Павел Лозинский – известный польский режиссер, сценарист и продюсер. Его последняя картина "Балконное кино" получила Гран-при на Неделе критики в Локарно, а также множество других наград. На фестивале в Триесте Лозинский удостоился специального упоминания жюри, а также приза зрительских симпатий.
Во время работы над картиной документалист провел на своем балконе с камерой более двух лет и записал около 2000 бесед с прохожими. Режиссер говорил прохожим, что ищет героев для фильма, просил рассказать ему о себе, а также задавал экзистенциальные вопросы о смысле жизни. Одни собеседники охотно вступали в диалог, красноречиво рассказывали о жизни, приставали к режиссеру с вопросами, другие с трудом преодолевали свой страх, стеснение и убегали.
Отобрав 80 прохожих, режиссер создал красочную палитру человеческих историй и вычленил самое важное: людей и их эмоции. Красивые, добрые, хрупкие, смешные, обычные люди – все они равнозначные герои фильма "Балконное кино".
Мы поговорили с режиссером о работе над фильмом.
— Ваша картина очень выбивается из общего массива документального кино. Она сделана с большой любовью и уважением к человеку, это очень оптимистическое кино. От Польши ожидается что-то более депрессивное, в связи с политической ситуацией в стране, да и в мире.
Мне нравится верить в то, что Земля все еще хорошее место для жизни
— Да, это был мой режиссерский и монтажный выбор. Ведь у меня есть 2000 разговоров с прохожими, и я решил, что буду разговаривать в оптимистическом ключе с моей аудиторией. Зачем ее беспокоить, огорчать, делать несчастной больше, чем она есть на самом деле, особенно во времена сумасшедшей пандемии?
Я начал снимать в 2018 году и закончил в 2020-м, когда все начали ходить в масках и говорить только о вирусе. Я решил не включать этот маленький конец света в мой фильм, потому что мне нравится верить в то, что Земля все еще хорошее место для жизни. И жизнь вообще имеет смысл, для каждого разный, но имеет.
— Хотя у вас нет пандемии как таковой, ваш фильм отсылает к временам ее начала, когда все были заперты и могли выходить только на балкон и снимать на телефоны друг друга.
— Да, я изобрел этот метод раньше всех (смеется). Знаете, во время пандемии я сделал короткометражный фильм с балкона "Маска и человек" о начале этого кошмара, о том, чего мы боимся и как мы не готовы смириться с тем, что не знаем, что нас ждет в будущем.
— Значит, у вас уже два фильма, снятых с балкона. Вы нашли идеальную позицию для документалиста, получается, материал для кино у вас под носом, достаточно выйти на балкон и поставить камеру. Вам теперь не надо даже спускаться!
— Да, знаете, меня очень прельщает этот метод. Ведь у меня еще осталось очень много интересного материала! Фильм длится только 100 минут, и это мой самый длинный документальный фильм. Я пристрастился к этому балкону, потому это очень удобно и быстро, за 10 минут я могу настроить аппаратуру и начать снимать. Это очень соблазнительно.
Знаете, для любого режиссера иметь возможность снимать каждый день – это привилегия. Обычно это происходит так: ты пишешь сценарий, встречаешься с героями, собираешь деньги, снимаешь три недели, и такое происходит раз в год, если тебе повезло. А в случае с этим фильмом я выходил и снимал каждый день, когда хотел, несмотря на погоду и время суток. У меня было 165 съемочных дней! Это невероятно много.
— Можно сделать сиквел.
— Да, у меня много материала. Но я думал вернуться на балкон через 10 лет и увидеть, что стало с моими героями, попробовать снять их еще раз. Ведь они все живут недалеко.
— После трейлера есть ожидание увидеть портрет польского общества, своеобразный срез, но, посмотрев фильм, понимаешь, что вам удалось сделать универсальный портрет человека, вне зависимости от национальности.
Политики заставляют думать, что мы должны бояться ЛГБТ-сообщества, мигрантов, которые страдают от холода на границе Польши и Беларуси. А сами играют роль спасителей
— Да, это было моей задачей. Сделать фильм универсальным. Я хотел избежать политики. Но в это же время я не хотел, чтобы зрители думали, что я изолирован и не интересуюсь тем, что творится в обществе, и озабочен только рассуждениями о смысле жизни. Наоборот, я озабочен тем, что происходит в польской политике, а сейчас там очень много плохого, к сожалению. Я каждый день соприкасаюсь с этим.
Я не хотел, чтобы польская тема перевешивала в фильме, хотел, чтобы это была универсальная история. Но сейчас в Польше все стало политическим. Например, когда я показываю пожилого мужчину-гея, который делает каминг-аут в кадре, или лесбийскую пару, это становится политическим высказыванием для Польши. Это абсолютное безумие!
