27 февраля 2020 года – в пятую годовщину убийства Бориса Немцова – в Праге появилась площадь его имени. Площадь Немцова появилась прямо напротив здания посольства РФ в Чехии, а ее открытия добивалась дочь убитого политика Жанна Немцова. После гибели отца она основала фонд его имени, занималась завершением его последнего антикоррупционного расследования, и пять лет спустя продолжает заниматься памятью Немцова. В интервью Настоящему Времени Жанна Немцова рассказала об этой работе и о том, почему с годами людей, готовых вспоминать ее отца становится только больше – причем не только среди его сторонников, но и среди оппонентов.
Этот материал – часть спецпроекта Настоящего Времени о Борисе Немцове к пятилетию со дня его гибели. Остальные материалы проекта читайте тут.
— Вы отмечаете год от года эту дату? Или это уже пройденный этап?
— Нет, для меня не пройденный этап. Ждут обычно день рождения или Новый год. Ждать годовщину трагического события – странно. Но все равно годовщина каждый год наступает. Для меня это тяжелый всегда день, потому что это день, когда, во-первых, многие люди делятся своими воспоминаниями. Выходят статьи, выходят репортажи. Это довольно тяжело пережить, потому что неизбежно ты вспоминаешь то, что произошло пять лет назад.
Я приняла для себя решение пять лет назад: посвятить значительную часть своей жизни своему отцу. И я за это время делала все, что в моих силах. Это и в области расследования, и мы создали Фонд Бориса Немцова в Праге. На момент выхода этого интервью напротив посольства России будет открыта площадь Немцова. Академический центр Бориса Немцова был создан вместе с философским факультетом летней школы журналистики. В общем, я во многом живу тем, что занимаюсь его памятью. Для меня это каждодневная работа.
— Так вышло, что из всех близких Борису Ефимовичу людей вы стали носителем его фамилии...
— Носителями его фамилии многие являются. Давайте будем корректны в формулировках.
— Но в общественном смысле хранителем фамилии Немцова стала Жанна Немцова. Это так?
— Думаю, вы правы.
— Это налагает какой-то отпечаток на жизнь или нет? И если да, то какой?
— Я об этом не задумывалась никогда. Но, во-первых, в самом начале было ужасно страшно, я не буду скрывать. Мы все обычные люди, я – обычный человек. [Мне было] страшно заниматься расследованием, страшно подписывать ходатайство о допросе Рамзана Кадырова и Виктора Золотова.
— Вы боялись того, что можете узнать?
— Нет, я не боялась. Я просто считала, что это сопряжено с рисками для меня. Я, наоборот, хочу узнать правду. Я считаю, что какая бы ни была правда, мы должны о ней знать. Истина важнее нашего мировоззрения и наших версий. Я хотела бы, чтобы она была установлена, даже если мне [она] не понравится. Но просто страшно. Очень было страшно создавать фонд. Не потому что я считала, что это сопряжено с рисками, а потому что я просто никогда не занималась общественной деятельностью и не хотела ею заниматься. Я вообще не понимала, как создавать, как управлять общественной организацией, тем более в Германии. Я не знала языка этой страны и вообще не понимала, где искать поддержку.
— А сейчас уже выучили язык?
– Знаете, слово "выучить" налагает большую ответственность. Я могу говорить на бытовом уровне – это примерно уровень B1. Но я все читаю и понимаю, что мне пишут налоговые, я понимаю письма. Просто страшно.
— Когда я говорил о фамилии, я имел в виду не только фонд. Вы думаете о том, с кем вы пойдете вечером на коктейль, условно говоря, что это касается не только вашей личной [жизни]. Или вы разделяете общественную и личную жизнь?
— Конечно, разделяю. С кем считаю нужным – с тем я хожу на ужин. И мне абсолютно все равно, что обо мне думают. Я свободный человек. Наследие моего отца – это то, что он считал свободу высшей ценностью. И в этом смысле я, наверное, являюсь его продолжателем. Я живу как свободный человек. Я не очень забочусь о том, как я буду выглядеть в глазах какого-то человека. Просто я все время делаю то, что считаю нужным.
