23-летний Андрей К. попал в плен к украинским военным на третий день войны, 26 февраля. Он был ранен в ногу в Черниговской области, его выходили украинские врачи. В конце апреля Андрея К. обменяли как военнопленного. Вернувшись в Россию, он встретился с корреспондентом Север.Реалий и рассказал, как попал на войну, что с ним было в плену и почему после всего этого он пока не может уволиться из армии (по этой причине Север.Реалии не указывают его настоящие имя и фамилию).
Андрей широкоплечий и на вид вполне здоровый. Лишь слегка прихрамывает: на днях он поедет в самарскую больницу, чтобы наконец-то убрать из ноги спицу, которую ему поставили украинские медики. Говорит, что мог бы и не остаться ходячим, да и вообще выжил благодаря человечности "врага". Теперь в России за участие в боевых действиях и ранение ему полагаются льготы и компенсация в три миллиона рублей.
Летом 2021 года он окончил университет по специальности "ветеринар". В вузе у него была активная студенческая жизнь: конкурсы талантов, разные выступления, творческие секции. Получил диплом и потом работал на ферме с коровами. В армию Андрей попал случайно: осенью 2021 года он отправился в военкомат, чтобы после учебы снова встать на учет по месту прописки.
– В военкомате я проходил по коридору, а навстречу шел мужик в гражданке. Он взял у меня паспорт и спросил, куда я иду. Я честно ответил, что собрался встать на воинский учет, назвал кабинет. Женщина там мне только бумажки должна была оформить, а в итоге он туда вместе со мной зашел и сказал: "Этому парню две повестки". Потом оказалось, что он занимается набором на срочную службу, а в армии жесткий недобор, – рассказывает Андрей. – Деваться мне было некуда, короче. Я понимал, что не хочу на срочку, терять год и служить с детьми, у которых в 18 лет еще ничего в голове нет, – я прекрасно помню себя в этом возрасте. В итоге прошерстил интернет и понял, что можно выбрать два года по контракту вместо срочной службы.
Сперва Андрея распределили в пехоту, но когда он пришел подписывать контракт, узнали про его высшее образование и отправили к командиру минометной батареи.
– Мы поднялись к командиру, а тот спрашивает: "Компьютером владеешь?" Я отвечаю: "Ну да". Так я стал "хакером" – это такой внештатный писарь батареи. Сидеть в "ворде" или "экселе" – чем не служба-то? Особенно зимой, когда все куда-то ездят, а я могу пить чай, кофе и балдеть в теплом помещении, не парясь.
Контрактная служба началась в конце 2021 года. И уже в декабре, по его словам, среди военных ходили слухи, что их готовят к командировке.
– Мы свои вещи собирали. Я все так же сидел за бумагами, пока у остальных проходили РТУ (ротно-тактические учения – СР): ребята выезжали на полигон, тренировались. Но это было скорее для галочки, – считает он.
В обещанную командировку, которую называли "учениями", бригада из Самарской области отправилась в начале февраля 2022 года. Эшелоны несколько недель стояли под Брянском, в 200 километрах от украинской границы. Все это время они "выходили куда-то с минометом и сдавали нормативы", говорит Андрей. Сам он считал все тренировки обычной показухой, потому что проводили их только перед визитами какого-нибудь командующего армией или военным округом.
Телефоны у всех должны были забрать еще по пути в Брянскую область. На деле вплоть до 21 февраля – именно в этот день вечером Владимир Путин признал независимость так называемых "ЛНР" и "ДНР" – командиры "давали поблажку" и солдаты могли созваниваться с друзьями и родными.
Андрей звонил родителям за шесть дней до войны, 18 февраля. Ответила мама, вся в слезах. Оказалось, умерла бабушка. Он попытался отпроситься у командира на похороны, хотя бы на один день, слетать самолетом туда и обратно. Но ему отказали.
– В тот вечер, 18 февраля, я вышел из палатки, сел рядом с ней, закурил, а слезы ручьем потекли, – вспоминает он.
Только через неделю Андрей понял, почему получил отказ.
Из лагеря в Брянской области они уехали 21 февраля.
