Синдром изнасилованных и переживших войны.
Как справляются с посттравматическим расстройством те, кто уцелел в терактах

"Мне до сих пор снится сон, что моя дочь лежит вся в крови и не двигается", – говорит Амина. Ей сорок четыре года, ее дочь в порядке. Контуженной и с множеством травм пятнадцать лет назад нашли племянницу Амины – дочь ее двоюродного брата. До вечера 4 сентября семья не знала, жива девочка или нет, пока не обнаружила ее в одной из больниц Беслана. Амина говорит, что ничего страшнее их семья не переживала.

1 сентября 2004 года бесланскую школу № 1 захватили террористы во время праздничной линейки. Больше тысячи человек несколько суток провели в заложниках в заминированном зале. У ног террористов без еды и почти без воды сидели дети, их родные, которые привели школьников на праздничную линейку, и педагоги. На третий день в спортзале, заполненном людьми, раздались взрывы, вспыхнул огонь. 334 человека погибли, 186 из них – дети. 783 человека получили травмы. Одной из тех, кто выжил, но серьезно пострадал, была Диана – племянница Амины.

Сейчас Диана уже взрослая девушка и, по словам родных, героически справилась с пережитым: блестяще окончила школу, поступила в институт и готовится к замужеству. Семья девочки справилась с произошедшим хуже.

"Может, мне еще плакать наравне с родителями погибших?"

Диана и ее родители, как и большинство семей Беслана, сразу после трагедии получили единоразовую выплату – 50 тысяч рублей. Тем, чей ребенок погиб, выплатили 100 тысяч. В первые дни с семьями погибших и пострадавших беседовали психологи, предлагали помощь.

Амина рассказывает, что семье ее брата разговоры с психологами и правда помогали. С маленькой Дианой занимались арт-терапией. Сейчас девушка уже взрослая, но до сих пор носит в сумке блокнот с карандашами – рисование Диану успокаивает. "Брат привык говорить с нами. Рассказывать, если ему снились кошмары, плакать, в конце концов", – Амина говорит, что в Беслане живут люди сильные и гордые. Плакать они не привыкли: "А надо бы, легче ведь становится".

Амина признает право брата на слезы, но себе не разрешает плакать на людях, ведь это не ее родной ребенок пострадал: "Неприлично. Может, мне еще плакать наравне с родителями тех ста восьмидесяти погибших детей?" По этой же причине она не стала беседовать с психологами, которые приезжали в Беслан в сентябре 2004 года.

До ноября город пребывал в глубоком трауре. Продолжалось опознание погибших. И почти ежедневные похороны: кого-то нашли в стенах разрушенной школы и опознали в первые дни; чьи-то тела были до неузнаваемости повреждены огнем, а потому опознание заняло больше времени; кто-то скончался от ран уже в больницах. В соответствии с местными обычаями, первые 40 дней после похорон по погибшему еженедельно совершались поминки. Почти все население города носило траур, казалось, не было ни одной семьи, которой бы не коснулась трагедия.

Амина слушала брата и понимала, что у нее те же проблемы, что и у него: приступы паники, депрессия, ночные кошмары, а также – серьезное чувство вины. "Брат плакал, что не оставил Диану в тот день дома: у нее была небольшая температура после недели простуды, они спорили, повод ли это пропускать торжественную линейку. Брат решил, что не повод, а Диана обиделась и сказала, что тогда пойдет без него". Амина чувство вины испытывает за другое:

"Знаете, о чем я сперва подумала, когда узнала о том, что схватили школу? "Слава богу, что там нет моего ребенка"! Я была почти счастлива, что моя девочка еще маленькая для школы. Как я могла такое подумать? Там было столько детей, Диана была там, а я радуюсь".

Панические атаки преследовали ее почти год: иногда Амина вдруг начинала задыхаться. Проблемы со сном сохранились до сих пор: кошмары начинаются в последние дни каникул дочери – не только летних. Отпустить дочку в школу Амине трудно круглый год.

Но она считает, что "не заслужила" помощь тогда. А просить о ней сейчас, через 15 лет, когда весь город уже привык жить с этой болью и каждый по-своему справляется с жизнью после теракта, – "просто неприлично".

Кто и как помогает при ПТСР – посттравматическом стрессовом расстройстве

В момент оказания помощи людям, попавшим в крайне сложную экстраординарную жизненную ситуацию (теракт, изнасилование, рабство), врачи измеряют давление и проверяют, есть ли внешние повреждения и травмы. А психолог, который специализируется на оказании экстренной помощи, должен сразу оценить психическое состояние и его тяжесть, объясняет психиатр Ольга Бухановская, главный врач Лечебно-реабилитационного научного центра "Феникс".

