Суд огласил приговор 24-летнему Павлу Устинову по "московскому делу". Его приговорили к 3 годам и 6 месяцам заключения. Его признали виновным в применении опасного для здоровья насилия к сотруднику Росгвардии. По версии следствия, Устинов вывихнул плечо нацгвардейцу на митинге 3 августа. Обвинение просило для него 6 лет колонии общего режима.
В поддержку Устинова высказался Константин Райкин, художественный руководитель Высшей школы сценических искусств, где учился Устинов.
Сам Устинов вину не признает. По его словам, он даже не знал о проведении митинга, а пришел туда, чтобы встретиться с другом. Он также настаивает, что не сопротивлялся при задержании и не мог причинить вред человеку, который гораздо крупнее его по комплекции. Сейчас пострадавший силовик проходит лечение в госпитале Росгвардии.
Ранее корреспондент Настоящего Времени поговорил с сестрой Устинова Юлией о том, как Павел переживает случившееся, о ее работе в правоохранительных органах и как это дело изменило аполитичную жизнь семьи Устиновых.
— Юля, если можно, расскажите, что случилось?
— 3 августа Павлик поехал на Пушкинскую встретиться с другом. Им надо было обсудить – он хотел на работу устроиться официально, и вот они с другом договорились там встретиться. Он приехал туда, как Павлик говорит, он как раз стоял, пытался набрать друга. И тут, он говорит, видит, что на него бегут. Бежали сначала два человека, начали его задерживать. Потом подбежали еще два, они его повалили, начали дубинками бить. Подняли и в автозак отнесли, можно сказать.
Они его повезли сначала в какой-то один отдел, они там на него административку составили, потом его тут же забирают и везут в Тверской отдел и там на него составляют уголовное [дело]. Получается, через два дня у него уже суд, [избрание] меры пресечения. Все. Мы пришли на суд, они избрали ему меру пресечения – арест. И все.
— Про момент задержания. Как это выглядит сейчас? Он просто сопротивлялся?
— Со стороны следователя и обвиняемой стороны звучит так, что он оказывал активное сопротивление. Плюс то, что он кричал лозунги всякие. И при задержании он вывихнул сотруднику Росгвардии плечо. С нашей стороны, защиты, мы видео смотрели, мы показывали травматологам, не было там никакого вывиха. То есть он просто физически не мог его осуществить. Во-первых, парень был выше его, он реально высокий, он где-то под два метра ростом. Он по комплекции вполне приличный.
Когда он начал его задерживать, даже насколько я помню, когда нас учили приемам, задержание вообще было неправильным. Абсолютно. Как-то спереди захватывать руку под локоть, как он описывает: "Я взял его под локоть, тут рука [то ли] увернулась, то ли соскользнула". И, значит, в этот момент он ему причинил вывих. На видео видно, что никак он не мог этого сделать. Он поднял руки, у него был телефон, наушники. Чтобы не потерять равновесие, он начал падать. И сотрудник его за ноги взял и повалил. Ну и тут вся свора сбежалась, и такая куча там получилась, что вообще непонятно, что к чему.
— Начали его избивать?
— Да, начали его дубинками [бить]. И так лежачий человек, чего его еще бить-то, я понять не могу. Для чего?
— Я читал, что вы тоже работали раньше [в правоохранительных органах]. Расскажите про это.
— Ну что рассказывать? Раньше она была вневедомственная охрана. Функции до сих пор остались все те же самые, как у Росгвардии. Возможно, некоторые законы и поменялись, у них же свои теперь [законы], они же отдельно от МВД теперь, получается. Раньше мы были присоединены к МВД, от них это все шло, а сейчас они чисто отдельно Росгвардия. Как МЧС отдельно.
Мы все изучали законы, регламентировались чем-то. У нас был федеральный закон "О полиции", у нас были определенные статьи, когда мы имеем право применять физическую силу, спецсредства, оружие, против кого мы не имеем право применять. И получается, что по сути дела, если они считают, что они правомерно начали свое задержание, то я считаю, что абсолютно нет. Потому что там четко прописано, против кого запрещается. И явно, что человек, который не оказывает вам никакого сопротивления и не оказывает вам никакого возмущения, он не оскорблял даже, они в принципе нарушили этот закон сами же. Оснований нет абсолютно никаких для задержания. А они должны быть.
— Какие?
— Допустим, если бы он причинял вред окружающим людям, если бы он сам начал кидаться на них – бежать с чем-то в руках. Вот это уже называется, что он оказывает нападение. И тогда сотрудник вправе сделать ему задержание. Но не так, когда человек просто стоит возле метро, и они просто бегут на него и нападают. Такого нет в законе.
— Я правильно понимаю, что ему не оказывали помощь? Я читал одно из ваших интервью.
