Дзюдо – один из самых популярных видов спорта в Иране и Израиле. Атлеты обеих стран часто занимают первые места на международных соревнованиях. В Иране выход на поединок со спортсменом из вражеской страны означает предательство родины, поэтому среди многих спортсменов существует практика симуляции травмы во избежание боя с израильскими спортсменами. Израильский режиссер Гай Наттив вдохновился историями реальных спортсменов и позвал в сорежиссеры иранскую актрису Зар Амир Эбрахими. Так получился художественный фильм "Татами".
Героини фильма – иранская дзюдоистка Лейла (Манди) и ее тренер Марьям (Амир). В середине чемпионата мира по дзюдо иранские чиновники приказывают Лейле инсценировать травму и проиграть, иначе ее заклеймят как предательницу государства. На карту поставлена собственная свобода и здоровье ее семьи. Лейла оказывается перед выбором: подчиниться иранскому режиму, как умоляет ее тренер Марьям, или продолжать борьбу за золото.
"Татами" – первый опыт сотрудничества иранского и израильского режиссера в истории мирового кино. Картина участвует в конкурсе "Горизонты" Венецианского кинофестиваля. Мы встретились с режиссерами Гаем Наттивом и Зар Амир Эбрахими на Лидо и поговорили о работе над картиной.
– Как вам пришла идея фильма позвать Зар стать сорежиссером фильма?
Гай Наттив: Во-первых, в 2020 году, в разгар пандемии, я читал статьи о спортсменах и спортсменках, которые протестовали против иранского режима.
Например, боксер Садаф Каден или фехтовальщица Кимия Ализаде, которая была лицом Ирана. Когда она стала чемпионкой, она сказала: "Хватит, я не хочу быть частью этого лицемерия и этой чертовой игры". Это было до революции, до того, что случилось с Махсой Амини. А поскольку я не иранец, я хотел привлечь иранский, и главное, женский голос для рассказа этой истории.
Во-вторых, так случилось, что Зар проходила пробы как актриса. Но тогда я еще не видел ее работу в фильме "Убийца: Священный паук". И когда она приехала в Лос-Анджелес и я увидел ее на экране, у меня буквально отвисла челюсть. Я подумал: "Черт возьми, это потрясающе". Я сразу попросил ее сыграть Мариам. А потом я спросил, хочешь ли ты режиссировать со мной? Зар задумалась.
Без наших дурацких режимов мы были бы братьями и сестрами
Иранцы и израильтяне всегда с подозрением относятся друг к другу. Так что это заняло некоторое время. Но после того как мы начали работу, мы почувствовали себя братом и сестрой. Нам потребовалось около пяти минут, чтобы просто осознать, что мы едим одну и ту же еду, любим одну и ту же музыку, любим одни и те же фильмы, у нас одинаковый вкус в искусстве. Я имею в виду, что без наших дурацких режимов, мы были бы братьями и сестрами. Я имею в виду, что в 70-е годы в Тегеране выступали израильские рок-группы. Зар, скажи, что ты думаешь по этому поводу?
Зар Амир Эбрахими: Да, ты все сказал.
– Это не первый раз, когда вы снимаете фильм, в котором спорт является своего рода метафорой того, что происходит в жизни. Вы сделали то же самое в "Чужих" и в "Офсайде". Что такого особенного в спорте, особенно в дзюдо, что вас привлекает?
ГН: Есть три вещи, которые объединяют людей: музыка, еда и спорт. Дзюдо в Израиле – спорт номер один после футбола. И в Иране тоже. Мы хороши в дзюдо.
В дзюдо спортсмены подчиняются японским законам и правилам чести. Но правительства этого не делают
Мы выигрываем медали, чемпионаты, участвуем в Олимпийских играх. Дзюдоисты, иранцы и израильтяне, – лучшие друзья за закрытыми дверями, за кулисами. Поэтому я подумал, что это отличная платформа, чтобы показать человеческие отношения между этими двумя противниками. А также меня привлекло, что в истории изральско-иранского противостояния в дзюдо есть психологическое давление, наравне с физическим. Само по себе дзюдо не похоже на бокс, это не кровавый вид спорта. Это спорт, в основе которого есть честь, кодекс поведения. Нужно ценить и уважать своего противника. И это то, чего хотят и израильтяне, и иранцы. В дзюдо они подчиняются японским законам и правилам чести. Но правительства этого не делают.
– Вы верите, что, работая вместе как израильский режиссер и иранская актриса, вы показываете людям, что объединение возможно?
ЗАЭ: Я надеюсь, что это так. Я не думаю, что это было первостепенной причиной нашего сотрудничества. Но для меня было важно видение Гая. Я видела фильм "Кожа", мне он понравился. Нерассказанные истории многих иранских спортсменов благодаря ему стали известны зрителям. И я захотела участвовать в этом проекте. У меня появилась возможность помочь сделать фильм лучше. Сделать его аутентичным.
Государство именно этого и добивается, чтобы мы не сотрудничали друг с другом
Конечно, на согласие на участие ушло какое-то время. Даже несмотря на то, что я живу в Париже, я все равно чувствую этот страх. У меня есть мои друзья, у меня есть близкие мне коллеги. Мы работаем вместе, они все еще живут в Иране, я не хочу никого подвергать опасности, потому что выбрал такой рисковый проект. Но в итоге я подумала, что государство именно этого и добивается, чтобы мы не сотрудничали друг с другом. И это больно.
ГН: Я полностью согласен. Я хотел бы добавить, что, когда я рос в Израиле, Иран был этаким сатаной. Иран, Иран, Иран – это была какая-то страшилка. Но это ерунда. Мы можем быть друзьями и можем заводить дружеские отношения за пределами наших стран. И мы даже организовали спецоперацию по привозу Зар в Израиль для монтажа фильма.
ЗАЭ: Да? Я даже не знала, что это была спецоперация! Мне было приятно, что в аэропорту все меня приветствовали. Каждый человек, работающий там, говорил: "А, это ты! Здесь все ждали тебя". На этапе подписания контракта я говорила продюсерам: "У меня только одно условие. Я никогда не приеду в Тель-Авив, при всем моем уважении". Это просто потому, что я человек, травмированный многочисленными допросами.
В последний год моего пребывания в Иране меня допрашивали около шести месяцев каждый день
В последний год моего пребывания в Иране меня допрашивали около шести месяцев каждый день. И я помню, как однажды я поехала в США и кто-то просто остановил меня и очень агрессивно начал допрашивать: "Куда ты идешь? Что ты здесь делаешь? С кем ты собираешься встретиться?" И меня тогда просто трясло, я ничего не могла с собой поделать. Я подумала: "Черт возьми, они сейчас арестует меня как террориста, потому что для них я подозрительная". Я не хотела попадать в подобную ситуацию в Израиле. Я слышала от многих моих друзей, даже граждан Франции, что их допрашивали часами. Но продюсеры помогли.
ГН: Не только продюсеры помогли пройти контроль Зар в аэропорту, мы даже подключили президента Израиля.
– Вы сказали, что музыка, как и спорт, объединяет людей. В фильме очень много женского иранского рэпа, и, к сожалению, здесь, на показе в Венеции, не было субтитров. Но, как мне кажется, слова должны дополнять историю. Вы бы могли рассказать, о чем эти песни?
ЗАЭ: Это было наше решение не переводить рэп, оставить его в таком виде, чтобы зрители почувствовали смысл через ритм и музыку. Эти песни о сопротивлении, о борьбе, как и весь рэп. Но на фарси.
ГН: Сейчас есть целое женское движение рэперов. Мы узнали о них в ходе работы. У нас в фильме даже есть Джастина, подруга героини, в жизни она рэпер.
ЗАЭ: Ее музыку запретили, как и всю музыку иранских певиц. В Иране женщинам запрещено петь. Так что одна за другой они просто уезжают. И она как раз одна из тех, кто только что покинул Иран и теперь свободно может исполнять свой рэп.
– Вы пришли уже на готовый сценарий? Или что-то изменили?
ЗАЭ: Это настоящий вызов, снимать иранскую историю, находясь вне страны. Это почти как исторический фильм. Требует времени, бюджета и двойной энергии. Особенно потому, что наши главные герои – Лейла и ее муж – выросли в Европе и США и не очень хорошо говорят на фарси. Самая большая задача была сделать все гладко. Ариан сделала все невероятно. Драться и не забывать о произношении, об акценте – это высший класс. Но за пределами татами мы очень много работали над акцентом. Никто не может себе представить, насколько это сложно и долго.
ГН: Именно поэтому я не мог снимать фильм один. Я не знаю, как руководить персидскими актерами, и Зар отвечала именно за это. Может она и скромничает, но она изменила диалоги, добавляла что-то. И на площадке, и в пост-продакшене, ее рука повсюду.
– Для человека, бежавшего из Ирана, какова была эмоциональная плата за то, что вы снимали историю про побег?
Мне нравится кино, потому что оно может быть окном в другие культуры
ЗАЭ: Я здесь не для того, чтобы снимать французский фильм о любви или американскую комедию. Мне нравится кино, потому что оно может быть окном в другие культуры. Мне нравится кино, потому что я могу выразить себя и рассказать о вещах, которые для меня важны. Должно быть что-то, что меня связывает с темой. В Иране есть много нерассказанных историй. В самом Иране нет возможности рассказать их, снять такой фильм, у нас нет этой свободы. Так как я живу во Франции, я могу позволить себя участие в подобном фильме.
– Какова ситуация со свободой самовыражения в Израиле сегодня?
ГН: Когда писал эту историю вместе с Эльхан Эрфани, ситуация была лучше, не была такой экстремальной. Сейчас и в Израиле, и в Иране все ухудшается. Права женщин нарушаются. Люди выходят на протесты против Биньямина Нетаньяху и правого правительства. В обоих странах люди участвуют в антиправительственном движении. И художники боятся выступать против правительства, потому что они могут лишиться финансирования, у них могут начаться проблемы.
ЗАЭ: Та же проблема у нас есть в Иране. Если вы против – вы не просто получите денег, чтобы снимать фильмы. Вас еще посадят в тюрьму, запретят ваше творчество.
– Гай, вы боитесь, что у вас могут возникнуть проблемы?
Мы с Зар оба любим одно и то же кино. Мы выросли на смелых фильмах
ГН: Ну, мне все равно, потому что я больше не живу в Израиле. Я живу в Лос-Анджелесе. У моих фильмов частное финансирование. Так что я могу говорить все, что хочу. В Израиле даже за Голду меня ругали. Хотя она довольно противоречивый персонаж. Я никогда не боялся за свое кино в Израиле. "Кожу" тоже нельзя назвать фильмом для всех. Моя мама мне как-то сказала: почему ты не можешь снять чертову комедию? Мы с Зар оба любим одно и то же кино. Мы выросли на смелых фильмах. Они что-то говорят о мире. Мы все меньше и меньше видим это в кино, особенно в американском кино. Это то, что нас движет, понимаешь?
– Почему вы выбрали черно-белое?
ГН: А как вы думаете, почему? Что это значит?
– У меня несколько версий. Я бы хотела услышать вашу.
ГН: Идея, стоящая за этим, — угнетение. Женщины живут в черно-белом мире, в черно-белом обществе. Нет никаких оттенков. Либо то, либо это. Либо да, либо нет. Еще для нас был важен формат кадра. Квадратный, вызывающий клаустрофобию. В кадре нечем дышать. Это угнетение, это стресс, это стена, за которой живут женщины. Но черно-белое еще и потому, что мы не уточняем время. Это могут быть 80-е, 90-е или 2000-е. Мы можем это увидеть и через 50 лет.
– "Убийца "Священный паук" прогремел на весь мир. Вы получили награду в Каннах, фильм попал в иранский прокат через черный рынок. Как вы думаете, с этим фильмом будет то же самое?
ЗАЭ: Да, конечно. Сразу же.