"Целесообразен осмотр психиатра сразу в момент тяжелого стресса. При выявлении даже легкой патологии целесообразно взять [пациента] на долгое наблюдение, потому что бывает острая реакция на стресс, бывает острое посттравматическое стрессовое расстройство, а потом может формироваться и хроническое ПТСР, – рассказывает Бухановская. – Острое ПТСР диагностируется от первого дня и в течение первых шести месяцев. Хроническое ПТСР вырастает из острого и может уже существовать годами и десятилетиями, как это было с “постафганским синдромом”, например".

Бухановская перечисляет несколько возможных сценариев после экстраординарной стрессовой ситуации.

“Надо помнить, что человек, попавший в экстраординарную ситуацию, мог быть уже болен, а мог заболеть после этого стресса”, – отмечает психиатр. Стресс может послужить толчком для обострения заболевания, которое у человека уже было: "Человек болел шизофренией, случился теракт – и обострилась болезнь. Помимо переживаний, связанных именно с пережитым стрессом".

Следующий вариант: развитие самого ПТСР. "Тут будет абсолютно четкая клиническая картина именно этого расстройства. Тогда врач-психиатр должен установить диагноз, оказать необходимую медицинскую помощь и сопровождать этого пациента не менее полугода, а то и год. Потому что процесс длительный, динамика: где-то тревога, где-то навязчивые мысли. У ряда пациентов после изнасилования, после освобождения из рабства могут быть идеи собственной виновности, суицидальные попытки, алкоголизация, тогда даже врач-нарколог может подключаться. Надо оценивать психическое состояние, видеть слабые места, обязательно на длительное время подобрать психотропные препараты, не только антидепрессанты", – перечисляет Бухановская.

Третий вариант: после крайне тяжелых стрессов могут впервые развиться психические нарушения – вплоть до биполярного расстройства или шизофрении, – которые уже не связаны со стрессом. "И тогда здесь важно оказывать помощь в соответствии с тем заболеванием, которое развилось, для которого стресс явился просто катализатором", – считает врач-психиатр.

Чтобы помощь была эффективной, в команде должны быть психотерапевты и медицинские психологи, которые будут оказывать психотерапевтическую поддержку пострадавшему и членам его семьи. "Это длительное сопровождение, а не одна-две встречи. За пациентом надо наблюдать, снять остроту, перейти на стабильное улучшение, поддерживать психологическое сопровождение. Членам семьи тоже нужна помощь, потому что люди после стресса меняются по характеру, с ними тяжело ужиться", – говорит Бухановская.

По ее словам, ПТСР – заболевание, которое не быстро, но абсолютно точно поддается лечению. Но хотя сейчас к психиатрам стали обращаться за помощью намного чаще, чем раньше, многие все еще избегают этой меры: "То, что некоторые обращаются не к профильным специалистам, – самый главный бич на сегодняшний день в психиатрии. Люди идут к неврологам, кардиологам, к кому угодно, а к психиатру – только если тебя совсем уже скрутит и будешь при смерти. Это и есть большая ошибка. Надо психиатров перестать бояться, надо идти и получать качественную помощь", – призывает Бухановская.

По ее словам, не обязательно искать врачей, специализирующихся только на ПТСР: "Это обычное расстройство, которое встречается в психиатрии. Когда были чеченские войны, когда афганские события были, теракты в Ростове и на Кавказе, обращений было очень много. У нас опыт приобрелся. Если кого-то привезут из плена – мы знаем, как оказывать помощь".

— Есть ли смысл обращаться за помощью через годы после перенесенного стресса?

— Бежать надо за помощью. Самое ужасное, что во время этой болезни настолько все закрепляется, человек начинает меняться, возникают стойкие изменения личности, связанные с перенесенной психотравмой. Человек другой, он годами и десятилетиями не живет, а просто существует. Да, лечение, психотерапия не даст возможность забыть о теракте, забыть о проблеме. Но мы дадим успокоение и принятие последствий этой психотравмы, чтобы не было так "горячо" в душе. Человек будет помнить, он будет горевать. Но мы ведь каждый помним, что у нас кто-то родной и любимый умер, например, но продолжаем жить и получаем удовольствие от этой жизни.

"Новомодная хрень"

"Наконец, хоть автобус пришел", – подумал Александр и вошел в салон. Внутри было очень много студентов из его колледжа – у них как раз закончились занятия. Через несколько минут в автобусе прогремел взрыв.

