В России на неделе стало известно сразу о нескольких случаях отправки людей на принудительное лечение, все они – активисты или политики. Сторонница Алексея Навального Виолетта Грудина, которая собиралась баллотироваться в депутаты горсовета Мурманска, принудительно госпитализирована в коронавирусную больницу, хотя врач в суде сказал, что в стационарном лечении она не нуждается. Грудина объявила голодовку. Другие случаи связаны с психиатрическим принудительным лечением: активист из Иркутска Дмитрий Надеин признан виновным в оправдании терроризма и помещен в психиатрический стационар, такое же наказание за применение насилия к полицейскому и экстремизм суд назначил Александру Габышеву из Якутии, который объявил себя шаманом и шел в Москву "изгонять" Владимира Путина.
Рассказываем, как в России возрождают практику карательной медицины и отправляют активистов на принудительное лечение в психиатрические клиники, а также объясняем, как именно устроено такое лечение.
Принудительное лечение для блогеров и протестующих
Принудительное лечение в России применяется к людям, совершившим уголовное преступление. Есть федеральный закон "О психиатрической помощи", в нем говорится следующее: "Принудительные меры медицинского характера применяются по решению суда в отношении лиц, страдающих психическими расстройствами, совершивших общественно опасные деяния". Принудительное лечение может быть основным и дополнительным наказанием. Решение о невменяемости преступника принимает суд. Для этого суду нужна психиатрическая экспертиза. Поэтому человек может попасть в психиатрическую больницу еще до приговора.
"По закону о психиатрии если выносится решение суда и вас помещают в стационар, то это лечение длится тридцать дней. Если в течение этого времени врачи не приходят ни к какому выводу, они вправе подать [на продление этого срока] еще на 30 дней. И потом еще на 30 дней", – рассказывает Петр Трофимов.
Трофимов – бывший почтальон, оппозиционер, участник акций протеста – попал под суд в 2018 году. Якобы за самоуправство на одном из предыдущих мест работы: по данным следствия, Трофимов, который несколько лет назад работал сварщиком, не вернул работодателю оборудование. На психиатрическую экспертизу Трофимова увезли прямо из дома. В больнице он провел почти месяц.
"У меня палата была на двух человек. Она закрывалась на ночь, на тихий час. Санузел как бы присутствует, потому что им пользуются, рядом – умывальник, и там же есть душ. Но им никто не пользуется, потому что душ – один раз в неделю", – вспоминает Трофимов условия в стационаре.
Сейчас Петр живет в Финляндии, где он попросил политическое убежище.
Правозащитная группа "Агора" еще в 2016 году выпустила доклад о возвращении карательной психиатрии в России. Правозащитники обращали внимание на то, что психиатрической экспертизе стали все чаще подвергать фигурантов политических дел.
На такую экспертизу были направлены участницы группы Pussy Riot, арестованные после акции в храме Христа Спасителя. Эксперты диагностировали у Надежды Толоконниковой и Екатерины Самуцевич расстройство личности. Эти расстройства выражались в "активной жизненной позиции, стремлении к самореализации", в "упорстве и категоричном отстаивании своего мнения". "Психолого-психиатрическая экспертиза, проведенная со мной в тюрьме по решению следствия, показала, что главные черты моей личности – гуманизм, стремление к свободе, справедливости", – говорила Толоконникова в последнем слове в суде.
Месяц в психиатрическом стационаре провел фигурант еще одного дела об оскорблении чувств верующих – блогер Виктор Краснов. В социальной сети "ВКонтакте" он написал, что бога нет, а Библию назвал "сборником еврейских сказок". Двое верующих подали на него в суд.
Проходил психиатрическую экспертизу художник-акционист Петр Павленский, арестованный за поджог дверей ФСБ на Лубянке. Проверяли психиатры и знаменитого активиста Сергея Мохнаткина.
Среди политических были и те, кого отправляли на принудительное лечение после суда, – например, фигурант "Болотного дела" Михаил Косенко. Еще в армии он получил контузию и потом состоял на учете в психоневрологическом диспансере. Косенко арестовали в связи с протестами на Болотной площади 6 мая 2012 года, обвинили в применении насилия к полицейскому. После психиатрической экспертизы он получил диагноз "параноидальная шизофрения". Суд признал Косенко невменяемым. