Журналистка и фотограф Виктория Ивлева побывала в лагере для российских военнопленных в Украине и подготовила репортаж для русской службы Радио Свобода.
– Дякуємо за обiд! – тянут нестройным хором восемь мужиков в одинаковых тужурках и штанах, вставая из-за стола. Они уносят в кухню подносы с грязной посудой, натягивают на головы одинаковые черные шапки, одинаковыми движениями закладывают руки за спины и идут к выходу из столовой.
– Дякуємо за обiд! – повторяет новая восьмерка.
– Дякуємо за обiд! – повторяется еще много раз восьмерками мужиков.
Мы – группа журналистов – в лагере для военнопленных на западе Украины, переоборудованном из обычной мужской колонии. (Место расположения не указывается из соображений безопасности). От колонии остались вышки по всему периметру, правда, без часовых. Наша поездка организована Министерством юстиции Украины – в его ведении лагерь и находится.
Отдаем паспорта на входе, обыска и досмотра вещей нет, единственная просьба – сдать оружие, если имеется. У нас не имелось. Телефоны можно взять с собой без проблем и спокойно пользоваться ими.
Первое, что я вижу, уже зайдя на территорию, – это огромная, чуть не в половину тюремной стены, Всеобщая декларация прав человека на украинском, перед ней – молящийся ангел. Над стеной идут ряды колючей проволоки.
Стена с портретами украинских гетманов
Рабочий день здесь начинается в 7:30, перерыв на обед – час, подъем – в шесть утра, отбой – в десять. Три переклички, завтрак, обед, ужин, возможность посетить находящуюся здесь же, в колонии, церковь. Оборудованное бомбоубежище, медблок со стоматологическим и рентгеновским кабинетами, душ, рекреационная комната, телевизор и гордость лагеря – возможность звонить родным и близким по интернету.
Производств два: клеить подарочные пакеты и продевать в них тесемки или колоть щепу для растопки. За работу полагаются какие-то небольшие деньги, их количество определено Женевской конвенцией. Наказания типа штрафных изоляторов и голодных пайков конвенцией запрещены.
На одной из серых стен между корпусами яркими звездочками висят красочные портреты украинских гетманов. Все обитатели колонии проходят мимо них несколько раз в день из жилой зоны в рабочую.
– Пусть хоть украинскую историю учат! – говорит сопровождающий нас сотрудник.
Подхожу во время работы к мужикам, продевающим тесемки в разноцветные пакеты с надписью "Рiдна Украïна" и фотографией подсолнуха, спрашиваю, хочет ли кто-то поговорить. Несколько человек отзываются, и я записываю интервью с ними после обеда, а с самым первым разговариваем прямо на производстве, он во время разговора продолжает продевать тесемки в пакеты.
Разговор первый. Человек с улицы Тухачевского (Санкт-Петербург)
– А ты понимал, что это незаконное пересечение границы?
– На тот момент, конечно, че сказать? Че, раз я не понимал. У меня был приказ, который я выполнял.
– И ты считаешь, что приказ важнее, чем закон?
– Ну при чем закон тут?
– То есть в голову не приходило, что ты нарушил границу?
– Нет, об этом я же не думал. Я говорил вам, что я выполнял приказ. А в армии приказы сперва выполняются, а потом обсуждаются.
– То есть если б тебе сказали: "Убей человека", – ты бы сначала убил, а потом бы обсудил это?
– Скорее всего, я не смог бы убить человека.
– Это не мог, когда тебе приказ не отдается. А если отдают приказ стрелять?
– Нет. Я вам объясняю: можно человека убить в бою. Если он в окопе сидит и я в окопе сижу. А когда человек попадает в плен, то... это просто невозможно. Чисто психически. Даже когда те же вот украинцы брали меня в плен, они относились хорошо. Они понимали, что они такие же военные, как и я. То есть так же они стреляли, убивали, ну как бы они из окопов, я из окопов, мы из окопов. А вот когда уже возьмешь в плен, там уже ну никак человека невозможно убить…
Спальня
Разговор второй. Человек из Ижевска
– Ты профессиональный военный?