Политики сейчас пытаются контролировать все аспекты нашей личной жизни. Они хотят решать, что мы можем смотреть, учить и с кем мы можем быть вместе. Я ненавижу такого рода контроль, я прожил половину моей жизни при коммунизме. Я помню такой вид пропаганды очень хорошо. Наше правительство пытается создать внутреннего врага. Политики заставляют думать, что мы должны бояться ЛГБТ-сообщества, мигрантов, которые страдают от холода на границе Польши и Беларуси. А сами играют роль спасителей, которые могут нас защитить от всех.
Это очень старый способ, сначала создать панику, а потом появиться и спасти всех. Если ты боишься, тобой очень легко манипулировать. Это их подход. Но я не хотел, чтобы мой фильм был односложным, плоским. Я хотел многослойности. Например, я включил сцену с двумя братьями в День независимости Польши, которые кричат о патриотизме, гордости. Эти люди забавные, я их не боюсь, и я понимаю, что они не одиноки. Может быть, их пять-семь процентов в нашем обществе.
— Вы в своем фильме затрагиваете тему религии. У вас есть несколько героев, которые очень религиозны. Одна девушка даже пыталась вас обратить в веру. Помимо героев, ваша точка съемки – сверху – отсылает к позиции бога, и вы сами говорили, что многие ваши герои воспринимали разговор с вами как исповедь, они вам открывались. Был ли у вас соблазн воспользоваться положением и, может быть, начать "проповедовать" вашу позицию, изменить их мнение о каких-то вещах?
— Моя задача была слушать, а не говорить. Я старался не злоупотреблять своим положением сверху. Иногда это было сложно, особенно для мужских персонажей. Но для женщин это было абсолютно нормально, они никогда не жаловались по поводу того, что я нахожусь на втором этаже. Благодаря этой дистанции наш разговор действительно походил на исповедь. Герои могли прийти, встать в объектив, начать говорить со мной, с моей камерой или с кем-то, кто выше камеры, выше меня… В некоторых беседах у меня было чувство, что они исповедуются кому-то, кто может быть там, наверху. Я создал инструмент, который они могут использовать.
Я всегда говорил: "Вы можете воспользоваться моей камерой и рассказать историю другим людям, если вы хотите, чтобы вас услышали и увидели. Если вы хотите поделиться чем-то, пожалуйста, обратитесь к камере". На самом деле лучший способ снять такое кино было бы, если бы меня вообще не было. Если бы люди сами себя снимали, отвечали на приготовленные вопросы. Но, конечно, так не работает, потому что герою нужен собеседник. Им нужно внимание. Они должны видеть реакцию. Люди хотят, чтобы их услышали и одобрили.
– У вас в фильме появляется 80 человек, вы у всех получали разрешение? Трудно ли было?
— Да, конечно, письменное разрешение. После каждого разговора я просил телефон и электронную почту. Мне это нужно было, чтобы поблагодарить. Кого-то было очень трудно найти. Например, Роберт – человек, освободившийся из тюрьмы. Он был бездомный, и у него не было телефона. Мне пришлось обратиться в полицию, чтобы узнать, может быть, он опять сел в тюрьму или умер. Но полиция сказала, что его нет среди заключенных и он не числится мертвым. Мы стали искать в фейсбуке и нашли его брата, который дал нам его телефон. Оказалось, что ему удалось вернуться к жене и детям. Так что его история хорошо закончилась.
— Легко ли было найти деньги на производство, продюсеров?
— Я все свои фильмы продюсирую сам, потому что люблю свободу, не хочу, чтобы меня ограничивал кто-то. У меня были договоренности с Masovia Warsaw Film Fund и "HBO Польша". А также с Польским киноинститутом, они нас особенно поддерживали.
— Все ли понимали первоначальную идею?
Это было возвращение к кинематографу братьев Люмьер, где камера стояла на вокзале
— Да, это очень просто. Камера стоит на месте, а мир идет своим чередом. Я просто поменял правила игры. В этот раз камера ждет героев, а не преследует их. Это было возвращение к кинематографу братьев Люмьер, где камера стояла на вокзале или напротив фабрики. У меня была идея вернуться к корням документалистики. Чтобы люди двигались к статичной камере.
— У вас было невероятно большое количество материала. Сколько потребовалось времени на монтаж?
— Почти год. У меня было два отличных монтажера, Пьясэк и Войчик, мы монтировали вместе с ними. Главная задача была найти правильный ритм в фильме и заставить зрителя почувствовать то, что я чувствовал. Я был удивлен каждый раз, от каждой встречи. Мне было любопытно. Вначале мы пытались объединить персонажей тематически: например, все о любви, о детях, о смерти. Но это выглядело неестественно. Мы хотели, чтобы зрителям было любопытно, чтобы они задавали себе вопрос: "Кто будет следующим?" Так что мы все перемешали.
— Музыка в фильме тоже создает очень хороший ритм. Она подогревает интерес зрителя и объединяет микросюжеты. Где вы ее нашли?
– Музыку написал мой друг – композитор Ян Дужинский. Обычно я не использую музыку в кино. Так что это был для меня особый случай. Я хотел, чтобы музыка была похожа на шаги пешеходов по улице и на звук каплей дождя. Он написал ее специально для фильма, и я ей очень доволен.