В Европе – новые локдауны, комендантский час и обязательное ношение респираторов. В России и Украине – подозрительное отношение к прививкам. Почти везде в мире – по разным причинам – низкие темпы вакцинации.
Можно ли говорить о третьей волне коронавируса в мире, чем она отличается от предыдущих и помогут ли вакцины, если появляются новые штаммы COVID-19. Об этом в эфире Настоящего Времени мы поговорили с Ириной Якутенко – молекулярным биологом, журналисткой и популяризатором науки.
— Читаю ваш фейсбук, вы пишете, что западный мир медленно, но верно входит в третью волну пандемии. Чем эта третья волна отличается от двух предыдущих?
— Сложно сказать. Каждая волна характеризуется своими особенностями. Вторая была больше первой. Насколько будет высока третья волна, пока сложно сказать, потому что у нас идет все-таки вакцинация, хотя она идет медленно. Тут все будет зависеть от политики государств. Если вдруг решат, что что-то все устали от коронавируса и надо бы отпустить все ограничения, то у нас есть все шансы перекрыть вторую волну.
Если же все-таки удержатся все еще несколько месяцев и посидят в карантине, а параллельно мы будем прививать уже не только пожилых людей, которые не являются основными распространителями, но и тех, кто помоложе, тех, кто распространяет вирус, – то, возможно, это все хоть и затянется, будет длиться довольно долго, но мы надеемся, что она будет не такая большая, как была вторая волна.
— Новые штаммы, о которых вы в том числе пишете, как возникают? Мутирует в организме человека этот вирус?
— Да, конечно, вирусы вообще не существуют вне организма, вне клеток. Это внутриклеточные паразиты, они не умеют жить сами по себе, поэтому все, что происходит, это все следствие их размножения в клетках – в данном случае человека. При каждом цикле размножения вирус случайным образом изменяется. Это происходит со всеми вирусами, вообще со всеми живыми существами. Некоторые мутации вредны, некоторые – полезны, некоторые – безразличны вирусу.
В ситуации, когда очень много людей неимунно, как в начале пандемии, вирусы даже с теми мутациями, которые, может быть, ухудшали как-то их функциональность, выживали. Потому что не было давления отбора людей: все были неимунными. На кого вирус ни перепрыгивал, он всех заражал и в каждом мог размножаться. А по мере того, как росло количество переболевших, особенно в некоторых странах – например, в Африке, где порядка 50-60% людей в некоторых местах уже переболело, – на вирус началось давление отбора. То есть он перепрыгивает на кого-то, а у человека уже есть иммунитет. Соответственно, его иммунитет убивает вирус, вирус не может размножаться.
И тогда те вирусы, которые в результате случайных мутаций изменялись так, что чуть-чуть стали уходить, например, от антител или стали чуть лучше заражать клетки человека, естественно, немедленно получают преимущество. Потому что в условиях, когда трудно живется, даже небольшое преимущество дает сразу фору: они могут быстрее размножаться, соответственно, выживают преимущественно их потомки.
Мы, например, именно это наблюдаем с британским штаммом, который стремительно сейчас вытесняет все остальные. Потому что в Африке, например, где другие штаммы, мы видим, что основные заражения сейчас вызваны уже новыми штаммами, потому что они способны, например, заражать уже переболевших. Для старого штамма это невозможно, для нового возможно, поэтому новый распространяется шире и вытесняет старый. То есть мы наблюдаем эволюцию вируса.
— А на эти новые штаммы, на британский в том числе, действуют уже разработанные вакцины?
— Да, этот вопрос, конечно, сейчас всех очень волнует. Пока можно так сказать: у нас не про все штаммы есть данные, потому что еще не успели просто банально провести эксперименты. Но те данные, которые есть по мРНК-вакцинам, показывают, что они дают такой высокий титр антител, что британский штамм в принципе не уходит из-под иммунитета. То есть против него эффективны, видимо, все вакцины, которые выработаны против предыдущих штаммов.