– Я десять лет контрактник. Почти во всех горячих точках был, кроме Карабаха: в Сирии, в Сомали, в Ливии.
– И как ты попал сюда?
– Добровольно. Пришло боевое распоряжение набрать пять добровольцев из части для освобождения Донбасса и борьбы с фашизмом. Вот, отправился.
– И как боролся с фашизмом?
– Воевал.
– Поборол его?
– Ну, не знаю. Нет, наверное. Я конкретно – нет.
– А кто-то поборол?
Построение
– Может быть.
– А фашизм есть здесь? Вот ты какие видел проявления фашизма?
– Я? Я не видел. Мы на позициях стояли. Бились с вэсэушниками.
– Может, его нет, фашизма-то?
– Может, и нет.
– То есть ты про это не думал?
– Нет. Я же военный.
– А что, военные не думают?
– Был приказ. Мы сидели на позициях. Сказали: "Все, занимаем круговую оборону. Держимся". И все. Держались.
– Так. Ну ты же знал, что ты в чужой стране?
– Конечно.
– И тебя это никак не останавливало?
– Не особо.
– Ну как? Ты пересек границу незаконно. Или законно?
– Ну, с этой стороны, может, и незаконно. Но нас как бы никто на границе не задерживал, по сути.
Перекур во время работы
– Ну а если б, например, китайцы перешли российскую границу? Защищать от фашизма китайцев, которые живут в России. Как ты считаешь, они законно бы это сделали?
– Ну, если они пересекли и их никто не задержал... Если вправе были…
– В каком праве?
– Ну я, например, ехал в "Урале", с оружием, с патронами, с боекомплектом. Я ехал воевать из патриотических соображений. Бороться с нацизмом.
– И как?
– Борьба не получилась.
– Борьба не получилась, а нацизм есть?
– Не видел. Не могу утверждать.
– То есть ни нацизма, ни борьбы?
– Да. Перерасход ресурсов.
– И кому ты помог?
– Может, жителям Донбасса? Поселок один мы защитили от ВСУ. Приказ нам дали: отбить поселок. Мы его отбивали.
– А мозги-то свои есть? Может, они бы тут сами разобрались?
– Может быть, и разобрались бы. Но если бы разобрались, нас бы не посылали. Правильно?
– Неправильно! Это же ведь украинская территория…
– Дела Украины, дела России меня не интересуют.
– Может, тем более лучше было не лезть в чужие дела?
– Это командованию надо решать.
– Ну а вы-то? Вы же люди! Вы ж не колбаса, не вещь.
– Здесь мы как мясо.
– Вот ты спокойно себя считаешь мясом?
Столовая
– Я сам ехал воевать, я понимал, что рано или поздно может так случиться, что меня убьют, в плен попаду. Какая разница?
– Может быть, не нужно было ехать?
– Да о чем уже жалеть? Я рад, что живой: один я выжил из группы в восемнадцать человек, которые со мной штурмовики были. Я не рад, что всех положили наших. Жду обмена.
– И что будешь делать, когда вернешься в Россию?
– Дальше служить буду.
– И поедешь сюда на второй раз?
– Сюда второй раз не поеду. Уволюсь. Хватило уже приказов нашего великомудрого командования. Оно отправило. Сказало: там наши. А наши там уже два дня как разбиты. Получается, мы ехали х... оббивать воздух.
– Что такое – стать военным?
– Ну, профессию выбрать. Родину защищать. Это престижно. Оружие есть, чтоб охранять Родину. Ну пришел вот приказ такой вот. Какая разница… Приказы обсуждаются после их выполнения.
– А ты считаешь, что Родину нужно очень сильно охранять? На нее кто-то нападал?
