По всей линии фронта в Украине регулярно ездят волонтеры: привозят местным жителям продукты, лекарства, генераторы, топливо и помогают эвакуировать людей.
Среди волонтеров есть фотографы и публицисты, которые, возвращаясь из поездок, рассказывают об увиденном всему миру. В одной из самых горячих точек фронта – под Бахмутом – часто бывает и Виктория Ивлева, российская журналистка, фотограф, лауреат премии "Свободная пресса Восточной Европы".
В интервью Настоящему Времени она рассказала, как удается уговаривать людей выехать из Бахмута.
– Как вы приехали в Украину и как давно вы были в Бахмуте?
– В Бахмуте я была ровно неделю назад, а в Украину я приехала в самом начале марта – с начала активной фазы этой войны.
– То есть это был совершенно осмысленный поступок, чтобы видеть и помогать?
– Да, это был абсолютно осмысленный поступок. Я хотела быть со страной, которой моя страна принесла неисчислимые страдания. Для меня это был единственный правильный шаг, о котором я никогда не пожалела.
– Расскажите, как вы видите то, что сейчас происходит в Бахмуте? Что бросается в глаза вам, как человеку невоенному, в этом городе?
– Это фактически линия фронта. Там осталось несколько тысяч человек, но их количество никому не известно, потому что никакой общей информации по городу нет и никакой коммуникации одного района с другим у города нет. Кто-то пришел и увидел, кто-то не пришел и не увидел.
Но в Бахмуте сейчас действуют четыре "пункта несокрушимости", в которых люди могут поесть, погреться, принять душ в одном из пунктов. Там даже работает парикмахер, стоят стиральные машины – можно постирать одежду и потом мокрую унести домой, чтобы не задерживать очередь. Все это, конечно, покрыть нужды города не может. Но это хоть какая-то отдушина.
И я знаю, что идет много разговоров о том, нужно ли это делать или нужно насильно людей вывезти, заставить их оттуда уехать, чтобы и им было легче, и чтобы они не мешали военным, потому что понятно, что гражданские люди мешают воевать. Но эти разговоры в пользу бедных, потому что как это сделать? Например, можно перестать людей кормить и устроить новый маленький голодомор. Понятно же, когда ты реально на это смотришь – это не выход из положения. Можно перестать людям привозить воду, чтобы они начали умирать от жажды. Как это будет выглядеть? Никто до конца эту мысль не додумывает, потому что понятно, что это полный бред. И остается одно – просто тихо приезжать и уговаривать людей уезжать.
Сказать, что люди там находятся, потому что у них чуть-чуть улучшились условия и можно сходить помыться, – нет. Люди находятся не из-за этого. Это просто немножко облегчение их мучений, но причины, по которым люди там находятся, все время одни и те же и действительно разные. И я должна сказать, что "русский мир" как причина стоит, я думаю, на одном из последних мест.
– В судах, у российских изоляторов, куда сажали людей, задержанных на протестах, вы всегда находили слова для того, чтобы поговорить с российскими полицейскими и надзирателями и убедить, что людям в тюрьмах нужна помощь, что они действительно нуждаются в воде и еде. А в Бахмуте вам удалось найти слова для тех людей, кто там остается, чтобы кого-то, может быть, все-таки вывезти оттуда?
– Вы знаете, в основном эти слова находят мои дети, которые занимаются вывозом, активной эвакуацией, и их товарищи – группа волонтеров, которая имеет право до сих пор заезжать в Бахмут и вывозить кого-то. Я в этом большого участия, если честно, не принимаю. Но, может быть, три-четыре раза мы кого-то вывозили. Как правило, это заявки от родственников. И мы приносим людям телефон, на котором записана эта заявка, где люди умоляют уезжать, и кто-то соглашается.
На моих глазах произошел случай. Нам сказали, что на "пункте несокрушимости" есть одна старушка, у которой погиб сын. Что сын этот чуть ли не дома лежит мертвый. Нужно поехать посмотреть и уговорить ее уехать. Мы поехали в дом. Дом этот был похож больше на хлев, к сожалению, потому что там нет воды, тепла, никакого света, кроме каких-то фонариков, которые не всегда светят хорошо, полностью забиты окна снаружи, то есть нет даже дневного света. Там лежит старушка, которая рыдает и рассказывает историю, как ее сын пошел куда-то, на него упали осколки, его раздробило. Его принесли чуть ли не по кускам. И он лежит третьи сутки, слава богу, не в ее доме, а в соседнем, его никто не забирает. И мы говорим: "Давайте, поехали". – "Нет, я останусь здесь, с ним". Я говорю: "У вас есть какие-то родственники?" – "Есть родственница там-то". – "Дайте ее телефон". Мы вечером приехали и связались с родственницей. И я ей говорю: "Запишите, пожалуйста, обращение к вашей бабушке, чтобы она уехала". Она записала. На следующий день мы приехали к бабушке. Тело уже, слава богу, забрали местные ритуальные службы. И она послушала, плакала, конечно. Это ужасно было, когда она лежит в кровати, слушает с моего телефона слова своей родственницы о том, чтобы она уезжала, что ее не бросят. И она сказала: "Да, я поеду". Мальчики-волонтеры, с которыми я была, ее подняли, помогли ей одеться в полной темноте с фонариками, собрали документы – слава богу, все нашли. Привезли ее сначала в Краматорск, там ее очень хорошо приняли в шелтере, который сделали для беженцев. И она сказала: "Боже, свет горит, я в раю". И через несколько дней родственники перевезли ее в дом престарелых недалеко от того места, где они живут, с тем чтобы ее навещать. И это история, которая закончилась хорошо.