А, например, южноафриканские штаммы или бразильские, у которых есть мутации определенные, которые, как мы знаем, уже немножко изменяют этот спайк-белок и делают часть антител против него неэффективными, – но того титра антител, который дают мРНК-вакцины, хватает для того, чтобы все-таки в лаборатории этот вирус уничтожать. Мы не знаем точно, можно ли напрямую транслировать [эти результаты] на людей, потому что у нас нет точной цифры, что если в лаборатории так, то и у человека, значит, будет так. Мы можем только, ученые, прикидочно предполагать, что защиты будет хватать.
Что касается векторных вакцин, тут нет таких однозначных данных. Есть заявление производителей "Спутника", но мы не видели никакой статьи, поэтому сложно о чем-то говорить, что они эффективны или нет. Сложно сказать, достаточен ли будет титр нейтрализующих антител, которые дают векторные вакцины, чтобы нейтрализовать южноафриканский штамм. Я думаю, скоро мы увидим данные по крайней мере по AstraZeneca, потому что они, конечно же, работают над этим вопросом.
— Ирина, я очень много слышу сомнений в необходимости вакцинации. Сомнения в эффективности вакцин, разговоры, например, о том, что "может быть, и вакцинировался бы, но не этой". Масштабное недоверие к вакцинам. Что бы вы сказали таким людям? Как убеждали бы их?
— Первый момент – это удивительный парадокс вакцин, [который состоит в том] что вакцины являются одними из самых безопасных медицинских продуктов. По смыслу, по своей сути, по тому механизму, как они работают, они гораздо безопаснее, чем любые там химические, грубо говоря, синтезированные препараты. Но люди при этом их ужасно боятся – потому что вакцина используется для профилактики. То есть одно дело, когда у человека инфаркт, условно говоря, ему говорят: "Съешь эту таблетку, она токсична, конечно, но если ты ее не съешь, ты умрешь". Человек все очень быстро понимает. Или от рака, например, химиотерапия: конечно, у нее жуткие побочки, она очень токсична. Но человек сразу понимает, для чего ему это нужно есть. А вакцины: ты пока здоровый, тебя ничего не беспокоит – и вдруг тебе надо с собой какую-то манипуляцию сделать. Конечно, недоверие появляется у людей. Это известный парадокс вакцин.
Что касается того, что они не проверены и так далее, – это касается только в основном отечественных вакцин. По "Спутнику", да, хоть какие-то данные наконец появились – две статьи в The Lancet, – хотя, конечно, огромное количество вопросов по разработке. По двум другим российским вакцинам просто научных данных нет, которые можно анализировать. Тут понятны сомнения. По другим вакцинам все хорошо и данные есть.
Выбор тут такой. Мы знаем, что коронавирус опасен, что любой человек может тяжело заболеть, даже молодой и здоровый, даже ребенок. У него может иметь место тяжелое течение, человек может умереть любой от коронавируса, это касается не только пожилых. Может получить постковид: то есть после того, как у него острая фаза пройдет, у него останутся длительные последствия, с которыми мы не знаем, как бороться. От посткоронавирусного синдрома нет никаких эффективных способов избавиться, а люди [при этом синдроме] часто банально не могут работать, они не могут ходить, подниматься по лестнице и так далее. Вакцина в лучшем случае гарантирует защиту от заболевания, и от тяжелого течения – совершенно точно. В худшем случае – да, предположим, она будет неэффективна. Но в любом случае вреда от нее не будет.
Поэтому мне кажется, что в данном случае не стоит в орлянку с судьбой играть и думать: "Я-то перенесу ковид бессимптомно или легко, вакцинироваться зато не буду". Вреда от этих вакцин мы пока не видим, а возможная польза крайне велика. И плюс только за счет вакцинации возможно достичь коллективного иммунитета, который остановит распространение ковида. За счет естественного заражения этого не происходит. Мы видим в Африке данные Novavax, одного из производителей вакцин: они набирали добровольцев, у них у 30% добровольцев были антитела – и часть из них заразилась снова коронавирусом. То есть мы видим, что это бесконечная история, что он заражает даже уже переболевших. Без вакцин нам не достичь того уровня иммунитета в обществе, который просто прервет цепочки передачи.
