"Они читали мне мамины письма". Истории тех, кто спасал евреев от Холокоста, рискуя жизнью

"Милый Гриша! Я пишу тебе это письмо в тот момент, когда мне нужно расстаться с моей единственной радостью (нашим сыном). Я пошла на такой шаг, потому что хочу сохранить хоть его жизнь, моя жизнь прожита и сейчас приходится каждую минуту ждать смерти. ... Лёвочку я оставляю у русских Крезо. Они мне дали слово, что воспитают его как своего сына. Если вернешься, прошу тебя по-достойному отблагодарить их, а также хорошо воспитать сына. Лиза".

Анна Крезо и ее 18-летняя дочь Надежда жили на улице Обойной в Минске. В 1941 году она стала частью устроенного нацистами еврейского гетто, а Крезо пришлось переехать в русский квартал неподалеку. Они поддерживали отношения со своими бывшими соседями, пытались помогать им по мере сил.

Однажды вечером в дверь постучали: на пороге стояла подруга Нади Мария и ее мама. Они пролезли под колючей проволокой и сбежали из гетто во время погромов.

"Люди пытались спрятаться и сидели в темных подвалах несколько дней подряд, они вынуждены были пить мочу вместо воды. В одном маленьком погребе заплакал ребенок. Чтобы не выдать свое местонахождение, его мать случайно задушила ребенка", – через много лет Надя пересказывала их рассказ. Молодая девушка и ее мать пришли просить не за себя. Они умоляли Анну спрятать маленького мальчика, сына Леи Самуиловны Рудерман. Ночной гостье Лея Рудерман приходилась двоюродной сестрой.

"Мы знали, что за сокрытие евреев полагается расстрел. Но поскольку мы переехали в русский район, где нас никто не знал до войны, мы согласились забрать мальчика", – рассказывала Надежда.

Анна Крезо и Надежда Соловьева (до замужества – Крезо) – Праведники народов мира. В 1963 году израильский национальный мемориал Катастрофы (Холокоста) и Героизма "Яд Вашем" стал так называть тех, кто кто спасал евреев в годы нацистской оккупации Европы. Во время Холокоста за спасение и просто сокрытие информации о евреях грозила смерть или депортация в лагеря.

Два письма и портрет матери

Минское гетто, где оказался со своей мамой маленький Леня Рудерман, было одним из самых крупных в Европе. На оккупированной территории СССР гетто занимало второе место по количеству узников после Львовского, через него прошло более 100 тысяч евреев.

Лея Рудерман принесла двухлетнего сына в дом Крезо в марте 1943-го. Она оставила два письма – мужу и Надежде Крезо – и свою фотографию.

"Помню, как она упала и зарыдала над своим сыном, она понимала, что последний раз его видит. Сердце разрывалось от горя и тоски", – вспоминала через годы Надежда.

Через несколько дней в гетто прошли очередные погромы, и с тех пор никто больше не видел Лею Рудерман. После окончания оккупации стало официально известно о ее смерти в Минском гетто.

Дома жителей Минска вблизи гетто периодически обыскивали: полиция искала спрятанных евреев. Поэтому на несколько месяцев маленький Леонид переехал: родственник Анны был лесничим и жил в лесу недалеко от Минска. Потом мальчик вернулся, но жил в вырытой в подвале землянке, чтобы не увидели соседи. Ночью Надя и ее мать по очереди выводили его наверх подышать свежим воздухом.

Когда Минск освободили от нацистов, Анна Крезо стала искать отца Лени Григория Хановича Рудермана, но выяснилось, что он погиб на фронте в июне 1944 года.

Надежда рассказывала, что после окончания войны у Лени нашлись дальние родственники, они были согласны забрать мальчика. "Но мы очень привязались к нему – вместе пережили войну и рисковали своими жизнями. Для моей матери он был как сын, а для меня – как брат". В 1945 году Анна Крезо стала официальным опекуном сироты Лени Рудермана.

Леонид Рудерман рассказывал, что всегда считал Анну Николаевну Крезо и ее дочь Надю своей семьей. "Эти женщины не только спасли мою жизнь, но и воспитали меня, дали мне образование и всегда относились ко мне как к своему сыну и брату. Когда я стал старше, они рассказали мне историю моего побега из гетто: как я попал к ним, как они прятали меня в подвале и как отвезли меня в лес, где я жил у родственников. Они прочитали мне мамины письма, показали ее фотографию. Позже они увеличили фото моей матери, и оно всегда висело над моей кроватью".

Леонид все детство жил в том же доме, куда его привела его родная мать. Он сохранил свою национальность и фамилию. Закончил школу, получил профессию, женился, у него родилась дочь. Известно, что еще в 2012 году Леонид Григорьевич Рудерман проживал в Минске.

Семье Крезо звание праведников присвоили в 2000 году. Всего, по данным на 2017 год, Праведниками народов мира "Яд Вашем" признал 26 513 человек из 51 страны.

Детский сад идет в церковь

Александра Шулежко была медсестрой по профессии, но на работу ее не брали как жену "врага народа": муж с 1937 года отбывал срок на Колыме. Перед самой войной Александра смогла устроиться в воспитательницей в детский сад. Когда Черкассы оккупировали нацисты, садик расформировали, но Шулежко удалось создать на его месте приют для бездомных детей. Она хорошо знала немецкий и смогла убедить руководство оккупационной администрации, что такой приют нужен.

Эрлену Барановскому было 11 лет, когда он оказался в детском доме. "В Черкасский детдом я попал 7 ноября 1941 года, после расстрела моей бабушки Розы Заславской. В детдом принимали всех бездомных детей, одних приводили, другие сами приходили и просили приюта, – вспоминал он через много лет. – Поименно помню некоторых из них: Бурковскую Лену (попала в детдом после расстрела матери, ныне покойная), Чижика Аркадия и Чижика Володю – братьев (в 1944 году им было 5 и 7 лет), Крама Володю, Надточия Костю (попал к нам после расстрела его тети-стоматолога)".

Володе Пинкусовичу было четыре. Его родители какое-то время скрывались под русскими именами, но их узнали и выдали полиции.

"В 1942 году мою маму, дедушку, бабушку и дядю привели из села Тубельцы в Киевской области в Черкасскую тюрьму. Мою мать, которая держала меня на руках, бабушку, дедушку, дядю поставили к стенке для расстрела. Но вдруг одна женщина подбежала к моей матери и забрала меня. Прозвучал выстрел, и всех моих родных расстреляли. С того времени появилась моя мама Шулежко Александра Максимовна, которая привела меня в приют", – рассказывал он после войны.

В детском доме собралось 70 детей, из них 25 – из еврейских семей. В документах Александра записывала их украинцами, греками, татарами.

"Когда мы шли в приют, мы увидели на дороге убитую женщину, и возле нее девочку. Позже я узнал, что ее зовут Лена, фамилию я забыл, с тех пор у меня появилась "сестричка". Дальнейшую судьбу "сестрички" я не знаю, она была старше меня", – вспоминал Владимир Пинкусович.

Чтобы прокормить детей, Александра Шулежко и другие воспитательницы просили в соседних селах продукты. Дочь Александры Лариса вспоминала, что в какой-то момент приюту разрешили забирать на местном молокозаводе сыворотку. "Мне хоть и было четыре года, но я ходила со старшими детьми на молокозавод, – рассказывала она. – А еще воспитанники работали у немецкого помещика Шварца, который получил от оккупационных властей землю и консервный завод возле Черкасс. По выходным девочки подрабатывали тем, что пели в церковном хоре".

Со временем на территории детдома стали выращивать картошку и другие овощи, завели кур, коз, поросят.

Когда полицаи, набранные из местных жителей, стали приходить в приют с проверками, Александра Шулежко снова смогла убедить администрацию не делать этого, как когда-то убедила в необходимости создать детский дом. Ей повезло: гебитскомиссар оказался детдомовцем и проверки прекратились.

Позже дочь Шулежко рассказывала, как ее мать придумала способ отвести от детей подозрения раз и навсегда. Она повела воспитанников креститься в Троицкую церковь, предварительно договорившись со священником. Обратно дети возвращались со свечками в руках, чтобы весь город видел – дети в приюте крещеные, а значит, не евреи.

Из соображений безопасности выходить за пределы приюта и разговаривать с посторонними детям не разрешали – чтобы кто-нибудь из горожан не донес в полицию. А когда маленьких воспитанников и сотрудников приюта решил прийти поздравить с Новым годом гебитскомиссар, Александра узнала об этом заранее и успела подготовиться. Чтобы замаскировать еврейских детей, им сделали костюмы с париками, накладными усами, очками. После утренника гебитскомиссар раздал детям подарки и уехал.

Когда в 1943 году к Черкассам подошла Красная Армия, немцы приказали жителям эвакуироваться, приюту даже выделили транспорт. Некоторых детей Александра смогла пристроить в близлежащих деревнях, а 30 человек вместе с ней добрались до Винницы, где уже была Красная Армия. Там Шулежко и детей разделили – под тем предлогом, что ее "никто не уполномочил собирать беспризорников".

Начались допросы: следователи обвиняли Александру Шулежко в том, что она сотрудничала с немцами. В лагерь ее не отправили, но работать с детьми запретили.

"Для советской власти она стала врагом народа, – рассказывала ее дочь. – Чтобы прокормить меня с сестрой, маме пришлось сдавать кровь. Потом это вошло в привычку. Ее суммарный результат за более чем 20 лет – 150 литров крови. Это 15 ведер! Мама – дважды почетный донор СССР".

Вернувшись в Черкассы, Шулежко устроилась работать в регистратуру поликлиники. Некоторых детей тоже вернули в Черкассы в детский дом, но видеться с "мамой", как они называли Александру, не разрешали. Владимир Пинкусович вспоминал, как бегал к ней в поликлинику, а его за это лишали обеда или ужина. "Когда нас водили в школу строем, Александра Максимовна часто выходила из поликлиники и провожала нас взглядом, а меня воспитательница держала за руку, чтобы я не убежал, и говорила мне, что это не моя мама, а плохая тетя".

Александре Шулежко был уже 61 год, когда отношение властей к ней вдруг изменилось. Выяснилось, что священник Троицкой церкви, который крестил детей из ее детдома в оккупированных Черкассах, был подпольщиком, а в самом детдоме прятались партизаны. Священника наградили орденом "Красной Звезды", а Александре Максимовне выдали удостоверение о том, что она была участницей партизанского движения.

Все дети из ее приюта выжили. После войны некоторых из них нашли и забрали родственники, кого-то усыновили, но многие еврейские дети остались в городском детдоме и после школы разъехались. Эрлен Барановский и Владимир Пинкусович поддерживали отношения с "мамой" Александрой до самой ее смерти в 1994 году.

В 1996 году "Яд Вашем" удостоил Александру Шулежко почетного звания Праведника народов мира. На доме в Черкассах, где в годы Великой Отечественной войны работал детский приют, появилась мемориальная доска.

Святые из Парижа

Когда в 1940 году Париж оккупировали нацисты, пансионат монахини матери Марии (Скопцовой) стал одним из центров французского Сопротивления. В приюте жили одинокие женщины, а его глава, мать Мария, посещала больных в психиатрических лечебницах, помогала русским эмигрантам. Она же спрятала у себя архив Ивана Бунина из разоренной Тургеневской библиотеки в Париже.

Матери Марии было 48 лет, а о ее судьбе уже тогда можно было слагать легенды. Воспитанница Бестужевских курсов в Петербурге Елизавета Пиленко (так ее звали до замужества и до пострига в монахини) дружила с поэтом Александром Блоком, вступила в партию эсеров. Еще до революции уехала в Анапу, где в 1917 году стала заместителем городского головы, а потом ненадолго была выбрана на пост главы города. Когда Анапу заняли деникинцы, Елизавету (тогда она носила фамилию первого мужа — Кузьмина-Караваева) судили за сотрудничество с большевиками, но дали всего две недели ареста.

Вторым ее мужем стал кубанский казак Даниил Скобцов, с которым они после разгрома белого движения на Кубани перебрались в Грузию, а оттуда в Константинополь, Сербию и, наконец, в Париж. После смерти в 1926 году от менингита дочери Анастасии Елизавета Скобцова обратилась к религии, стала активной участницей христианского движения русских эмигрантов, а в 1931 году развелась с мужем и через год постриглась в монахини. Но не ушла в монастырь: считала, что служа "в миру" принесет больше пользы.

В 1937 году священником в церкви при приюте матери Марии стал отец Дмитрий (Клепинин). Судьбы монахини и священника были похожи: они оба бежали из советской России в Европу в начале 1920-х через Константинополь и Белград. Только Клепинин до того, как вернуться в Париж, успел пожить в Соединенных Штатах — учился богословию в Нью-Йорке.

В 1940 году, с приходом нацистов, мать Мария и отец Дмитрий стали помогать не только подопечным своего приюта, но и, например, узникам концентрационного лагеря Компьен: передавали им продукты и теплые вещи. Отец Дмитрий выписывал евреям удостоверения о принадлежности их к русской православной общине. "Во все времена церковь была убежищем для тех, кто стал жертвой варварства", – вспоминали его слова бывшие подопечные.

Мать Мария искала надежные и долговременные убежища. И находила. Сохранился рассказ участников событий о том, что 17 июля 1942 года, на следующий день после массового ареста парижских евреев, монахиня Мария смогла пройти на стадион Вель д’Ив, где находились задержанные, и с помощью дворника в мусорных баках вывезла оттуда троих детей.

В 1943 году на священников донесли. Журнал "Причастие" в 2004 году публиковал рассказ о том, что предшествовало их аресту. Доказательства того, как мать Мария и отец Дмитрий помогали евреям, собирал немецкий офицер по фамилии Хоффман. Вызвав священника, он готовился его долго допрашивать и удивился, когда отец Дмитрий сам откровенно рассказал ему обо всем, что делал.

Тогда Хоффман якобы спросил: "А если мы освободим тебя, ты пообещаешь никогда больше не помогать евреям?" Священник ответил, что не может сказать ничего подобного: "Я христианин и должен действовать так, как должен". Тогда Хоффман ударил отца Димитрия по лицу и закричал: "Как ты смеешь говорить о тех свиньях как о христианском долге!" – а священник взял крест, висевший у него на груди, и ткнул им Хоффману прямо в лицо. "Ты знаешь этого еврея?" – тихо спросил он.

Насколько точно переданы слова самого арестованного священника и его преследователя, сказать трудно. Доподлинно известно, что отца Дмитрия и сына монахини Марии Юрия Скобцова арестовали и депортировали в Бухенвальд, а оттуда – в концлагерь Дора-Миттельбау.

Отец Дмитрий умер в лагере Дора в феврале 1944 года. Выживший в Бухенвальде Федор Пьянов вспоминал, какой была его смерть: "Он умер от воспаления легких на грязном полу, в углу так называемого "приемного покоя" лагеря, где не было ни лекарств, ни ухода, ни постелей".

Мать Мария погибла в газовой камере концлагеря Равенсбрюк 31 марта 1945 года.

В 1985 года "Яд Вашем" удостоил Елизавету Скобцову (мать Марию) и Димитрия Клепинина (отца Дмитрия) почетного звания Праведников народов мира. В 2004 году их канонизировал Синод Константинопольского патриархата.

Редакция благодарит за помощь в подготовке материала Еврейский музей и центр толерантности в Москве. 5 июня в музее открывается выставка "Спасший одного спасает весь мир. Праведники народов мира и их истории". Среди экспонатов — документы, фотографии и видеосвидетельства, рассказывающие истории спасения и открывающие имена ранее неизвестных праведников.