Известная писательница Людмила Улицкая в Праге представила переведенную на чешский язык книгу "Зеленый шатер". Перед встречей с читателями Улицкая рассказала корреспонденту Настоящего Времени, что в последние годы старается жить частной жизнью вне российского информационного пространства и не впускает в свой мир пропаганду, предпочитая телевизору книги.
– Скажите, у вас есть что-то личное, по отношению к Праге?
– Нет, пожалуй, нет! Это мой третий визит в Прагу, и всегда это по работе, всегда это в спешке, на несколько дней. Я ее толком и не посмотрела даже. Я очень плохо знаю, совсем не знаю этот город. И для меня Прага, скорее, связана с судьбой Наташи Горбаневской. Потому что это – моя личная жизнь, когда мою подругу, много лет назад арестовали. Это для меня было близко. Так что для меня существование Праги - скорее, через Наташу
– Через 68-й год?
– Да, через 68-й год. Кончено. И я все время к этому возвращаюсь. Вот, недавно я написала книжку памяти Наташи Горбаневской, и снова пришлось в эту воду войти, и снова все эти точки посмотреть. И заново их теперь видишь.
– А вы здесь чувствуете эти отголоски 68-го года, по отношению к нам?
– Абсолютно нет. Вы знаете, куда бы я не приезжала, я приезжаю в среду, которая абсолютно дружелюбна. Потому что люди культуры все-таки имеют какую-то прививку, общую, и нам очень важно друг дргуа понимать, разговаривать. И поэтому, даже если есть какие-то враждебные внутренние настроения, то они подавляются собственноручно. Мы не для того общаемся, чтобы выставлять друг другу какие-то счета.
В Праге сейчас появилось очень много россиян, которым стало неуютно жить на родине, которые, по каким-то причинам покинули Россию, и которым удобнее и лучше жить здесь.
– Вы не ощутили, что есть некая новая волна русской иммиграции?
– Безусловно. Вчера я ехала сюда из Лейпцига, я ехала поездом, и у меня все время в голове крутилась Марина Цветаева, потому что, например, я получила Чехию из рук Марины Цветаевой. Она была для меня первым автором, который для меня эту землю как-то раскрывал. И полюбил, несомненно, и какие-то несомненно были сказаны очень важные слова, о Чехии… И это было в тот период, когда и в Праге был достаточно большой центр, и я думаю, что нечто подобное происходит и сейчас.
Потому что и сегодняшняя Рига, которая собирает в себе… Вот, и "Медуза" сейчас обосновалась, и достаточно большое количество людей, не связанных с литературой, с журналистикой, которые просто ищут себе место более комфортное.
Я, как бывший ученый могу сказать, что и ученые люди довольно массово схлынули. Причем, если иммиграция ученых в 70-е, 80-е, и даже в 90-е – она еще не носила некоего обязательного характера – можно было уехать, а можно было и остаться работать!
А сейчас, когда финансирование науки практически умерло, а в особенности, таких, не практически важных вещей… Фундаментальная наука, которая не дает отзыва немедленно, немедленного такого эффекта. Это вот уже последняя волна – людей уехавших в последние годы, ученых. И я их встречаю по всему миру. Они в CERN, в столовой в CERN русская речь, после немецкой и французской, а может быть и больше. Там огромное количество русских ученых. Это все – очень плохой симптом для страны. Единственное, что в этом хорошего, это то, что людей выпускают за границу, а не сажают в тюрьму.
Но это – единственное, что здесь можно отметить, как положительный момент. Но, то, что люди уезжают – это очень печально, и для культуры, и для науки, и для страны.
Ваш браузер не поддерживает HTML5
Улицкая: "То, что люди уезжают – это очень печально"
– А у вас не было желания в последнее время уехать из страны?
– Нет, в последнее время у меня такого желания не было. Скорее, раньше, когда был первый отъезд, были какие-то по этому поводу разговоры и мысли. Но тогда были живы родители. И это была такая ситуация насмерть, на разрыв. Потому что у меня многие друзья уехали именно тогда, и мы всех хоронили. Мы не предполагали, что мы когда-нибудь увидимся снова. Поэтому – нет-нет, я бы хотела жить в России, но как получится - я не знаю.
– А какие вещи в России вас сегодня удручают наиболее всего или раздражают? Что вызывает у вас негативную, резкую реакцию, раздражение? Это Крым, Украина, Сирия, война?
– То, что у меня вызывает резкое отторжение – я это, честно говоря, просто не впускаю в свою жизнь. Я не слушаю… У нас телевизор работает только по одному поводу, когда там ползут какие-то гады и прыгают кролики. Мой муж очень любит программы про животных. А русское телевидение я смотрю только, когда я за границей. Когда включаешь канал… Официальные вот эти три канала, и немедленно это выключаешь.
Потому что это – просто невыносимо. Поэтому я не могу сказать, что я это допускаю сильно в свою жизнь. Все-таки информацию сегодня мы получаем, в основном, из компьютера. А в компьютере мы сами регулируем кнопку, что мы слушаем, что мы смотрим, а что мы не смотрим.
Кроме того, я себя стараюсь сдерживать от гнева, раздражения, ненависти – всех тех эмоций тяжелых, которые могут возникать сегодня в связи с нынешней политической жизнью. И я как-то пытаюсь сохранить баланс и пытаюсь жить так, как я всегда жила, то есть, в окружении любимых друзей, с книгами, с работой, которая мне нравится, и не сильно впускать вот этот поток, мутный, в свою жизнь! Ну, это, своего рода, это иммиграция такая.
– Внутренняя?
– Ну, не совсем так, потому что я все-таки живу в этой стране, в этом городе, я хожу в магазин "Пятерочка", как все мои соседи, и на рынок, на Ленинградский, и все это не может меня не касаться. И ремонт, который делает в доме какая-то компания чудовищная, и обдираловка и воровство – ты с этим постоянно сталкиваешься.
Потому что это ко мне все имеет отношение, потому что я живу в этой стране, я – ее гражданин. Но моя ситуация – пожилого человека, пенсионера, человека, который всю свою жизнь отстраивался от государственной работы, я практически – избранник судьбы, потому что я очень рано поняла, что я хочу жить жизнью богемы и фрилансера. Как, собственно говоря, и случилось.
Поэтому я не очень включена эмоционально в это. Я отдаю себе отчет в том, что происходит, мне это крайне не нравится, я могу говорить об этом спокойно, пены у рта нет. Но отчет я себе отдаю в том, что происходит.
– Ваши герои, в книге "Зеленый шатер", все время повторяют : "Хуже уже не будет!", реагируя таким образом на известия о гибели Сталина. Читаешь, и думаешь, что все это происходит сегодня, все так же много людей, которые не понимают, как можно жить без этой власти, и так же много людей, которые говорят, что хуже уже не может быть. Не так ли? Нет ли у вас такого ощущения, хотя 60 лет уже прошло?
– Безусловно, есть. Есть какая-то рифмовка. И для меня, человека это прожившего, это совершенно очевидно. Для людей, которые к этому не прикасались, это совершенно не очевидно. И, может быть, для меня эта книжка, в каком-то смысле, это – некий заказ. Такой, самозаказ.
Потому что, когда я обнаружила, что среди моих молодых друзей довольно много людей, которые считают, что диссиденты сыграли какую-то роковую роль, что они подорвали основы процветающей страны. В общем, оценка какая-то такая, которая меня поразила.
И, после того как я один, другой, третий раз столкнулась с такой точкой зрения, я поняла, что я просто обязана написать эту книгу, чтобы рассказать об этом времени, о моем поколении, о том, как мы росли и как созревали. И что происходило в наших головах, какой это был процесс – трудный, интересный, и, в общем, увлекательный, на самом деле.
Поэтому, эта книга, в некотором смысле, была вынужденной. И более молодое поколение, к которому принадлежала Наташа Горбаневская… Я многих знала, я и Алика Гинзбурга знала. Но я была, во-первых, немножко помоложе, а во-вторых, я не была активным человеком. Я с ними со всеми была знакома, но, пока они собирались, я сидела и мыла посуду на кухне.
– А пошли бы?
– Нет, не пошла. Я совершенно не была к этому готова. Я была университетская студентка, и вообще, биология и моя будущая профессия – генетика – мне были куда интереснее, чем то, что происходило в этой среде. Хотя, я очень много читала…
Я просто выбрала себе немного другое направление жизни, хотя они и вызывали у меня большой интерес и большую симпатию. И все-таки это были друзья. И, в конце концов, мы жили одной и той же жизнью. Читали одни и те же книжки…
Стихи Бродского, первые, совсем юного Бродского, я получила от Наташи Горбаневской. В те годы, когда он приехал в Москву с ней знакомиться, ему было 20, а ей – 23. И он не знал – называть ее на "ты" или на "вы". Еще не были расставлены знаки. Кто чего стоит, еще было не вполне понятно.
И, кроме того, я должна еще сказать, что все-таки диссидентское движение было чрезвычайно разнообразным. Это сегодня мы говорим "диссиденты", имея в виду нечто усредненное. Были религиозные, были коммунисты-диссиденты, были марксисты, были всех цветов радуги диссиденты. Было множество людей, которых, по тем или иным причинам, не устраивала советская власть. Некоторым она казалась слишком мягкой, например. И это тоже были диссиденты, и они тоже отправлялись в лагеря.
Это все чрезвычайно интересно. Были националисты среди диссидентов… Но мой-то круг – это Наташа, это литературные люди, которые при этом книжки писали, стихи писали, и я думаю, что это был самый интересный круг диссидентства.
Настоящее Время