Взрыв в пассажирском автобусе 29-го маршрута возле остановки "Лесобаза" в Красноармейском районе Волгограда устроила террористка-смертница Наида Асиялова. С собой у нее были две тротиловые шашки, обложенные гайками и шурупами, и гранаты. В тот день, 21 октября 2013 года, погибли семь человек, почти сорок получили ранения. Это был первый из трех терактов, которые пришлось пережить городу в 2013 году.

Автобус был набит битком. Студенты ехали стоя. "Я передал деньги за проезд через ту девушку, которая потом оказалась террористкой. Обычная девушка, никаких опасений не вызвала. Одета была как все, на голове обыкновенная зеленая шапка, – говорит Александр. – Сначала страшно не было, все произошло быстро, ощущение было, как будто сильно ударили по голове". Позже в больнице выяснилось, что молодого у человека пробито легкое. Шрамы на обеих руках остались до сих пор: "Весь в полосках, как тигр".

Александр спокойно рассказывает о случившемся: как с другом Димой пытались выйти через двери, которые заклинило. Как выпрыгнули в окно, побежали вдоль дороги. "Мы что-то такие ошалевшие были, что тупо шли пешком долго, пока на маршрутку какую-то не сели". По дороге даже не обсуждали случившееся. Только в больнице студенты начали понимать, что пережили теракт. Позже Александра увезли в Москву лечиться. Друга Диму, оказалось, контузило. Обоим было по 16 лет.

"Новомодная хрень, читал в фейсбуке", – так Александр отвечает на вопрос, обратился ли он за помощью к психологу после пережитого. Молодой человек считает, что у каждого в жизни было "что-то плохое, даже страшное", – но это этап взросления и делать из этого драму глупо. Постоянные разговоры о пережитом – вот что на самом деле травмирует, уверен он. "Надо сразу решить, хочешь ты быть жертвой и всю жизнь страдать или относиться к этому как к одной только странице личной истории", – говорит Александр.

Он не считает себя жертвой. Психологов, психотерапевтов и психиатров называет "мозгоправами, которые шизофреникам, конечно, нужны, – но и только".

Было бы проще, если бы после теракта все просто сделали вид, что ничего особенного не случилось, говорит Александр. "Мама переживала очень, плакала, что не может больше в автобусах ездить". Сын маму жалел, но "в какой-то момент вежливо попросил не плакать" при нем – нервирует.

Молодой человек признается, что после выписки из больницы ему понадобилось несколько недель, чтобы заново привыкнуть пользоваться общественным транспортом: "На входе в автобус в висках очень гудело, а руки унизительно потели". Александр с гордостью рассказывает, что у него не было депрессии после теракта. Наоборот, он с удвоенной силой взялся за учебу и стал учить второй иностранный язык – испанский.

— А кошмары снились когда-нибудь?

— Иногда во сне флешбеками вспоминался автобус и девушка эта. Я помнил, что она была в зеленой шапке, но почему-то совсем не мог вспомнить ее лица, это мне казалось странным, и я вспоминал. Не считаю это кошмарами.

— А сейчас что-то снится?

— Ну так, иногда, когда настроение за день было плохим. Когда температура высокая, иногда снится. Но мне не мешает. Не автобус, так еще что-нибудь противное бы снилось.

Психика все помнит

Психоаналитик Александр Кантор сетует, что многие люди в России до сих пор пренебрежительно относятся к терапии: "Типичная история: ехал как-то в клинику на такси, опаздывал, слово за слово – разговорились с водителем. Он мне говорит, мол, какой смысл в вашей терапии, разговорах, если 150 рублей заплатил за бокал спиртного – и все нормально. А ничего не нормально, оно потом обязательно дает о себе знать. Выскочит, как лук из грядки".

В России нет программ систематической помощи людям с диагностированным ПТСР. Но они нужны, говорят специалисты: потому что стрессовое расстройство может мучить человека годами.

Каждый не раз и не два раза за жизнь сталкивается со стрессом. Но травма – это другая, на порядок более серьезная проблема. "В отличие от стресса, травматическое расстройство – это глубинное поражение психики, его ядерная самость. Знаете выражение "Праздник, который всегда со мной"? Так вот травма – это несчастье, которое всегда с тобой", – объясняет Кантор. Травма "бьет постоянно", это может длиться годами и десятилетиями. И главное – травма у каждого своя. Многие полагают, что ПТСР бывает только после войны или теракта, но специалисты считают иначе: "Травма – это и прямая угроза жизни, и утрата, и то, что для каждого отдельного человека индивидуально является смыслом жизни", – говорит Александр Кантор.

