Владимир Путин 28 ноября выступил на заседании Всемирного русского народного собора по видеосвязи. В частности, он объявил минуту молчания по погибшим в Украине российским солдатам. И сразу же после этого продолжил говорить о войне, назвав ее "битвой за суверенитет, за справедливость", которая "носит без всякого преувеличения национально-освободительный характер, потому что мы отстаиваем безопасность и благополучие нашего народа, высшее, историческое право быть Россией – сильной, независимой державой, страной-цивилизацией".
И в тот же день недовольные войной, а точнее, бессрочной мобилизацией на нее мужчин россиянки опубликовали манифест и петицию. Женщины жалуются, что государство отвернулось от тех, кто уехал воевать, и от их семей.
Что значат слова Путина о войне и во что могут вылиться манифесты недовольных мобилизацией россиян – в эфире Настоящего Времени объяснил старший научный сотрудник Берлинского центра Карнеги по изучению России и Евразии, политолог Андрей Колесников.
– Путин заговорил о национально-освободительной войне. Что это значит?
– Это попытка найти новые слова для оправдания того, что он делает. Это, вероятно, слова, которые будут употребляться в ходе предвыборной кампании. Продолжение того самого дискурса о противопоставлении России Западу и подтверждение того дискурса, который уже был, что на нас напали, мы обороняемся, это большая цивилизационная война, а не просто какой-то эпизод, и мы боремся за свободу всего мира, за его многообразие, многополярность и являемся лидерами мирового большинства. Это просто другое название той же самой идеологемы, того же самого способа оправдать то, что делает Путин.
– Это какой-то способ, который использовали раньше, в советское время? В эти слова облекали советские войны?
– Отчасти да. Собственно, так происходило "освобождение" западной Украины и западной Беларуси в 1940 году. Примерно так же оправдывалась финская зимняя война 1939 года, то есть в этом нет ничего нового. И сейчас ровно такого же свойства аргументы: слова "освободительная оборонительная война" использовались с самого начала "спецоперации" (так в России называют войну против Украины – НВ).
Это просто нащупано такое новое слово, очень броское, яркое, действительно известное со времен Советского Союза, и очень неожиданно использовано для нации, на которую никто не нападал и которая ничего от Запада не имела, кроме инвестиций и улучшения качества, образа и уровня жизни. Но тем не менее сейчас это доминирующий дискурс.
– При этом про денацификацию Украины и другие цели, заявленные в самом начале, больше никто не говорит. Сейчас все как будто бы уже имеет другой смысл, более существенный, что ли.
– Да, это все делается в рамках уже сформулированной государственной идеологии. Вот эти требования Бастрыкина, Чуйченко: "Давайте поменяем статью конституции об идеологическом многообразии, нужно уже приходить к государственной идеологии", – но она уже есть. Нация, у которой в единых учебниках определенным образом интерпретирована история, сформулированы какие-то идеологические постулаты, уже пришла к полу-тоталитарному состоянию, к государственной идеологии. Здесь опять же ничего нового нет. Но после того, как страна хлебнула свободы в течение пары десятилетий, это выглядит, конечно, очень экзотически.
– Путин собирается воевать весь свой следующий президентский срок, который, вероятно, случится?
– А иначе не получится, потому что, возможно, на каком-то этапе он придет к мирному соглашению, но это будет замороженный конфликт, а не завершенный. У любого лидера должна быть цель. "Наша цель – коммунизм", Ельцин строил капитализм, Путин строил на прошлом этапе стабильность, но он задержался на своем посту, ему нужно переформулировать задачу. Теперь эта задача – победить Запад в широком смысле слова, что бы это ни значило. Но эта задача требует многих лет. За один год или в рамках "спецоперации" эту задачу не решить, ее нужно решать долго. И такое полувоенное конфронтационное состояние, вероятно, действительно будет длиться очень долго, пока Путин находится у власти. Это способ существования "позднего Путина".
– Если говорить о протестах жен мобилизованных. В начале полномасштабного российского вторжения в Украину очень многие говорили, что сейчас в Россию поедут гробы с погибшими российскими военными, и тогда против войны встанут матери. Но никто не встал. Сейчас как будто начинается в России движение жен, матерей и тех людей, кого мобилизовали на фронт и оттуда не отпускают. Можно ли говорить, что в российском обществе сейчас, через полтора года российского полномасштабного вторжения в Украину, что-то начинает меняться, начинает нарастать недовольство?
– Как минимум это очень интересный феномен, из которого может вырасти недовольство и даже потенциально некое политическое движение, а может и не вырасти. Проблески такого рода сопротивления были во время частичной мобилизации, но они были погашены очень быстро: Путин встретился с так называемыми матерями и женами солдат, и все на этом успокоилось, частичная мобилизация была якобы отменена, и настроение у населения улучшилось.
Происходит рутинизация войны, ничего особенного, вот она идет и идет, жить же можно. И власти это устраивает, и основную часть населения это устраивает: "Мы готовы вас поддерживать в этой логике, только не вовлекайте нас в окопы". Но часть населения все-таки вовлечена, и она начинает уставать от этого состояния. Подчеркивается или не подчеркивается – по-разному выступают члены этого движения – что они не против "СВО", но нужно вернуть справедливость. Несправедливость в том, что год воюют именно их мужья, пусть повоюют какие-то другие. Следующим кликом они очень быстро пришли к несколько иному осмыслению реальности.
Несправедливость в том, что, например, настоящие убийцы, насильники, преступники служат всего лишь полгода, после чего возвращаются героями и опять начинают совершать преступления. А абсолютно законопослушные граждане, которые понуро, не желая нарушать законы этого государства, пошли, согласились с мобилизацией себя, с вовлечением своих тел, ведь государство попросило население расплатиться телами – это уже как бы тоталитаризм, даже не авторитаризм. В их отношении несправедливость, их не возвращают, у многих нет даже отпусков. Соответственно, начинается этот протест на базе несправедливости.
Государство не готово к такому протесту, потому что оно считало эту часть населения своей социальной базой. Это не интеллигенция, не какие-то профессиональные революционеры, это обычные люди, глубинный народ, и в этом опасность: власть не знает, что с ними делать. Диалог вести она разучилась, заливать деньгами уже недостаточно – этим людям не нужны деньги, им нужны живые члены семьи. И это совершенно новый вызов для власти, она не знает, как с этим бороться.
Добавил к этому Соловьев, который сказал, что это все инспирировано, еще раз обидел это движение, тем самым усилив их позиции. Они совершенно не умеют разговаривать с населением. Вот это чувство несправедливости, пусть даже сейчас они не выступают в целом против войны. Если бы они выступили, их бы давно прикрыли более жесткими методами. Но это действительно может превратить зарождающееся политическое движение в некую силу. Пока этого не происходит, но это заметное событие. И мы видим, насколько власть бессильна и насколько она неумело действует в отношении этих людей: совершает исключительно ошибки, больше ничего.
– А есть вообще шанс, что при росте недовольства Кремлю придется думать об окончании войны против Украины?
– Власть знает, она смотрит социологические исследования. Большая часть населения за мирные переговоры, правда, большая часть желающих мирных переговоров ставят условия, что территории, наверное, все-таки стоит оставить: "мы столько страдали, что нам нужна компенсация". Но есть понимание того, что нужно эту штуку заканчивать каким-то образом, но доброй воли к этому нет, а украинская сторона к этому не готова – и что прикажете с этим делать? Появляется дополнительный аргумент, свидетельствующий об усталости от происходящего. Соответственно, Кремлю нужно думать, тем более в предвыборную кампанию, как это все интерпретировать и понять.