– Только тогда у нас началась какая-то серьезная подготовка: мы спали по три-четыре часа, мины готовили, чистили технику, патроны получали. 23-го командир поздравил нас с праздником, и сразу же раздалась команда "по машинам". Нам повязали ткань на глаза, чтобы мы ничего не видели. Конечно, я спрашивал у старшего сержанта, куда нас везут. Тот, видимо, знал, но не хотел пугать. Он говорил, что едем в "ЛНР" и "ДНР", мол, это теперь часть России. Я не исключал "испорченного телефона". Нам сказали, что теперь мы миротворцы, и пообещали платить 17 баксов в день, – вспоминает он. – Мы заехали в Сумскую область как на параде – ни единого выстрела. Периодически останавливались перед населенными пунктами. Разведка залетала, смотрела, есть ли позиции.
В плен он попал в Черниговской области под Нежином.
– Мы ехали колонной, подъезжали к городу, там был мост, первая машина заметила движение и открыла огонь. Мы развернулись и ушли в соседний поселок, потому что в миротворческой бригаде не должно быть больше сотого калибра, то есть наши минометы были максимум 82-го. Тяжелого вооружения нет, а БТР с РПГ расколупать – как нечего делать. Мы затихарились, а на следующий день снова поехали к Нежину. Я тогда еще у сержанта поинтересовался, куда мы едем. Он мне сказал: "Вроде на переговоры". Потом выяснилось, что подполковник, который с нами был, потерял рацию, а мы поехали за ней. Что странно – рацию ему отдавали украинцы, – продолжает Андрей. – Когда мы прибыли на то же место, я сразу автомат зарядил и на предохранитель поставил – чувствовал: что-то произойдет. И действительно – нас снова начали обстреливать. Я сел ближе к кабине, где тент закрытый, и увидел, как он начал в дуршлаг превращаться. А противника я не видел. Потом загорелся ящик с минами, старший сержант предупредил об этом, я за ним в кабину полез. И упал. Потом все как в тумане, ничего не помню.
Следующее воспоминание: стоит на дороге, проверяя, цел или нет.
– На мне был только ремень от автомата, а сам автомат лежал в стороне. Я пошел за ним и понял, что не могу ступить на ногу. Одежда целая, только штанина намокать от крови начинала. К моему калашу подбежал вэсэушник, направил на меня автомат и сказал: "Хочешь жить – ползи". Я не помню, как я полз, но помню, как меня взяли за броню, закинули в пикап, забрали документы. Потом я сознание потерял.
Очнулся от боли в каком-то подвале. Испугался, начал кричать, чтоб мне не резали ногу, сохранили ее. В темноте я разглядел, что это были две медсестры и одна женщина в гражданском. Они мне сказали, что все нормально, мне просто повязку накладывали. Потом они попросили мой номер, чтобы родителям позвонить и сказать, что я живой. Трубку взяла мама, ей передали, что я живой, дали мне поговорить. Я старался спокойно себя вести, хотя состояние очень хреновое было, еле говорил. Сказал, что мне первую помощь оказывают.
Затем я несколько дней отключался и просыпался, только когда меня будили, чтобы обезболивающее дать или спросить, хочу ли я есть. Но мне хотелось только пить, от таблеток сушило. Спустя какое-то время я пришел в себя после всей этой нервотрепки. Пришла врач и сказала, что командир дал добро и меня отвезут в больницу. Мне дали телефон с надписью "боец со старой дороги" – это, видимо, то место, где нас дважды обстреляли. Звонил наш майор, удостоверился, что я жив. Потом выяснилось, что меня хотели обменять. Меня одного на двух офицеров и контрактника. Но какая-то из сторон отказалась или передумала.
Затем привезли меня в больницу. Третьего марта меня там осмотрели полностью, оказалось, что у меня еще и вывих плеча был.
– Украинцы хорошо относятся к военнопленным?
– В больнице – да.
– А где нет?
– В КПЗ (камера предварительного заключения – СР). Это, наверное, было самое худшее время. В камерах было очень холодно. Одеяло с матрасом у меня забрали, оставили только подушку, а сами нары – железные. Но я все равно спал постоянно, потому что хотелось есть. Кормили один раз в день, только кашу давали. Я в итоге пневмонией заболел. Больница по сравнению с КПЗ – это просто санаторий.
