Ирина родилась в 1982 году в Киеве. В 2004-м закончила Национальный университет имени Карпенко-Карого. Работала в рекламе. Сняла короткометражные игровые картины "На рассвете" (2008), "Поминовение" (2012), "Дом" (2016), короткометражки "Тайра" и "Малыш" для "Невидимого батальона" – украинского неигрового киноальманаха о женщинах на войне.

Цилык – автор поэтических сборников, прозы и литературы для детей. Отдельные ее произведения переведены более чем на десять языков. Муж Ирины Артем Чех – писатель, лауреат премии ВВС "Книга года". Он служил в Вооруженных силах Украины во время войны на Донбассе, сейчас демобилизован.

"Земля голубая, будто апельсин" – полнометражный дебют Цилык, созданный при поддержке Настоящего Времени. Картина рассказывает о матери-одиночке Анне и ее четверых детях, живущих в прифронтовой зоне Донбасса. В то время как внешний мир состоит из взрывов и хаоса, семья старается создать в своем доме безопасное место, полное жизни и света. Они снимают фильм о собственной жизни во время войны, трансформируя травмы в произведение искусства.

В 2020 году "Земля голубая, будто апельсин" стала первой украинской картиной, получившей приз за лучшую режиссуру на кинофестивале "Сандэнс".

Мы поговорили с Ириной о том, как сейчас живут героини ее фильма, о ее отношении к войне и о влиянии искусства на реальность.

Картина будет доступна на сайте с 21 февраля 22:00 мск.

– Ира, конечно, первый вопрос – что сейчас с героинями фильма?

– Мирослава учится и живет в Киеве. Настя собирается поступать на кинорежиссуру. Очень жаль, что у нее уже дважды сорвались поездки в США. Она прошла крутую программу, но из-за пандемии все планы сломались. Ее это подкосило, но я думаю, что если она захочет, то все у нее получится. Аня стала опять мамой, у нее растет очень славная девочка Яся, а в целом она воспитывает пятерых детей. Бабушка, к сожалению, умерла от ковида.

– Как они переживают нынешнее обострение обстановки?

– В последнее время мы каждый день на связи. Готовимся к поездке – у нас через неделю начинается большой прокат в Литве, я должна со всеми героинями ехать туда, но все в подвешенном состоянии. Вот мы билеты заказываем, а мне Аня пишет: "Ира, там из Донецка эвакуируют людей, что делать?" Я отвечаю: "У тебя есть билеты в Киев, если что, приезжайте сюда, что-нибудь придумаем".

Они вроде бы ко всему привыкли, но Аня говорит: "Я второго 2014-го просто не переживу". Сама мысль о том, что опять придется лезть в подвал, для нее невыносима. Им гораздо страшнее, чем нам в Киеве. Когда ты живешь прямо рядом с линией разграничения и вся твоя семья может оказаться заложниками… Уже сейчас то Красногоровка без света, потому что перебило линию, то рядом в Марьинке "насыпают" и все сидят в подвалах, дети перепуганные. В общем, все как всегда, но стало еще хуже.

– А ты что думаешь о последних событиях?

– Не буду хорохориться и пытаться выглядеть самой смелой. Были разные настроения на протяжении этой зимы – от тревоги до уверенности. Мне кажется, что мы живем в очень особенное время. Очень хочется, чтобы маятник качнулся в правильную сторону. Чтобы Украина пошла дальше и избавилась от всех связей с ненавистным Левиафаном. Но, конечно, понимаем, что жертвы могут быть большие. В то же время мой муж, который умеет меня успокаивать и все рационально объяснять, убеждает, что Украина достаточно сильна, чтобы России дать по зубам.

Кажется, мы сейчас в более выигрышном положении, и что бы ни сделал Путин, для России это обернется огромными потерями. И, наконец-то, есть ощущение, что Украина вдруг стала видимой. Нас атакуют журналисты из всех возможных стран, вчера вот даже из Египта обращались. Это хорошо. Но, конечно, Украине нельзя расслабляться до тех пор, пока Россия не развалится и не отвлечется на собственные проблемы. Нам нужно, как Израилю, быть всегда начеку. Все, теперь так.

Я абсолютно уверена, что мы прошли точку невозврата. Сужу по себе, по своим знакомым с более-менее активной позицией. Я не готова давать какие-либо прогнозы, но уверена, что Украина на правильном пути, просто, к сожалению, идти придется еще долго.

– А тревожный чемоданчик у тебя собран?

– Нет. Муж по полочкам разложил, почему в этом нет смысла. Есть, конечно, отдельная папка с документами и определенная сумма наличности. Разве что еще припасти бутылки с водой и энергетические батончики. На всякий случай.

– Будешь ли ты еще обращаться к теме войны и к документалистике?

– Пока что нет ничего, кроме идеи, но мы с продюсером Дарьей Бассель уже запустили процесс. Едем с этим проектом в марте на важнейший продюсерский воркшоп EAVE. Я решила делать довольно интимную вещь в новом формате. Хочу попробовать жанр документального эссе, рассказать что-то очень личное: о себе, о своей семье, о природе страха в нашей каждодневной жизни, о войнах нервов, в которых мы живем.

Это касается всего мира, просто у меня своя история. Невозможность планировать свой завтрашний день оставляет свои отпечатки на всем. Я вдруг поняла, о чем хочу поумничать. Возможно, попробуем даже документальную анимацию. Прямо уже вижу, как это может выглядеть. Выйдет, правда, очень дорого, но стоит попробовать.

– Как приз "Сандэнса" повлиял на твою жизнь?

– Такие награды открывают новые двери. Понятно, что рынок любит победителей, но это и добавляет давление в твою жизнь, потому что ожидания тоже очень вырастают. Если ты маркирована как призер "Сандэнса", то от тебя ждут исключительно шедевров. А ведь хочется пробовать разное, искать, ошибаться. Это давит. Но я ни о чем не жалею, конечно.

– Благодаря премьере на Настоящем Времени твой фильм увидит российская аудитория. Что ты чувствуешь в связи с этим?

– Я отказалась от участия во всех российских фестивалях. Не могу сказать, что на все 100% уверена в этом решении. Конечно, там есть зритель, который готов слышать нас. Но я так травмирована, что оборвала все возможные связи с этим культурным пространством. Честно говоря, мне все равно, посмотрят фильм россияне или нет.

Тех, с кем я общаюсь в России, можно пересчитать по пальцам одной руки. Кстати: в последние месяцы притихли даже самые большие демократы из российских коллег по кино. И я не удивлена. Так что я сейчас на стадии полного отторжения, диалоги с ними меня не интересуют. Наверно, когда-то нам придется разговаривать. Но сейчас – нет.

– Тогда спрошу по-иному: кино и вообще искусство может повлиять на реальность?

– Это очень хороший вопрос. Мой муж считает, что нет. А я до сих пор ищу ответ. Наверное, если бы я не верила, что искусство хоть на что-то влияет, то я бы им не занималась. Вода камень точит. Я видела столько ситуаций, когда даже мой фильм влиял на людей. Мне кажется, это работает, иначе какой вообще смысл?