– Ну а вдруг нападет?
– Подожди, с 1945 года кто-то нападал?
– Нет.
– Или кто-то собирался на нас напасть?
– Ну, я не знаю. Но надо ждать нападения, чтобы потом собирать войска? Или как? Почему нельзя позаботиться заранее?
– Да почему ты считаешь, что кто-то собирался нападать?
– Ну не знаю. Мир такой. Лучшая защита – это нападение.
– Ну вот Россия напала. А почему-то весь мир теперь против России.
– А мне что до всего мира? Мне главное, чтоб семья была сыта, одета – и все.
– Любым способом?
– Для меня – да. Потому что своя рубаха ближе к телу – знаете поговорку?
– Знаю.
– Ну вот. Я все делал для своей семьи.
Разговор третий. Человек из Владимирской области
– Ты контрактник?
– Да, на три месяца подписал контракт.
– Почему?
– Как бы тоже помочь дружественному народу, республикам "ДНР", "ЛНР".
– Помог?
– Ну, честно сказать – не знаю. Я это не могу сказать сто процентов– помог, не помог. Это не мне решать. Это решать жителям, которые живут в этих республиках.
– А сколько ты пробыл на территории Украины?
– Мы заехали седьмого сентября. Двадцать второго числа у нас случился бой. Двадцать третьего попал в плен. Две недели.
– А почему ты решил, что им нужно помогать?
– Ну, грубо скажем, так: промыли нам мозги по телевизору, то, что вот здесь так вот все есть. Много сказали нам неправды. Много говорят по телевизору неправду. У нас именно в России.
– И ты это понял, только когда здесь оказался?
– Да. Когда я это увидел своими глазами.
– А что ты увидел своими глазами? Ты ж Украины-то не видел. Ты был только на оккупированной территории.
– Ну то, что здесь нацисты, фашизм. Здесь такого я, по крайней мере лично своими глазами, не увидел. За других я говорить ничего не буду.
– А много вас тогда в твоем городе записалось в контрактники?
– Нет, я один.
– Ты один? Получается, что из всего города только тебе мозги промыли?
– Этого я не знаю. Может, до меня были, может, после меня люди были. Нам об этом никто ничего не говорил. Теперь ждем обмена, приедем домой. Будем искать работу.
– А у тебя какая профессия?
– У меня – нету. Одиннадцать классов у меня образование. Нету никакой профессии. Я работал на ферме. Скотником.
– Ну, нормальная работа. Главное – людей не убивал.
– Я и здесь не убивал ни одного человека.
– Это тебе повезло. Мог ведь и убить.
– Возможно, мог бы и убить. Могли бы также меня убить.
– Могли.
– Я для себя решил, что больше сюда не пойду, хоть если и позовут. Я уж точно сюда не пойду. Потому что я знаю, что здесь делать нечего.
– А скажи, бывает стыдно?
– А за что именно? Можно узнать вот? Пример приведите, за что...
– Ну, за то, что ты пришел в чужую страну, например.
– Честно – нет. Не было.
– То есть ты считаешь, что ты правильно сделал, что пришел сюда?
– Да я просто сделал неосознанный выбор. И как бы я даже не могу определиться: правильно я сделал, неправильно. Ну, то, что я вторгся на другую территорию, – да, это неправильно. А с другой стороны, может быть, я все-таки кому-то чем-то помог. Может быть, я не знаю. Да, я виноват [за] то, что я вторгся в другую страну, что пересек границу незаконно. Нам-то обещали, что будем стоять на территории России на блокпостах. А потом поступил приказ, а я уже был контрактник. И, как говорится, приказ выполняется и потом только обсуждается.
– А почему ты не мог отказаться, если понимал, что это незаконно – идти в чужую страну?
– Ну как, я уже подписал контракт.
– А что было бы, если бы ты сказал: "Я не поеду"?
