Фотожурналист Дмитрий Беляков в сентябре 2004 года работал в Беслане во время захвата школы N1. Годы спустя он вернулся в Беслан, чтобы поговорить с матерями, потерявшими своих детей во время теракта. В результате захвата террористами в заложниках оказались более 1,2 тысячи человек. Погибли и позднее скончались от ранений 334 человека, из них 186 – дети.
Настоящее Время публикует воспоминания Дины Каргиевой, у которой 20 лет назад во время теракта погибла 11-летняя дочь Зарина. Интервью с ней было записано в 2013 году.
"Первого сентября 2004 года я вместе со своими детьми Зариной и Аланом пошла в школу на праздничную линейку. Она должна была начаться в 10 утра. Сам захват я помню плохо. Все произошло очень быстро, за считанные минуты. Помню, как начали стрелять, как набежали с разных сторон люди в форме с автоматами, как нас окружили и стали заталкивать прикладами в спортзал. Паника, выстрелы, крики…
Если мы не будем подчиняться, то будет взорван весь спортзал вместе с нами
Я с детьми через окно пролезла в спортзал. Он уже был заполнен людьми. Страшно было очень… Страшно за детей: они [террористы] угрожали, если мы не будем подчиняться их приказаниям, то будет взорван весь спортзал вместе с нами. Они требовали тишины и полного подчинения.
Со мной были моя дочь Зарина, сын Алан, племянница Лиза, несколько соседских детей – они были без родителей. Я их вокруг себя посадила… Естественно, дети боялись, все время спрашивали: что же будет дальше, неужели нас убьют? Я, как могла, успокаивала; мол, никого не убьют, сейчас взрослые договорятся. Так мы сидели и ждали, что же будет.
Прошел слух, что сейчас выведут детей и оставят взрослых. Дети стали собираться
Прошел слух, что сейчас выведут детей и оставят взрослых. Дети стали собираться: надевали вещи свои, кто без обуви был, стали искать свою обувь. Надежда-то была, что хотя бы детей выведут, отпустят. Террористы очень нервничали. Они были в таком возбужденном состоянии, бегали из угла в угол, постоянно требовали то одного, то другого. Мне от всего этого и от жары становилось очень плохо, я теряла сознание. Ведь было невозможно жарко.
Зарина, как могла, обо мне заботилась. Обмахивала меня куском картона (и где она только его взяла?), нашла какое-то полотенце мокрое (откуда оно к ней попало, до сих пор не знаю), стала выжимать его мне в рот, чтобы хоть каплю воды – мне. Она выпрашивала для меня у террористов воду. Я слышала, как она старалась до одного боевика докричаться: "Молодой человек, молодой человек!"
В этот момент увидела – дочь на моих глазах повзрослела
Если Алан мог там слезу пустить, она – нет, держалась стойко. От меня не отходила, боялась за меня. Говорила мне: "Мама, потерпи еще немножко". Я в этот момент увидела – дочь на моих глазах повзрослела.
Я взрыв услышала. Меня взрывной волной отшвырнуло. Уже все было в дыму, ничего не видно. Помню, возле меня Алан, Лиза и Борик, соседские дети и груда трупов. Кругом – мертвые тела. Я принялась было искать среди них, но дочь не нашла. После взрыва в одной из стен образовалась дыра, и я крикнула детям: "Бегите быстро туда!" Лиза убежала, а мальчики оба вернулись ко мне, легли рядом, схватили меня за руки и уже не отпускали меня до последнего.
Вдруг один из боевиков нам говорит: бегите в столовую, сейчас пожар разгорится, обвалится потолок. Я с мальчиками побежала в столовую. В это время вдруг началась перестрелка, и мы, чтобы укрыться, забежали в тренерскую комнату. Туда влетел один из террористов с автоматом, и наш преподаватель физкультуры Иван Каниди набросился на него. Они стали бороться. Каниди уже крепко держал его автомат за ствол. Террорист выхватил пистолет и выстрелил ему в лицо. Я видела. Это было так ужасно. Он еще в него стрелял. Помню, я отвернулась, чтобы не смотреть.
В коридоре находились боевики. Один из них, в арабской одежде, весь в черном, длинные волосы, чалма, длинная борода, таким плавным жестом руки показал нам, чтобы все перемещались в столовую.
Нас там было очень много – взрослые и дети, все в одной куче, и я помню, там стояли котлы для варки. Они были полны воды, их отмачивали перед чисткой, и там плавали на поверхности какие-то кусочки пищи, пена моющего средства. И мы набросились на эту воду. Мы пили. Дети, бедные, выхватывали ее друг у друга, жадно, горстями… Такую сладкую воду я никогда не пила!
Начался бой между террористами и спецназом. А мы лежали на полу и ждали развязки. Террористы заставляли людей становиться на подоконники, махать белыми тряпками, подавать сигналы, чтобы спецназ не стрелял. В какой-то момент я увидела возможность вытолкнуть детей из окна. Там, возле окна, стояла парта. Я запрыгнула на крышку вместе с детьми. Первым я вытолкнула соседского мальчика Борика, а следом стала выталкивать моего Алана. В этот момент один из террористов стал стрелять. Я Алана выпихнула, но террорист попал в него (у мальчика ранение в правое легкое, повреждено плечо). Еще один мальчик, который вслед за Аланом выскакивал, не успел – был убит, застрелен в спину.