Пять лет назад, конечно, были люди, которые меня отговаривали от многих вещей: расследования, фонда. Но я это сделала. Я отвечу на ваш предыдущий вопрос – могу объяснить, почему. Несмотря на страхи, несмотря на отсутствие опыта, есть одно банальное чувство, которое заставляет вас делать морально правильный выбор и дает вам большое вдохновение, – это любовь. Я очень люблю своего отца. Я его любила и продолжаю любить. Это чувство преодолело то, о чем мы с вами говорили: страх, отсутствие опыта и так далее.
— Часто бывает так, что о гибели известных людей одни и те же люди из года в год вспоминают человека одинаковыми словами. В случае с Борисом Ефимовичем получается, что людей, которые его вспоминают, все больше и больше, они новые и новые. И это не какие-то случайно оказавшиеся люди, просто, видимо, вокруг него было очень много людей, которые его любили, о которых мы, может быть, даже не все знаем. Для вас есть какие-то открытия в этом смысле?
– Это очень хороший вопрос. Я помню убийство Листьева, я помню, что для меня это было просто гигантское переживание, я была очень молодой тогда. Я запомнила эту дату – 1 марта. Для меня смерть Листьева и принцессы Дианы были самыми трагическими событиями в моем подростковом возрасте. Я реально переживала, я плакала, когда Диана погибла, а Листьев был убит. Даже для меня эти два человека были иконами.
Я представить себе не могла, что сегодня в Нижнем Новгороде будут проходить мемориальные мероприятия, которые инициировал губернатор Нижегородской области. Заседание Законодательного собрания сегодня началось с минуты молчания – в нынешней-то России. А знаете, почему? Вы правильно говорите, что все больше и больше людей говорят, все больше появляется комментариев как от его соратников, так и от его оппонентов – людей, не разделяющих его взгляды, – так и просто от зависимых чиновников. Это, конечно, версия. Если вы посмотрите на историю нашей страны, то у нас очень много символов тирании. И когда я читаю сейчас [книгу писателя Бориса] Акунина "Эпоха цариц" – там речь идет о том, сколько было политических дел. И от этого зависит уровень гуманизма: это была более добрая царица, чем та.
Мы, конечно, немного отстаем в политическом прогрессе. Тогда, когда ценности гуманизма в западном цивилизованном обществе устоялись и прогресс идет дальше, мы все говорим о политических преследованиях и о том, сколько людей стало жертвами этих преследований. У нас происходят большие политические дела. Людям это немного надоело, потому что люди хотят гуманности – кем бы они ни были, – поскольку в негуманном обществе дубинки могут обернуться против вас. И ровно поэтому моего отца помнят, потому что он символ гуманизма для губернатора Нижегородской области, для членов Законодательного собрания, для соратников, для людей на мосту. Вот причина, с моей точки зрения. Людям просто надоело. Я вчера смотрела, как президент страны начинает оправдывать то, что в отношении женщины, участвующей в несогласованной акции, применяются дубинки. Это немыслимо.
— Люди на мосту – отдельная история. Если бы люди выходили до убийства, про них бы говорили: какие-то странные люди. Теперь на людей на мосту обращают внимание. Почему?
— История не терпит сослагательного наклонения, поэтому мы не можем сказать, как бы их воспринимали до. Многие люди, кстати, многие лидеры приходят на мост до сих пор. Я там буду после выхода вашей программы. Сразу из аэропорта города Москва я поеду на мост вместе с моим адвокатом Вадимом Прохоровым. У меня есть [перед теми, кто выходит на мост] только восхищение и преклонение.
Люди [выходят] разные, конечно. Но все же это думающие люди – именно это их объединяет. Я же читаю, что они пишут в фейсбуке. Это люди в основном образованные. И [не только] меня, но и весь мир это поражает, что настолько самоотверженно волонтеры могут в течение пяти лет содержать в порядке мемориал и охранять его от набегов. Факт наличия этого мемориала – это огромный важный элемент памяти, который мы наблюдаем в России.
— А факт и частота набегов от чего-то зависит?
