Журналисты проекта "Неизвестная Россия" телеканала "Настоящее Время" встретились с несколькими русскими немцами, живущими в России. Мы попросили их рассказать о себе и о том, кем они себя сегодня ощущают, а также сильно ли на них повлияло то, что с ними произошло в 30-е и 40-е годы XX века, когда они стали жертвами сталинских репрессий.
Эрвин Гаас, театральный режиссер
Эрвин живет в Москве, в старой семейной квартире на Покровке.
"Это старая квартира: она принадлежала врачу, потом стала коммуналкой, а потом опять стала принадлежать нашей семье. Я здесь родился, продолжаю сюда приезжать, – рассказывает режиссер. – Это старое родовое гнездо: по стенам – картины отца, вещи стараемся не трогать".
"Мой дед – Эрвин Альбертович Гаас. Он приехал в СССР со своей женой и маленьким сыном, моим отцом, в 1935 году, – вспоминает Эрвин, которого назвали в честь деда. – Из Германии через Париж по приглашению Бурденко, главного хирурга Красной армии".
Внук рассказывает, что искренняя вера в молодую республику заставила первоклассного нейрохирурга бросить клинику в Армсдорфе и уехать на кафедру психиатрии в Ивановский мединститут. Но там он вскоре стал жертвой "красного террора".
Эрвин Гаас
"В 1937 году по ложному доносу он был арестован. Главным аргументом было наличие печатной машинки на латинском языке, – рассказывает о деде Эрвин. – В 1940 году по ложному доносу была арестована также бабушка. Она получила 10 лет и оказалась в ссылке в Тюнькубарском районе Казахстана, где умерла от тифа".
Судьба оказалась безжалостна к аристократическому немецкому роду Гаас и разбросала выживших членов семьи по всему свету. Сейчас Эрвин по кусочкам восстанавливает историю своей семьи и пытается выяснить, что же с ними произошло.
"По-прежнему неясна судьба моей тети, которая родилась у моей бабушки уже в ссылке, – рассказывает он. – Девочку звали Татьяна, в метрике записано Антоновна. Известно, кому она была передана на удочерение, но ее дальнейшая судьба неизвестна: очевидно, что человек, который взял девочку Татьяну Ботову на удочерение, поставил условием обрыв всех родственных связей".
Яков Ротэрмель, пастор
80-летний Яков Ротэрмель – пастор лютеранской церкви в селе в Немецком национальном районе России на Алтае на границе с Казахстаном. Его паства невелика – 7 бабушек-прихожанок и один дедушка.
"Когда они поют, я на улице стою и плачу, не знаю, почему. Нельзя вспоминать, слезы сразу. Отца не было, мать в трудармии", – вспоминает свое тяжелое детство Яков.
Яков Ротэрмель
Он показывает свои "закрома": кладовку, куда сам он и жители села складывают все богатства.
"Тут у нас книги: и немецкие, и русские, которые никому не нужны, их носят сюда, – показывает он. – Картины: это художник рисовал, он уехал в Германию, а картина осталась".
А еще в кладовке лежат старые семейные Библии: раньше они были именными, и по ним можно восстановить бывшее население поселка. В советские годы действовал запрет на веру, поэтому русские немцы прятали свои фамильные Библии, а молились тихо по ночам в своих домах.
"Мой дедушка научил читать бабушку, когда та замуж выходила, – вспоминает пастор. – Дед ее заставлял читать. А она плакала. Гебель Мария, 1908 года рождения".
Пастор Яков Иванович закончил лишь четыре класса школы, а потом пошел работать. Когда подрос, отучился на механизатора и 40 лет проработал рыбаком в колхозе. С 1998 года на пенсии, живет в родном селе Подсосново.
Лютеранская церковь на Алтае
"Отца я не видел, его забрали в 1937 году, 27 декабря, а я родился в 1938-м, завтра у меня 80 лет, – рассказывает Ротэрмель. – Отца на Колыму отправили, он там и погиб".