— Нет.
— Росгвардейцу оказали?
— Росгвардеец, по его словам, потом почувствовал боль в руке и обратился в скорую помощь. Его отвезли в Склифосовского, и там ему оказали первую [помощь]. Я даже не могу понять: ему вправляли, не вправляли плечо. Получается, что после Склифосовского его отвезли в госпиталь военный. И все, он там был. Павлику ничего не оказывали. Перед тем, как его в УВС начали оформлять, он говорит: "Да, с меня сняли побои". Я говорю: "У тебя синяки есть?" Он говорит: "Да, есть: на плече, на ноге". То есть прилетело. Если дубинкой бить, то это больно на самом деле.
— А вы с материалами дела ознакомились уже?
— [Которое] именно сейчас идет в суд? Нет.
— Правда, что все очень быстро было?
— Очень быстро. Это было моментально, скажем так. Задержание, через два дня мера пресечения, потом у нас апелляция была на той неделе (или на позапрошлой?) То есть все быстро. Тут уже и закрытое заседание в пятницу было. Сейчас ему арест продлили до конца февраля, завтра у него суд основной.
— Вы говорили, что очень быстро в суд отправили.
— Да. Получается, у них очная ставка прошла, на следующий день дело было отписано прокурору. Прокурор отписал его в суд 30 августа. И вот уже в пятницу, 6 [сентября], у него было закрытое заседание. То есть дело уже в суде было.
— Я не могу не задать этот вопрос: он пришел на этот митинг или нет?
— Нет, он не пришел на митинг. Он вообще политикой не интересовался. Он не знал, что он там будет. Просто они с другом договорились встретиться там. Друг приехал, только его тоже задержали. Его отпустили через двое суток. Ему административку дали.
— Он просто оказался не в то время не в том месте.
— Да. Просто так.
— Как ваша семья вообще на это смотрит? Вы политически активны?
— Нет. Совершенно нет.
— Расскажите.
— Мы политикой не интересуемся, у нас в жизни свои интересы: работа, дом, семья, дети, внуки. То есть совершенно нет времени на это. Ну и что там интересоваться? Я, допустим, новости включила, посмотрела – и все, достаточно. Увидела, что в мире происходит. А что там, глобальности какие-то – они мне совершенно, допустим, неинтересны.
Павлику – тем более. У него были свои цели в жизни. Он отучился на актера, хотел дальше идти по этой степи. Он хотел работать в театрах, сниматься в кино. Почему нет? Молодой парень. Если у него есть возможность, если его берут – почему это не делать? Тут чистая случайность, как политика нас затронула. Мы не хотели, но так получилось.
— Сейчас меняется что-то в вашем представлении в настоящий момент?
— Вообще да, конечно. Мировоззрение абсолютно на эти все органы правоохранительные совершенно поменялось. Я раньше когда работала, мне это нравилось, я стремилась защищать права людей, защищать их от всевозможных преступлений, чтобы преступники были наказаны. То есть по существу. Но не так же, как схватить человека и обвинять в том, что не доказано совершенно. Я очень потом усомнилась в этом. И смотря далее, как проходят суды, уже высшей инстанции органы, как они просто берут и совершенно, мне кажется, неправильно делают.
— Я правильно понимаю, что вы сейчас следите за всеми последними процессами?
— В данный момент да, я совершенно слежу за всеми процессами, потому что у нас хоть и отдельная история, но они все связаны, получается. Потому что они все были там. Один – нечаянно, а все остальные…
— Какие вас поразили больше всего?
— Больше всего, конечно, история с Котовым. Это прям безумно. До такого маразма [дошли], я вообще совершенно не была готова [к такому]. По Даниле Беглецу так же. Вчера у Айдара Губайдулина было закрытое заседание. Я, честно, смеялась просто. Он кинул пустую бутылку в сотрудника и причинил ему физическую боль.
Вы что, издеваетесь, что ли? Он в бронике, он даже ее не почувствовал. Я видела видео. Он да, кинул, но он, во-первых, спиной, он даже не видел, что в него [кинули], он не почувствовал, что в него кинули бутылку. Парня задержали через несколько дней только, когда они увидели это видео или что, я даже не знаю. То есть это действительно смешно. Что значит – почувствовал боль? От пустой бутылки? Ну вот серьезно. Или он подошел, тебя пнул как-то? Чем он тебе причинил физическую боль? То есть это настолько смешно. Так же, как схватил за руку – он причинил ему физическую боль.
Господи, вы идете работать куда – в ОМОН, в спецназ, в Росгвардию. Вы мужики, у вас идет обмундирование полностью, то есть вы на все эти митинги идете совершенно в амуниции. То есть у вас защитники, броники, каски, перчатки специальные, чтобы вам же меньше вреда нанесли. И что в итоге получается? Вас схватили под локоть – и вам стало больно? Настолько действительно смешно. Так же, как забрало Жуков поднял. Ремешок он там, шею ему повредил. Да ну что смеяться-то? На видео все четко видно.