11 марта меня привезли в Чернигов в гражданской машине, в наручниках и с мешком на голове. На следующий день отправили в Киев на допрос. Спрашивали, как попал в Украину, какая у меня должность. Похоже, это нужно было для карточки военнопленного. В Киеве я пробыл до 18-го числа. Потом меня забрали в СИЗО.
Вообще в Киеве три СИЗО для пленных: "Киевское", "Спортзал" и "СБУ". В "Спортзале" самое жесткое обращение – там избивали, а "Киевское" было "показательным": для репортеров, Красного Креста и так далее. Мне рассказывали, что в "Спортзале" пленные всегда лежали с шапкой на глазах и получали дубинкой перед каждым допросом (независимого подтверждения этому утверждению нет – СР). Кормили двумя ложками каши в день. Я видел парня из "Спортзала", по его словам, он килограммов 30-40 сбросил за два месяца. (Украина и Россия взаимно обвиняют друг друга в пытках военнопленных. Организация Human Rights Watch в одном из своих докладов зафиксировала два случая смерти украинских военных, подвергавшихся пыткам. В конце июля появилось видео, на котором двое мужчин в камуфляже держат на земле третьего, в украинской форме. Один из них пытает украинского пленного, в том числе кастрирует его канцелярским ножом, а потом его убивают выстрелом в голову – СР). А у нас даже телевизор стоял.
Некоторых избивали перед допросами. Кому как повезет. Мне вот повезло, меня не трогали, что странно. Впрочем, я ни одного патрона не потратил, да и взяли меня в самом начале. Может, из-за этого.
– Как тебе удалось вернуться из плена?
– По обмену пленными. В СИЗО из нашей камеры, где сидело 13 человек, только меня одного забрали и повезли в Запорожье. Там эсбэушники посадили 50 человек, включая меня, в автобус, дали мешки мусорные, полупрозрачные, сказали: "Надевайте на голову так, чтобы удобно было дышать". 19 апреля нас обменяли.
Российская сторона повезла нас в Севастополь. Доехали мы под радостные крики в кузове. Нас сразу же отправили на аэродром, затем на пассажирском военном борту в Москву, дальше – в Подольск, потом – в госпиталь в Екатеринбурге. 17 мая я уже в Самаре был, сразу же взял отпуск и уехал к родне в Тольятти.
– На какие допросы тебя водили после возвращения в Россию?
– Нас допрашивали военная прокуратура, военная полиция, военно-следственный отдел. Вернувшиеся пленные со всеми структурами общаются в Москве. Военная полиция сотрудничает с Красным Крестом, поэтому она больше по существу спрашивала: как кормили, в каких условиях держали. У военно-следственного отдела вопросы про применение оружия, наемников. А ФСБ спрашивало и то, и другое – в общем, про все подряд. Проверяло, подписывали ли мы какие-то бумаги, потому что тех, кто сидел в "Спортзале", заставляли подписывать договор о сотрудничестве с СБУ. А я только протоколы подписывал по обвинению по части 2 статьи 110 УК Украины ("Посягательство на территориальную целостность и неприкосновенность Украины" – СР). Это обычная статья, после которой тебя признают военнопленным. Пока у тебя нет статуса военнопленного, с тобой могут делать все что угодно. А после того как признали, уже работает конвенция о военнопленных.
– Рассчитывал ли ты вернуться из плена?
– Естественно. Пессимистических настроений и мыслей, что я не жилец, не было. Разве что до статуса военнопленного, когда украинцы говорили, что мне могут дать по статье от 7 до 10 лет. Я тогда прикинул и решил, что в 33 года выйти – это еще нормально. Да и делали бы они мне операцию, если бы хотели убить?!
В начале марта на канале Нежинского городского округа Украины вышел сюжет, одним из героев которого был пленный Андрей. В этом сюжете и он, и другие российские военные признают, что Путин использовал их как пушечное мясо. "Нас использовали, не говорили правду, не говорили конечные цели, которые нас ждут, что мы должны были делать. Я не хочу этой войны. Я никого не убивал. Да и не нужно воевать вообще, не нужно идти на Украину воевать", – сказал Андрей в этом коротком интервью.