Когда началась война с Германией, Якову Ивановичу было три года. Тогда со всей территории СССР в Сибирь и Казахстан было переселено 800 тысяч русских немцев, которые выживали как могли. Чуть позже его мать тоже забрали в трудовую армию, по сути – лагерь, со всех сторон охраняемый НКВД.
"Тяжело быть немцем в России, да, очень, – признает он. Мать в трудармии, я маленький был и голодный, по улицам бегал, никто за мной не смотрел. Я больной был, туберкулез кожи. Мама работала, я простыл, и вот заболел".
После войны, по его словам, стало немного легче:
"Я бригадиром у рыбаков работал, – вспоминает Яков. – Меня сразу бригадиром поставили, а я сомневался: может я не потяну? Но мне говорят: нет, ты механизатор и немец. Первую неделю тяжело было стариков заставлять работать. Ну, я им говорил: не будешь подчиняться – я тебе в ухо дам. А в первый месяц, когда заработок пошел, жены пришли и говорили: вот молодец, настоящего мужика поставили".
Голодное детство, рабочая молодость: Яков Иванович говорит, что до сих пор не понимает, как выжил и дожил до своих восьмидесяти. Писать и читать на родном немецком языке он научился уже на пенсии.
Но, несмотря на все удары судьбы, русский немец никого не винит в том что с ним произошло, и считает, что пережитое им – просто часть его жизни.
Иван Фризен – художник
Фризен также живет на Алтае в Немецком национальном районе: там находится несколько поселков русских немцев. Сегодня в районе живут чуть более 16 тыс. человек. Большинство продолжают говорить на немецком, и даже национальные праздники сибирская деревня отмечает на баварский лад.
На вопрос, почему он носит имя Иван, а не Иоганн, Фризен отвечает: "Дед Иван, отец Иван. Может, были Иоганы, а потом обрусели".
"Немцы ассимилируются все скоро вообще, – замечает он о своих соплеменниках. – Политика российского государства такая, что "мы все россияне", поэтому забудьте родной язык. Я могу говорить на диалекте, но сейчас дети не говорят на немецком: им не с кем. Это плохо".
Иван Фризен
Фризен рассказывает, что его детство прошло в селе Подсосново по соседству: там он окончил школу, потом поступил в художественную школу, в армию, закончил художественно-графический факультет Омского пединститута. Так же, как и тысячи его односельчан, он уезжал в Германию и даже прожил там два года, но вернулся. По его словам, на чужбине он понял, где его настоящие корни, и сейчас изо всех сил пытается сохранить дух и историю русских немцев.
"Просто это не моя родина, не моя, – говорит он о Германии. – Все красиво хорошо, но не мое. Это ведь страна правил, законов, которые ты должен соблюдать, а ты вырос в другом месте. Не мое. Я не пожалел".
Иван Боргено, механик
Боргено почти девяносто лет, и он до сих пор говорит с иностранным акцентом, хотя из Немецкого района никуда никогда не выезжал.
Иван Боргено
"Я и по-русски могу читать, и по-немецки, – замечает он. – Но, надо сказать, я не очень грамотный, два часа уроков всего у меня было в школе, и ни одного класса я не закончил. Я старший был в нашей семье, а еще трое детей было младших, и мама болела. Работать надо было. Я неграмотный, самоучка".
Иван Яковлевич – механик, аккуратный и педантичный, как и в молодости. Он мастерски управляется со сверлильным станком, а его "Жигули" уже двадцать лет живут без единого следа ржавчины: он их заботливо кутает в одеяло.
Его пятеро детей почти все уехали в Германию, но старик говорит, что никуда уезжать не хочет. А на вопрос, кем он себя ощущает, отвечает так:
"Вообще я немец: родился в немецкой деревне, родители немцы. Я немец. Но вообще мы считаемся русские".