуре в Турции, а картина Remake, Remix, Rip-Off (2014) была посвящена турецкой киностудии Yesilçam ("Зеленая сосна") и ее традиции переснимать голливудские блокбастеры для внутреннего рынка.

Мы встретились с режиссером в Берлине и поговорили о его новой ленте и работе над ней.

– Ваш предыдущий фильм вышел 8 лет назад, в 2014 году. Почему такая большая пауза?

– Мы очень долго работали над поиском архивных материалов. А еще было очень трудно найти финансирование для проекта, ведь у нас 70 процентов фильма – найденный архив. Такие проекты не пользуются популярностью у спонсоров. И для того чтобы отсмотреть весь архив, нужно очень большое количество времени. В моих других фильмах было попроще, я отсмотрел около двух тысяч турецких фильмов.

А этот фильм был посвящен турецкой культуре в Германии, и нам надо было обратиться в телевизионные национальные архивы государственных каналов. Мы были первые, кто сделал такой запрос, и поэтому нам потребовалось очень много времени. Мы столкнулись с невероятным объемом. Мы искали все, что касалось не только турецкой музыки, но и Турции и миграции в целом.

Вначале наше исследование было посвящено более общей теме, и после того, как мы отсмотрели найденное, мы сузили ее. Еще была проблема с получением лицензий на какие-то материалы, и третья – техническая характеристика, качество найденных пленок. Так что работа была долгая.

Кадр из фильма

– Какие проблемы могли быть с лицензиями?

–Кое-что было для нас очень дорогим, или нам не давали лицензию на 15 лет, а предлагали 7. Но в итоге мы использовали 95 процентов того, что хотели.

– Как вы пришли к идее показать историю турецко-немецких отношений через музыку? Что возникло сначала: музыка или политика?

– Мои другие фильмы тоже были посвящены турецкой поп-культуре, поэтому я давно уже в этой теме. В 2013 году вышел диск "Песни гастарбайтеров", который составили два очень известных человека: художник Бюлент Куллукджу и писатель, исследователь Имран Айята. И я неожиданно осознал, что мы совсем забыли об этой музыкальной культуре.

Мне потребовалось два-три года, чтобы переварить это. Я начал вспоминать свое прошлое, турецкие свадьбы. А потом решил сделать фильм. Мы все время думали, что не можем говорить только о музыке, в отрыве от каких-то социальных процессов. Даже аполитическая музыка каким-то образом реагировала на общественные изменения.

Это пришло с традицией ашиков (странствующих бардов) из Анатолии. Они сочиняли и исполняли авторские песни, посвященные жизни и проблемам людей. Многие из этих ашиков приехали в Германию на заработки и пели о проблемах мигрантов. И так они стали создавать устную историю гастарбайтеров, стали записывать пластинки. Так все началось. Поэтому в сценарии мы старались не отделять музыку от социальных изменений в Германии, забастовок, всплесков ксенофобии.

Кадр из фильма

–​ Вы родились в Германии. Как фильм связан с вашей личной историей? Слушали ли вы турецкую музыку?

– Наши музыкальные вкусы меняются со временем. Когда я был маленьким, я слушал немецкую популярную музыку, ну и американскую тоже, Майкла Джексона например. Все, что дети в 11 лет слушали в Европе. Но, конечно, и турецкую музыку тоже. Хотя у меня нет конкретных имен в голове, про которые я могу сказать, что они мне очень нравились. Музыка была везде, у меня в семье играли на сазе (традиционный струнный инструмент – НВ). И можно сказать, что мы не выбирали особо, что слушать на немецком. Как это происходит на радио, например.

Когда я стал тинейджером, мне нравилась турецкая певица Сезен Аксу, она стала очень популярной в Германии. Я не знаю почему, но ее два альбома имели невероятный успех здесь. Она даже пела дуэтом с немецким певцом Уду Линденбергом. Мне очень нравились эти коллаборации. А потом в девяностые я услышал хип-хоп на турецком. Именно тогда случились ксенофобские нападения: погромы в Хойерсверде, поджоги в Мельне и Золингене.

Я как раз в это время путешествовал по Германии, и мне позвонил мой сосед, сказал, чтобы я быстро ехал в ближайший аэропорт. Потому что именно аэропорт считался самым безопасным местом. Он проехал 500 километров, чтобы забрать меня оттуда. Такая была истерика! Мы были шокированы. Мы понимали, что жизнь не будет прежней. Гневная музыка – турецкий хип-хоп – отражал тревогу в нашей душе, придавал нам силы. Мы не хотели насилия, но просто выплеснуть ненависть наружу было полезно.