Я назад спрыгнула и снова легла на пол. Лежала и ждала своей минуты. Я думала, я была уверена – это конец. Я ждала: ну вот сейчас, ну вот уже… Но после очередного взрыва или выстрела я все еще была жива. Я думала: ну когда же все это закончится?! Потом наступила тишина. Я лежала-лежала, потом осторожно так подняла глаза и увидела прямо перед собой человека в форме и высоких солдатских ботинках. А он смотрит мне в глаза и рукой показывает: поднимайся, мол. И указательный палец к губам приложил... Я уж и не помню, как выпала из этого окна и очутилась в руках у спецназовцев.
Мы все, все родственники искали Зарину. Днями и ночами. Шестого октября нам позвонили и сообщили, что мою дочь опознали по результатам экспертизы ДНК в Ростовской 124-й лаборатории. Опознали Зарину одной из самых последних. Восьмого числа были похороны. 13 октября мы уже делали 40 дней.
Сама спаслась, а ребенка не уберегла
Жить мне не хотелось после всего этого. Я представить себе не могла, что делать дальше. Во-первых, ужасно мучительно от того, что я не смогла сберечь ребенка своего. Сама спаслась, а ребенка не уберегла. Ведь это самое главное – в этом родительский долг и состоит. Были у меня и нехорошие мысли. Были. Я не могла смириться с тем, что у меня нет девочки моей. Что меня остановило? Во-первых, меня родственники одну не оставляли вообще, старались как-то отвлечь от всех этих тяжелых мыслей. Ездили со мной повсюду.
Лишиться своего ребенка – никому этого не пожелаю
Лишиться своего ребенка – это очень тяжело. Никому этого не пожелаю. Самому заклятому врагу не пожелаю. Я понимала, что в моем случае есть только одно спасение. Я всерьез думала: родить еще? Тогда всем нам [женщинам, потерявшим ребенка в результате теракта – НВ] предлагали бесплатно осуществить процедуру "подсадки" – экстракорпорального оплодотворения. Я была готова к этому, несмотря на мой возраст – мне тогда было уже 44 года. Что сказать… По какой-то причине это не состоялось. И вот в феврале ко мне пришла Гала, моя бывшая ученица, чтобы выразить соболезнование (она не смогла попасть на похороны). Работала она в городском роддоме. И я спросила у нее: ведь бывают случаи отказа от детей?
Гала позвонила мне в марте и спросила, остается ли в силе мое предложение? Я ужасно растерялась… Гала так и сказала открытым текстом: родилась девочка, очень хороший, здоровый ребенок, без патологий. Что родила физически здоровая, нормальная женщина. Что оставила ребенка...
К полуночи мы уже были в роддоме. Главврач как-то с участием отнеслась к нашему ночному появлению, хотя мы не претендовали на то, чтобы сразу ребенка увидеть. Я просто хотела поговорить. Главврач нам сказала, что это не разрешено, но, войдя в наше положение, покажет нам новорожденную. Я была в полной растерянности. Скажу честно – я боялась этой встречи с ребенком. Слишком быстро. В общем, вынесли нам ребенка, взяла я ее в руки, сама не своя, и мне казалось, что я так неумело ее держу… Да руки у меня тряслись!
Потом началось… Я приходила к ребенку почти каждый день, и мне вдруг стали говорить, что у ребенка была внутриутробная асфиксия, что последствия могут быть самые разные, вплоть до умственной неполноценности. Я с ума сходила. Рассматривала ее. Мне ее выносили замотанную в какие-то серые, казенные простынки, и в них она мне казалась какой-то странной. Персонал все напоминал про асфиксию. Подумай, дескать… Я потом догадалась, что на эту девочку появились еще желающие, и у них точно кто-то работал в этом роддоме, а я-то "свалилась с неба", и мое единственное преимущество было в том, что я самая первая приехала.
Так или иначе, я начала задумываться. Страх появился, что я не смогу ее полюбить, как своего родного ребенка. Засомневалась, как ее воспримет Алан, не заревнует ли? К счастью, Алан сразу с готовностью к моему решению отнесся, сопровождал меня в поездках в роддом.
В общем, мать моей близкой подруги сказала: забери этого ребенка домой, откорми ее, своим теплом окутай, ты с ней будешь, она твой голос будет слышать. Прижми ее к себе. Этот ребенок на твоих же глазах станет совершенно другим.
Наверное, все это было продиктовано моим эгоизмом, но девочка эта меня вытащила. Она мне дала возможность поверить в жизнь, поверить в то, что все можно как-то решить. Она, разумеется, непростой ребенок. Она гиперактивна. Все время очень много вопросов задает. С ней бывает очень непросто… Но меня это не тяготит. Она мне дает заряд какой-то и постоянно этим подпитывает. Это – мой ребенок! Я даже не представляю себе, как это – ее у меня бы не было?!
Конечно, подходили ко мне "добрые люди" с "добрыми советами"… Спрашивали, почему не назвала девочку именем Зарина. Осуждали… Дескать, надо было во имя погибшей дочери. А я не хотела так… Может, из суеверия, может, еще по какой причине. Я выбрала другое имя. Сестру моей бабушки звали Фариза. И она прожила очень счастливую и долгую жизнь – 96 лет. Я подумала: может, хоть кусочек счастья моей Фаризе достанется от сестры моей бабушки?"