– Это все правда, потому что я только 26-го числа увидел, что мы в Черниговской области. Мы ехали в кузове и не знали, где находимся. Лично у меня не было информации. Может, кто-то из военных званием повыше знал, но точно не обычные солдаты, – объясняет он Север.Реалиям. – Что касается целей этой "спецоперации" – мы же не видели этого обращения. Я никогда не лез в политику, знал про 2014 год и Донбасс, но в подробности не вдавался, потому что это просто вне моих интересов. Я всегда считал себя аполитичным.
– Как ты считаешь, эта война нужна России?
– В любом конфликте гибнут люди, что с одной, что с другой стороны. Я никогда не задумывался и не знаю, нужно ли это глобально. Думаю, это нужно кому-то конкретно. Наверное, людям из Луганска и Донецка. По Минским соглашениям не вся техника была отведена, а мирные жители находились в постоянном страхе: сегодня тихо, а завтра снова что-то начнется.
Андрей говорит, что не знает мнения остальных украинцев, поскольку он разговаривал только с медицинским персоналом.
– Мне там байки рассказывали – мол, у нас за пять кило сахара бабку в подъезде убили. Когда я был в СИЗО, телевизор показывал только три канала. И все они показывали одно и то же. Только новости. В какой-то момент крыша начала ехать. Гимн обычно по три раза играл, бывало, что и час идет. Когда надоедало, то мы свой начинали петь. В свободное время мы подбадривали друг друга, читали книги, которые нам давали: Лабковского ,"Ни Сы", "Помнить о больном" Лихтенштейна, детективы Чейза.
– Планируешь ли ты служить дальше или будешь разрывать контракт?
– Я не смогу его разорвать. Я же контракт выбрал вместо срочной службы. Если разорву, то придется срочную дослужить. В моем случае один день срочки равен двум контрактным. Если я разорву контракт, мне надо будет еще почти восемь месяцев отслужить. А сейчас я во время службы просто здоровье поправляю.
Плюс сейчас из нашей части в приказном порядке вроде в Украину не отправляют. Недавно у меня офицер спрашивал, разбираюсь ли я в компьютерах. Ему нужен человек, который будет заниматься бумагами для раненых. Если меня возьмут, то это было бы круто. После того как мне спицу вытащат, я на три недели скатаюсь в санаторий, а там видно будет.
– Чем ты планируешь заниматься после того, как закончится контракт?
– У меня много кто спрашивает, но я пока не знаю. Раньше я работал с коровами. На ферму к ним я уже не вернусь, потому что там все время надо быть на ногах, да и может от какой-нибудь шальной копытцем прилететь, опять в больницу придется возвращаться. А от работы в клинике я не получаю удовольствия, значит, сейчас идти ветеринаром нет смысла. Может, в аспирантуру пойду. Тем более у меня будут льготы как у участника боевых действий, еще жду документы на статус ветерана.
– Знаешь ли ты, как российские военные обычно относятся к украинским военнопленным?
– Когда нас меняли, из 50 человек только десяток был в российской форме военной. Остальные – кто в чем. Немытые, нестриженые. Навстречу нам шли украинские – все были чистые, побритые. Понятное дело, что это могли сделать показушно, но почему тогда с нами этой показухи не было?
– Как ты привыкал к мирной жизни?
– Когда я лежал в Подольске, мне часто казалось, что слышу сирену, как при воздушной тревоге. В пальцах кололо. Мне врачи говорили, что это нервное. Мы с одним парнишкой там от бессонницы мучились. Бахнули успокаивающего в три раза больше нормы, кое-как нас вырубило.
Еще помню, что на 9 мая было жарко дома, я открыл форточку и услышал салют – тогда мне тоже не по себе стало, "моторчик" забился. Даже когда закрыл окно, все равно в голове проносились картинки из больницы, потому что в те дни я слышал, как наш самолет бомбил город.
– Как человек, побывавший на фронте, ты можешь сказать что-то про военных Украины и России? Ты ведь наверняка в курсе, что сейчас с обеих сторон демонизируется образ бойца противника.
– Ко мне хорошо относились, с прямой агрессией от украинцев я не сталкивался.
Оригинал статьи на сайте Север.Реалии.