И больше всего это почему-то и возмущает, что есть факты, которые действительно [налицо], вот оно, все видно – а почему-то идет политика совсем другая у судьи. Я вот это понять не могу. То есть все суды, которые проходили, – девять судов было, "судный день" вот этот – совершенно все отклонено, все ходатайства отклонены. Это как? Адвокаты, получается, просто так работают? Все доказательства, все прошения, что они просят меру пресечения изменить, потому что действительно нет никаких оснований полагать, что они убегут или еще что-то, никакой агрессии с их сторон не было оказано никому. Никто не оскорблял даже никого. Я считаю, что это совершенно неправомерно.
— Какие у вас это эмоции вызывает к государству?
— К государству? Мне хотелось бы просто, чтобы они немножко пересмотрели все законы, наверное. Может быть, даже как-то взялись и углубились в рассмотрение, как работают органы исполнительной власти. Как судьи работают. Не знаю, просто приехать с проверкой, человек 30 – и каждое дело поднять: а почему? У нас в деле столько недочетов!
— Каких?
— У нас когда была апелляция, у нас судья просто сидел и галочки так ставил: непонятно, непонятно. Почему отложил – потому что хотел, чтобы следователь пришел.
— Следователя даже не было на суде?
— На первой апелляции – нет. На второй – да, он пришел, принес дополнительный допрос свидетеля. То есть быстренько это все тоже [произошло].
— Вы думаете, это случайно или это осмысленно делается?
— Я думаю, что это осмысленно. Случайно – нет.
— Для чего?
— Наверно, для устрашения народа, для показания, что у них есть сила, что у них есть власть, что они могут действительно взять и посадить человека ни за что. В то же время где тогда у вас совесть и честь, если вы работаете в таких органах? Вы по сути дела должны защищать людей. Они никого не убили, они не изнасиловали никого. За такие сроки, которые они им реально хотели дать – до 8 лет, нам до 10 лет светит, – он что, убил? Серьезно? Он изнасиловал? Он маньяк серийный, я не знаю? По-моему, даже за убийство и то меньше дают, если честно. Некоторым дают 6 лет строгого режима, 8 лет. Но не 10 – за то, что он не причинял даже.
То есть по сути дела, конечно, они не смогут признать, что он невиновен, однозначно. Это будет идти очень большой общественный резонанс, что как это, судья признал его невиновным? То есть оказалось, что все дело – что? – сфабриковано против человека. А это идет очень большой резонанс, это будет им большой минус. Это, естественно, будет разбирательство уже идти сверху: как вы допустили, почему вы не разобрались? Взяли это дело в суд, судили человека, который невиновный, еще и содержите его в СИЗО? То есть это вообще крайняя мера пресечения – содержать людей в СИЗО.
— Вы с Пашей разговаривали?
— Да, я к нему на свидание ездила, мы с ним разговаривали. Естественно, человек в шоке. Он просто не ожидал. Он до сих пор даже понять не может – за что. Он мне сказал: "Юль, мне говорят, что я вывихнул плечо". Я его спрашиваю: "Как?" Он говорит: "Я не знаю". То есть все доводы, которые он говорит, что я просто не мог физически этого сделать. Сравнить Пашу и потерпевшего – там действительно, он даже выше Паши. То есть это надо, чтобы было прямое нанесение. А там по видео видно, что никакого прямого нанесения-то и не было, то есть он его не толкнул, не ударил. Совершенно никаких действий от него нет. Но, естественно, они будут давить на своем.
— Как он себя чувствует?
— Нормально, слава богу, все хорошо. Он здоров. Мы ему по интернет-магазину продукты заказываем. Наголо побрился. И удобно там, антисанитария, можно сказать, полностью. Так он качается.
— Там есть гири?
— Он из подручных средств что смог – сделал. Все равно отжимания и пресс никто не запрещал. Гулять-то их выводят, может быть, бегает, не знаю. Физически он себя поддерживает. Морально он тоже ко всему готов, он знает, чем все может обернуться. Он знает, что терпение только. Все равно мы его вытащим оттуда. Он долго там не будет сидеть.
— Он понимает, что он – политзаключенный (правозащитный центр "Мемориал" признал Павла Устинова политзаключенным вскоре после того, как на него завели уголовное дело – НВ)?
— Да, я ему сказала об этом. Я говорю: "У тебя даже справка есть официальная, что ты – политзаключенный" (смеется). Он, естественно, тоже поржал. Говорю: "Да, смешно. И грешно, конечно. Но да, ты являешься политзаключенным".
