Офис президента Украины передал журналистам статистику, которую подготовила мэрия Мариуполя. Цифры не окончательные, потому что власти не могут разобрать до конца завалы и опознать всех погибших. Но им удалось подсчитать, что за 28 суток блокады Мариуполя российскими военными там погибли около 5 тысяч горожан, из них 210 – дети.
До войны в Мариуполе жили около полумиллиона человек, 140 тысяч выехали до блокады, столько же были эвакуированы после. Еще 30 тысяч вывезли в Россию, добровольно или принудительно. Таким образом, сейчас в городе остается около 170 тысяч человек. В городе уничтожено или повреждено 90% жилых домов. Полностью или частично разрушены 90% больниц, поликлиник, вузов, школ и детских садов, а также все роддома города, их было три.
Это не окончательные цифры, и перепроверить их невозможно.
Мэр Мариуполя Вадим Бойченко назвал происходящее в городе гуманитарной катастрофой и заявил, что необходима полная эвакуация всех жителей. Те, кто остается в городе, сейчас живут в нечеловеческих условиях.
Бывший глава Transparency International в Украине Андрей Марусов сам недавно выбрался из Мариуполя. В эфире Настоящего Времени он рассказал, что происходит в городе, как там выживают люди и кажется ли ему верной оценка в пять тысяч погибших.
Ваш браузер не поддерживает HTML5
Экс-глава Transparency International в Украине Андрей Марусов – о том, как выбрался из Мариуполя
— Когда я выходил, это было 16 марта, я выходил как раз с западных частей города, куда накануне вошли российские войска. Происходило то, что происходило с самого начала, то есть российские войска сначала бомбили. Артиллерия и самолет – самое ужасное, что все мариупольцы вспоминают с ужасом и кошмаром.
А потом, когда уже все горит, здания разрушены, оставшиеся люди пытаются где-то укрыться, заходят штурмовые группы, включают громкоговорители и говорят: "Мирное население, спускайтесь в подвалы. Мы пришли вас освобождать. Будет зачистка". И как раз началась зачистка, я это застал. Буквально два-три раза в день. Они ходили по девятиэтажкам, выламывали двери, если они были закрыты. А в нашем подъезде, например, двери позабивали, чтобы не разграбили потом квартиры. Пусть даже квартиры напоминали армагеддон, но тем не менее.
Штурм центральной части начался 16 марта в шесть часов утра. Где-то полчаса была артиллерийская подготовка – тот же самый самолет. Когда около семи часов я поднялся на шестой этаж, то центра не было видно. Не было видно ни башни, ни Драматического театра, ни Гипромеза (Институт по проектированию металлургических заводов) – все было в дыму, и все горело. Насколько я понимаю, буквально через какое-то время сбросили бомбу на Драматический театр. То, что меня удивило, что во время получасового интенсивного обстрела не было никакого ответа – и тем не менее все равно продолжили бомбить еще в течение получаса или часа. Хотя ответа со стороны предполагаемых украинских войск не было. И лишь после этого начали медленно продвигаться штурмовые группы.
Когда я выходил, города не было. Все дома стояли обожженные без окон, без дверей. Во многие дома, например как в мой дом, попала ракета с самолета.
— Я читал ваши комментарии изданию Politico, и вы рассказываете, что дважды чуть не погибли. В первый раз – когда вы находились в доме и прямо туда попала ракета.
— Да, это случилось накануне – 12 марта в четыре часа утра. Ракета снесла седьмой, восьмой и девятый этажи. Мы были на третьем этаже. Когда мы проснулись, я боялся открывать глаза. Думал, что сейчас открою – и на меня упадет весь дом и просто раздавит. Дом просто ходил ходуном. Потом через 5-10 минут упала авиабомба возле нашего первого подъезда. Слава богу, что некоторые люди, которые жили на первом этаже, [остались живы]. Мы встретились на следующий день – они были просто в шоке. Взрывная волна вымела все, что было на первых этажах, ничего вообще не осталось. Но каким-то чудом люди выжили. Они были в шоке, не могли поверить, что это происходит.
В течение буквально суток улица, на которой находится дом, перестала существовать, потому что там [упало] пять-шесть бомб, глубина воронок под два метра. Российские танки и БТР не ездили через эту улицу. Они ездили через наш двор, потому что невозможно проехать. При этом надо учитывать, что это бетонная дорога, сделанная еще в Советском Союзе, выдержавшая все эти 50 лет. Ее просто разнесло в клочья.
— Кажется ли вам справедливой оценка мэра в пять тысяч погибших?
— К сожалению, я боюсь, что будет больше. Я старался постоянно передвигаться по городу, потому что нужна вода, нужны продукты, нужно ходить на Драмтеатр и узнавать, будет ли наконец-то какая-то эвакуация. И я видел трупы людей просто на улице неоднократно. Если до 10-х чисел их пытались убирать, то когда начался ад, их уже никто не убирал, потому что наступил коллапс, муниципальные службы не работали. Люди в лучшем случае хоронили своих во дворах либо траншеи какие-то выкапывали на пустырях. Я очень боюсь, что эта оценка занижена.
— Вас задерживали российские военные. Как это происходило?
— Да, как раз 14-го числа я возвращался из Драмтеатра и, на самом деле, был несколько окрыленным, потому что выяснилось, что накануне несколько колонн самоходов – ребят, которые на своих машинах пытались прорваться к Запорожью, и им это удалось. Я подходил к дому, дом начал гореть. Хотел посмотреть, чтобы не перекинулось на наши подъезды. А тут – российские войска, которые зашли с утра. Меня обыскали, [раздели] до пояса, искали какие-то тату либо какие-то синяки от прикладов. Посмотрели смартфон. Я на него фотографировал разрушения, которые происходят. И фотографии в смартфоне стали причиной того, что меня к позднему вечеру повели на расстрел. Но за что – я понятия не имел. Привели к областной клинической больнице, которую все знают, продержали на входе 5-10 минут. Я уже попрощался с жизнью, спрашивал у конвоира: "А за что?" Телефон, ясное дело, отобрали. Но что-то случилось – я не знаю что, – и после этого меня отвели в подвал соседнего дома, где сидели люди. Люди были ошарашены. Им сказали: "Вы будете его охранять, это шпион. Мы завтра с ним будем с утра разбираться". Утра я дождался, и в восемь утра я отпросился у "охранников", как бы это ни звучало, и пошел домой. Я сразу же решил, что как только окно возможностей откроется, я сразу же буду уходить.
Стоит отметить, что кроме [упоминания] полка "Азов", которое приводит в бешенство [российские войска], есть еще одно слово, которым ты подписываешь себе смертный приговор, – это слово "журналист". Во время допросов я понимал, что если я скажу, что работал когда-то в "Зеркале недели" и вел еще журналистские тренинги, то [меня расстреляют] буквально на месте. Они реально боятся того, что то, что они там творят, это станет известно всему миру. Тем более, как вы знаете, до сих пор нет связи. Город блокирован во всех смыслах этого слова. Невозможно дозвониться, невозможно позвонить оттуда. Связь, которая была, – это буквально две точки в центре города, где собирались десятки людей и пытались созвониться со своими вне Мариуполя. Вот такая ситуация.
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ: "Переписывают паспортные данные, по нашим разведданным – для референдума". Зачем России личные данные жителей Мариуполя