– Я, честно говорю, даже об этом не думал. И я уверен почему-то на сто процентов, что никого не убил.
– Тебе легче от этого?
– Намного легче, что я не взял грех себе на душу.
– Кем ты был на войне?
– Я был обычным рядовым стрелком.
– Ну если ты был стрелком, значит, ты стрелял?
– Стрелял.
– Ну ты ж не знаешь: попал ты или нет.
– Своими глазами я не видел лично…
– Это все – хороший опыт?
– Для меня – очень хороший опыт.
– Почему?
– То, что начал думать своей головой. То, что мне не надо лезть куда не надо.
– Только сейчас? Сколько тебе лет?
– Тридцать девять.
– И в тридцать девять лет ты только начал думать своей головой?
– Да.
– У тебя есть дети?
– Есть. Двое.
– А что ты им расскажешь, что ты здесь был и делал?
– Был на войне. Папа был на войне. Поехал помогать дружественному народу.
– И ты будешь им говорить, что это дружественные народы?
– Ну, как бы да. Значит, люди попросили. Неспроста же мы пришли, не просто взяли – напали?
– Разве нас просило правительство Украины?
– Нет. Правительство республик этих. Непризнанных. Вон, пленные-то луганские, донецкие, которые здесь с нами сейчас сидят, надеются, что они к России пойдут, а не к Украине. Почему-то они не хотят с Украиной двигаться. Они хотят с Россией. Мы точно так же в новостях видели то, что у нас прошел в России референдум, что Луганская и Донецкая, Запорожье и Херсонская область – они как бы выбрали присоединиться к России.
– И представляешь, Херсон уже обратно в Украине.
– Ну, значит, они передумали.
– Украина отбила. А как ты считаешь, твои дети будут когда-то расплачиваться за то, что вы сюда пришли? Вообще Россия будет за это расплачиваться?
– Это не нам решать. Это там есть всякие Гаагские суды, все такое. Это пусть там решают. Я свое мнение скажу, про Россию: я думаю – нет, не будет. Просто сделают из нее козла отпущения…
Разговор четвертый. Мобилизованный из Владимирской области
– Как вас мобилизовали?
– Ну как, пригрозили сроком. То, что посадят в тюрьму.
– И вам было страшнее сесть в тюрьму, чем ехать убивать людей, так получается?
– Я не собирался ехать убивать людей.
– Как – не собирались? А куда вы ехали?
– Зачем мне это – убивать людей?
– Ну, вы ж на войну ехали.
– Понятно, что на войну.
– Ну? А на войне обычно убивают.
– Там не те задачи ставились.
– Откуда вы знали, какие задачи перед вами поставятся?
– Как собирали – другие ставили задачи: по охране, наблюдению на блокпосту.
– Ну все равно, значит, вы помогали войне.
– В какой-то степени – да.
– Вы не жалеете?
– Жалею.
– Жалеете, что попали в плен? Или что на войну попали?
– Жалею, что на войну попал.
– Почему?
– Ну... смысла нету.
– А когда вы были в России, вы считали, что есть смысл?
– Нет.
– А почему вы тогда не отказались?
– Не хотел садиться в тюрьму. Ну и вообще я против войны.
– Если вы против войны, зачем же вы пошли воевать?
– В тюрьму же могли посадить.
– Ну, то есть лучше идти убивать, чем сесть в тюрьму, правильно?
Тюремная стена с картой Украины
– Нет. Я не собирался никого убивать.
– Да вас бы не спросили. Вам просто повезло, если вы никого не убили.
– Значит, повезло.
Я спросила, было ли что-то положительное в этом их военном опыте. Один, хохотнув, ответил: "Ну да, за границей побывали!"
Интервью с российскими военнопленными было организовано министерством юстиции Украины. Беседа проходила в месте лишения свободы. Редакция не может утверждать, что участники могли выражать свои мысли свободно и открыто.
Оригинал статьи на сайте Радио Свобода.