Белорус из Санкт-Петербурга Алексей Золотарский провел свой 26-й день рождения в изоляторе на Окрестина. В Минск он приехал, чтобы увидеть родственников. Заодно он хотел посмотреть на акции протеста, но не успел. В изолятор его забрали с автобусной остановки. О том, как сейчас силовики относятся к задержанным и как люди справляются с давлением, Алексей рассказал Настоящему Времени.
Ваш браузер не поддерживает HTML5
Белорус рассказал о нескольких днях, проведенных на Окрестина
— Я очень сильно переживал. Казалось бы, что такого – двое суток где-то посидеть. Бывало и побольше, в карантин так вообще все дома насиделись, в обсервации. Главное, что было непонятно, что произойдет со мной дальше. У нас прямо за дверью находился стол, где судили девушек. Там налево и направо раздавали сутки: кому 10, кому 15. Не помогал ни адвокат, ничто. И это создало бы мне много проблем.
Но даже не это самое главное. Самое главное – это родные. Я понимал, что могут позвонить бабушке. Она сильно переживала, сильно расстроилась, ей 85 лет. Я, соответственно, понимал, что родные стоят под этим треклятым Окрестина, ждут. Скорее всего, ничего не знают: жив, не жив, здоров, били, не били.
— Все считают, что основная волна насилия была в первый день после выборов и 10-11 августа. Спустя месяц насилие продолжается или нет?
— Насилие происходит по пути в Окрестина. В самом Окрестина уже никто не бьет. По крайней мере, на моих глазах никого не ударили, не пнули, – только много угрожали и сокрушались, что этого делать нельзя. Но по пути больше всего бьет ОМОН при задержании. Человека, который на улице как-то неправильно себя вел, по их мнению, например, не хотел идти, сопротивлялся, что-то кричал, – его в автозаке ждут уже трое сотрудников с дубинками, которые, как они это называли, проводят профилактику.
— Вам проводили?
— Я был задержан на автобусной остановке. Я вовсе не собирался сопротивляться, потому что ничего не нарушал. Когда меня попросили пройти – я прошел. Меня не били в этот момент, только был один инцидент, когда молодого человека попытались заставить съесть флаг, я выкрикнул: "Что вы творите?" И получил несильный удар дубинкой по затылку – осталась шишка. И коротким ударом разбили губу, что тоже некритично.
— А к кому применяют особо жестокие меры?
— Особо жестокие меры достаются тем, кто идет с персональными большими флагами, для тех, кто известен как медийное лицо или человек, который как-то высказывался, делал какие-то акции. Они получают по полной, за ними специально приезжают. Этих людей выслеживают и забирают. Еще достается журналистам, но им, как правило, достается сугубо неудобствами. Чтобы журналист ушел без суток – это практически невозможно.
— Вы создали свою собственную классификацию сотрудников милиции, расскажите о ней.
— Я выделил первую категорию самых ужасных страшных людей, в своей классификации я ее назвал "каратели". У них есть такая штука как расчеловечивание. Они никогда не называют людей людьми. Не "человек", не "люди", а "карандаши", "материал", "масса", "бараны", – как угодно. Ничего, связанного со словом "человек", там не будет. Это люди с безумным взглядом, бесконечная какая-то активность, мимика, и они будут проявлять жестокость, как-то пакостить везде, где могут. Им для этого не нужен приказ – они прямо накручены. Причем это отлично заметно на контрасте, потому что рядом они могут находиться с людьми второй категории.
Вторая категория – это клерки. Обычные люди, типичный офис. Кто-то бездельничает и пытается поскорее уйти домой, кто-то пытается выслужиться, получить надбавку или повышение, но, опять же, без фанатизма. Как только что-то делать необязательно – это не будет сделано. Таких там большая часть, если брать всех сотрудников, но это в основном ГУВД. ГУВД – это спокойные ребята. Если в пяти метрах от него будут кого-то избивать, он будет звонить жене и говорить: "Слушай, сегодня попозже приду, завал, куча народу".
И последняя категория – это категория людей, которые сомневаются, колеблются, но по каким-то причинам еще там работают.
— Она многочисленная?
— Нет, это самая малочисленная категория, которую я видел. Таких людей я выделил бы от силы три-пять человек. Опять же, можно как-то выделить по глазам, по мимике. Они переживают, они расспрашивают о чем-то, они готовы общаться как человек с человеком.