Хороший специалист подбирает способы справиться с травмой, исходя из особенностей пациента, но в чем врачи сходятся – терапия должна быть длительной. "Должна быть организована среда, инфраструктура: с людьми должны проводить групповые занятия, индивидуальные, их нужно периодически реабилитировать, куда-то возить отдыхать, разработать эту систему. А как она может быть разработана в местах, где пережили ужасы: войны, теракты, наводнения? Там лишь бы выжить, обустроиться на новом месте, там не до того. Но психика все помнит", – говорит Александр Кантор.

Обратиться за помощью к специалисту можно и через годы, но раньше начинать лучше. "Cначала можно просто выслушать человека. Целое направление, например, на Западе есть – listening. С детьми это может быть арт-терапия, какое-то легкое обсуждение проблемы", – рассуждает Кантор.

"У людей, которые получили травму давно, более высокая тревожность, – продолжает врач. – Классический пример: [во время войны] во Вьетнаме погибло около 50 тысяч человек, а от пост-стрессового состояния – самоубийств, алкоголя и наркотиков, например, – в три раза больше, уже в мирное время. Хотя в США совсем другая система работы – не то что у нас".

"Врач сказала, что стрессовать нормально"

"Не пользуюсь больше метро ни в одном городе мира", – признается Анна и показывает шрам на плече. 3 апреля 2017 года на второй линии метро Санкт-Петербурга произошел взрыв. Погибли 14 человек. 62 пассажира получили ранения, Анна – одна из них.

Анна человек скромный, ей явно некомфортно долго говорить о себе: "Я читала о девочке, она, наверное, была совсем недалеко от меня, но пострадала гораздо больше – пролежала в коме две недели, заново училась ходить". Анна читала много заметок о трагедии. После случившегося девушка не могла долго оставаться одна, и на несколько недель к ней переехала жить подруга: "Кира на меня вечно ругалась, что я не отвлекаюсь, а наоборот – каждый день читаю новости, интервью, смотрю, что по телеку говорят".

Анна довольно быстро приняла решение обратиться за помощью, но не знала, как выбрать специалиста. Тогда она даже не понимала, что психолог и психиатр – не одно и то же: "Я знала из СМИ, что лечить душевные травмы нормально и правильно, но у меня не было ни одного знакомого, кто бы лечился от такого. Ну, или мне не говорили". Поиски подходящего специалиста методом проб и ошибок затянулись. "Первый же врач мне сказала, что стрессовать после таких событий нормально, и просто выписала лекарство. Я потом нагуглила, что это таблетки, которые шизофреникам прописывают!"

Анна исправно пила таблетки три недели, от них клонило в сон. Она стала спать большую часть суток. Взяла отпуск на работе, потому что перестала просыпаться по будильнику и трезво мыслить. Постепенно организм привык к препарату, Анна стала меньше спать и смогла работать из дома. "Но как только мне стало лучше, врач сказала, что надо увеличить дозу. Когда я спросила, нельзя ли выбрать лекарство, под которым я смогу работать, она ответила, что я многого хочу". На этом общение девушки с врачом завершилось.

Следующим был гипнотизер, результатов работы которого Анна не обнаружила. За гипнотизером последовали групповые занятия, где девушка с готовностью слушала других, но стеснялась рассказывать о своих переживаниях. Психолог, который вел группу, на участии Анны не настаивал: "В какой-то момент я поняла, что мой собственный нервяк только усиливается, а я еще каждый вторник плачу над чужими бедами".

Отчаявшись найти помощь извне, Анна принялась помогать себе сама: "Я подумала и решила, что больше всего меня пугает метро как таковое. Ну я и перестала туда спускаться". Девушка пошла на курсы вождения, взяла кредит, чтобы купить автомобиль, и переехала из съемной квартиры, которую больше не могла себе позволить, к бабушке. Когда отпала необходимость пользоваться метро, стало заметно легче: больше не мучали приступы паники, появилась цель – выплатить кредит.

Полностью это проблемы не решило: Анна все еще чувствует, что ей нужна помощь. Но обращаться к новым специалистам после нескольких неудач не решается. "Прошло больше двух лет, а я так и не могу спуститься в метро. Нервничаю, даже когда вижу вагоны в сериалах, например", – рассказывает Анна. И добавляет: "Я всегда хотела быть мамой, но теперь уверена, что никогда не решусь на рождение ребенка".