Родные белорусской оппозиционерки Марии Колесниковой ничего не знают о ней ровно год: последнее письмо от Марии было ими получено 15 февраля 2023 года. Власти Беларуси не сообщают родным о ней никакой информации. Неизвестно даже, где находится глава предвыборного штаба Виктора Бабарико, которую Минский областной суд приговорил к 11 годам лишения свободы после протестов 2020 года.
Известно лишь, что после приговора Марию отправили в Гомельскую женскую колонию № 4, где сразу же поместили в ШИЗО. В конце 2022 года Колесникова перенесла экстренную операцию в Гомельской больнице скорой помощи, куда ее отправили с прободной язвой.
Вскоре после этого ей разрешили свидание с отцом: оно длилось 10 минут и проходило под присмотром врача и сотрудников колонии. Но оно было единственным, и после него с родными Колесникова не встречалась и письма от нее тоже не доходят.
"Я могу только молиться о том, чтобы моя дочь была жива, потому что администрация тюрьмы в Гомеле не разрешает ей встречаться со мной и не отвечает на мои письма и запросы", – заявил агентству Associated Press отец Колесниковой Александр Колесников в телефонном интервью из Минска.
Комитет ООН по правам человека неоднократно подчеркивал, что содержание заключенных в Беларуси "без права общения с внешним миром, с риском насильственного исчезновения указывает на стратегию наказания политических оппонентов и сокрытие доказательств жестокого обращения и пыток со стороны правоохранительных органов и тюремных властей".
Телеканал "Настоящее Время" поговорил с Татьяной Хомич, сестрой Марии Колесниковой, о том, что известно о состоянии ее здоровья и условиях содержания. Татьяна не исключила, что письма от Колесниковой не доходят потому, что ее примерно год назад поместили в помещение камерного типа, тюрьму внутри тюрьмы, и с тех пор держат там без перерыва.
– Когда вы получили последнее письмо от Марии? Удается ли вам ей звонить, получаете ли вы от нее какую-то информацию?
– Последнее письмо, которое мы получили от Маши, было 15 февраля 2023 года, то есть это было год назад.
До этого приходили иногда письма, но довольно редко на самом деле. Мы знаем, что мы точно не получали все письма, которые Маша нам писала. Письма друзьям и знакомым, и вообще незнакомым людям перестали от нее вообще приходить еще в 2022 году.
Последний звонок тоже был очень давно, еще до Машиной операции. До этого были возможности общаться с ней по видео, я с ней разговаривала в 2022 году, у нас было несколько звонков. Это фактически такой обязательный способ коммуникации с заключенными. И после нескольких таких звонков в августе 2022 года Маше сказали, что больше она не будет со мной общаться.
– Эти звонки происходили в присутствии сотрудников колонии? Сколько вам разрешали общаться?
– Звонки были всегда короткие: 5-6 минут, не больше. Всегда кто-то стоял, наблюдал, слушал рядом с ней. То же самое было со звонками с папой. Если в какой-то момент им не нравилась тема разговора, или им казалось, что-то было подозрительное, они отключали разговор, останавливали, даже не предупреждая.
– Последнее письмо, которое вы получили от нее из колонии, было уже после ее операции? Что она рассказывала о своем здоровье?
– В последних Машиных письмах, которые мы получили, конечно, она писала о своем состоянии здоровья, потому что она только перенесла операцию, много восстанавливалась. Она вернулась тогда в отряд: она находилась месяц в медчасти в колонии, вернулась в отряд, восстанавливала силы, потому что еще тогда она передала, что она потеряла около 15 килограммов веса.
И адвокат тоже мог еще ее тогда посещать как раз до начала февраля: тогда был последний визит, когда адвокат смог ее увидеть. И он тоже передавал, что, конечно, Маша сильно похудела, это было очень заметно.
Еще в январе 2023 года она была совсем слабая, в феврале ей было чуть-чуть лучше.
– У вас есть информация: она все еще в колонии в Гомеле?
– К сожалению, с тех пор у нас нет никакой связи с ней, возможности вообще узнать, как она себя чувствует, как у нее вообще дела, где она находится. Приходила такая информация из анонимных источников, что как раз около года назад Машу поместили в помещение камерного типа, ПКТ. Это один из способов наказания. И там она находится уже практически год.
Это значит, что целые сутки она содержится в четырех стенах, она одна в камере, хотя камера может быть рассчитана на 4-6 человек. У нее есть прогулки максимум 30 минут в день, 20 минут душ в неделю. И нет звонков и писем, хотя они на самом деле должны быть.
– Вы задавали вопрос сотрудникам колонии, почему не доходят письма от Марии?