— Общая картина, конечно, не очень хорошая. Знаете, во власти России, к сожалению, тоже находятся умные люди. Именно по этой причине они так долго держатся у власти. Конечно, когда они видят, что Немцова помнят, когда они видят, что это продолжается не только в странах Европы, но и в России, они понимают, что это будет большим раздражителем. Характеристика политического режима, с моей точки зрения, не изменилась.
— Что помнят о Немцове? Кроме того, что он был очень интересным человеком, смелым человеком, человеком, который действительно хотел свободы? Как бы это ни банально звучало, он вкладывал очень большое значение в это слово.
— Я читаю очень многих людей, которые вспоминают моего отца. Естественно, они говорят о периоде, когда они с ним работали. Они говорят: его все любили. И то, что мы сегодня видим – вне зависимости от того, был ли у него конфликт, например, с первым мэром Нижнего Новгорода Дмитрием Бедняковым, – есть такие люди, которых все любят вне зависимости от каких-то недостатков, которые, безусловно, у любого нормального человека есть. Я к ним не отношусь. Просто его все любили. Так и есть.
— Как удалось организовать появление площади Немцова в Праге?
— Несколько элементов. Инициатива местных политиков должна быть обязательно. Это не было инициативой мэра. Это была инициатива местных активистов. В основном это россияне, которые живут в Праге. Личная встреча с мэром.
— А он знает, кто такой Немцов?
– Да, конечно. Он его не знает лично, он вообще почти мой ровесник – ему 38 лет. Он – пират, представитель новой волны политиков в Европе. Необязательно я должна встречаться – но нужна личная встреча. Иногда в некоторых странах это слушание в городском совете, в котором ты должен участвовать. Тут этого не было. Иногда бывает, что одной встречи мало – надо встречаться десять раз. Так было в Киеве: я встречалась с мэром Кличко очень много раз, говорила ему одно и то же. Настойчивость [нужна].
— А что смущало мэра Кличко?
— Да ничего не смущало. Знаете, есть рутина. Каждый день в городе Киев он должен решать огромное количество проблем.
— А здесь, в Праге?
— Здесь у меня была одна встреча, вот теперь [в день открытия площади] – вторая. Мы поговорили об этом, мы говорили о других вещах в том числе. Личный контакт очень важен. Понимаете, абстрактный Немцов, и Немцов, который материализовался во мне, либо в Кара-Мурзе, – когда они видят живых людей, они видят, что это приличные люди, которые совершенно правильные вещи говорят. Это очень влияет. Без личных встреч невозможно.
— Реакция посольства России от страны к стране, от года к году меняется на переименования?
— Нет, она нулевая. Единственная реакция, о которой я знаю, – это письмо Владимира Жириновского в адрес мэра Праги, где он сказал, что чехи пожалеют об этом решении. Я думаю, что, конечно, это не так, что не пожалеют, а наоборот. И россияне тоже будут благодарны чехам.
Есть в английском такое понятие – low profile. То есть это не реакция на слишком высоком уровне. Я знаю, что когда переименовали площадь в Вашингтоне, кто-то говорил, что мы Новинский бульвар, где находится посольство США в России, переименуем в American Dead End – то есть "американский тупик". Но этого не было сделано. Нет никакой реакции, но так как я считаю, что все люди стремятся к гуманизму и отдают себе отчет в том, что произошло. Что бы они при этом ни говорили, исходя из сложившейся конъюнктуры, – они приветствуют это решение. И мы станем свидетелями при нашей с вами жизни, что они будут приходить на площадь и будут гордиться, что посольство стоит напротив.
— Имена убийц и заказчиков будут названы при нашей жизни, как вы считаете? Или это случится в учебниках истории через 200 лет?
— Говорить: "Я планирую жить долго" – очень опасно. Эта фраза принадлежит отцу. Хотелось бы дожить до этого момента. Я считаю, что все расследовали, но не все знают все. Ряд людей знакомы с полной картиной – осталось просто об этом публично сказать. Тут нет проблемы в том, что невозможно раскрыть убийство. Тут есть проблема в политической воле, чтобы результаты расследования стали достоянием сначала потерпевших, а потом уже публики. Вот не знаю только, сколько ждать. Пять лет вот прошло. Наверное, еще минимум пять [должно пройти], а, может, и десять.