–​ В вашем фильме вы говорите, что хип-хоп стал оружием против ксенофобии.

– Да, он помог в каком-то смысле. Потому что второе поколение турецких мигрантов было потерянным. Мне достаточно повезло, потому что я родился здесь. Но многие мои ровесники приехали сюда в возрасте 5-7 лет. У них были проблемы с языком, поэтому их отправляли в классы для отсталых, специальных детей. У многих не было разрешения на работу, они не могли устроиться даже на стажировки. У них не было возможности выбрать профессию, которую они хотели бы.

Кадр из фильма

–​ Как вы думаете, хип-хоп изменил что-то в их жизни?

– Я не думаю, что хип-хоп изменил жизнь, но в каком-то смысле облегчил их страдания. Не существует фильмов, музыки, которые меняют мир. Но рэп, граффити, брейк-данс помогали им обрести занятие в жизни. Хип-хоп-культура им помогла.

–​ После фильма складывается впечатление, что вся турецкая музыка была связана каким-то образом с политикой. Музыканты пели про интеграцию и дискриминацию.

– Мы собрали большое количество таких примеров. Но еще я хотел показать развлекательную часть. Ведь в главе "немецкие марки" мы показываем и ресторанную музыку, свадьбы, веселье.

У людей есть представление об "обычном турецком гастарбайтере" (хотя это слово мы больше не используем, мы говорим "мигрант") как о жертве, как о человеке, который все время работает. Мы, наоборот, показываем и светлую сторону жизни, ежедневную рутину, как люди живут в своем доме, чем они занимаются в свободное время. Допустим, каждые выходные в Германии происходит около 300 турецких свадеб. Здесь живет три миллиона выходцев из Турции. Только в Берлине на выходных проходит 15-20 турецких свадеб.

–​ Может, даже больше, чем немецких…

– Я не знаю, но факт в том, что очень много событий происходит. И на них надо играть музыку! И это касается не только турков. То же самое с греками и с выходцами из стран бывшей Югославии. Я надеюсь, что этот фильм поможет изменить отношение к этой теме.

Кадр из фильма

–​ В композиции вашего фильма эта часть очень выделяется веселостью и жизнерадостностью. Потом она резко прерывается, и начинается последняя глава "Смерть", где вы говорите о ксенофобии. А в эпилоге появляется поп-певец Мухаббет, который популярен во всей Германии, не только среди турецкоговорящей ее части. Он как бы символизирует собой интеграцию, объединяет людей. И это происходит в начале 2010-х годов. А какие тенденции сейчас?

– Мы приняли решение закончить Мухаббетом, потому что в мигрантской культуре хип-хоп – это не все, есть еще поп. Это было важно проговорить. Мухаббет изобрел новый жанр R'nBesk (смесь R&B и турецкой музыки на немецком). Еще в финале мы показываем, как музыканты сидят в Берлинском парке и поют. И важно понимать, что это второе поколение, многие родились здесь. Поэтому Берлинский парк для них – это дом родной.

Они – берлинцы. Большинство из них – профессиональные музыканты, которые играют в ресторанах. Они говорят на немецком и поют на турецком. Многие называют их музыкальным андерграундом, но они вот, на поверхности, играют в парке, и берлинцы слушают их и могут присоединиться к ним.

–​ А что слушает третье поколение, их дети, молодежь? Насколько они интегрированы?

– Когда я был маленьким, не было интернета, не было никакой связи с Турцией, у нас даже не было спутникового телевидения, чтобы смотреть турецкие каналы. Музыколог Мартин Греве написал в своей книге в 2003 году, что мы тогда слушали музыку "воображаемой Турции". Мы не знали, что там происходит, мы только пытались представить. Сейчас все по-другому.

Многие турецкие рэперы приезжают в Германию и делают коллаборации. Например, Эзель (Ezhel) – он суперзвезда и живет в Германии. Или Капитал Бра, он вообще номер один в немецком хип-хопе, он из Украины. Его слушают все. Многие турецкие дети слушают французский хип-хоп, как и немецкие рэперы, которые ориентированы не на американский, а именно на французский хип-хоп. С интернетом все поменялось. Границы музыки открыты.