– Постоянно были такие отговорки, отписки, что "вы не получаете писем, потому что она не хочет писать", "вы не получаете звонки, потому что Маша не хочет разговаривать, она не хочет видеть адвоката, поэтому она не пишет заявления на встречу". Это такая обязательная процедура: мол, она "не хочет видеть родных и так далее". Мы, конечно, понимаем, что это вранье.
Такого никогда не было раньше. И трудно себе представить, что в целом, содержась в колонии, находясь в задержании несколько лет, Маша хотела бы остановить связь с родными!
Если она в помещении камерного типа – это значит, что Маша все это время находится одна в камере, то есть она не может общаться с другими заключенными, у нее нет никакой социализации по большому счету. И конечно, такие условия вызывают опасения за ее здоровье: и физическое здоровье, и психологическое здоровье.
– Другие заключенные колонии что-то о ней сообщают?
– Люди боятся и связываться, боятся передавать информацию. Потому что напомню, что, когда Машу госпитализировали в больницу скорой помощи в гражданскую больницу в Гомеле, когда у нее была операция, также пришла анонимная информация об этом. И буквально через несколько дней появились новости о том, что сотрудникам больницы угрожали арестами, сроками до 6 лет и так далее – только за распространение информации о здоровье Маши, о ее местонахождении и так далее.
– Вам что-то известно об условиях содержания в колонии?
– По той информации, которая есть сейчас, Маша находится в Гомельской колонии № 4, в этой колонии также содержится около 200 других женщин-политзаключенных вместе с другими заключенными.
Это колония общего режима. Есть в Беларуси женские колонии более строгого режима.
Если в целом говорить об обычных условиях содержания, то женщины находятся в отрядах по 80-100 человек, их жизнь подчинена такому общему расписанию. Они работают на территории Гомельской колонии: там находится швейная фабрика, на которой шьют униформу. Это может быть разная форма, в том числе форма для силовиков, для армии, для медперсонала, строительная форма и так далее. И работа на таком предприятии именно в колонии – это обязательное условие содержания. Там есть исключения, например, для пенсионеров либо, например, несовершеннолетних. Но в основном все женщины там работают.
Конечно, в текущей ситуации, так как Маша там находится в ПКТ, она не работает. Мы поняли, что она изолирована, потому что ее перестали видеть: раньше информации о ней все-таки было больше, потому что большее количество политзаключенных ее видели.
Также в колонии есть такие "информационные минутки", когда вместе всем отрядом они смотрят пропагандистские новости. На территории этой колонии есть, так сказать, свое телевидение, над созданием которого работают в том числе и сами заключенные. Там есть такие мероприятия, как концерты и театры, но сразу скажу, в случае с Марией она никогда не могла участвовать в чем-то подобном. В принципе, проблемой даже было, чтобы Маша могла посетить эти мероприятия.
– Отличаются ли условия изоляции вашей сестры от того, что происходит за решеткой с другими белорусскими политзаключенными?
– На политзаключенных: на Машу, на Виктора Бабарико, на Сергея Тихановского, Николая Статкевича, Игоря Лосика, Максима Знака оказывают давление. И периодически связь пропадает с Алесем Беляцким. Насколько я слышала, в последние несколько месяцев с ним тоже нет никакой связи.
Это происходит, конечно, чтобы психологически их сломать, чтобы они думали, что о них все забыли: и люди, которые находятся в Беларуси, и за пределами Беларуси тоже забыли о политзаключенных.
– Вы верите, что Мария выйдет на свободу?
– Меня поддерживает мысль, что, наверное, чем больше времени проходит, чем дальше, все-таки тем ближе момент освобождения. Я очень надеюсь, что Маша и остальные смогут сохранить свое физическое и психическое здоровье. Хотя мы видим, что это тоже очень сложно.
Известно как минимум о четырех случаях смерти в колониях и тюрьмах в Беларуси за эти три с половиной года. Это только те, о которых нам известно, возможно, их еще больше. Мы часто слышим о том, что с такими странами, как Беларусь, с такими диктаторами не должно быть никакой коммуникации. Но я считаю, что в целом коммуникация и попытки должны вестись до последнего освобожденного человека.
Даже в таких ситуациях, и особенно в этой ситуации, когда это уже такая гуманитарная проблема для Беларуси, должны все-таки фокусироваться на этом вопросе, на вопросе освобождения, восстановления связи с политзаключенными, оказания им медицинской помощи. И в этой ситуации европейские страны, США, которые должны способствовать этому и постоянно на этом настаивать при любых контактах с белорусским режимом.
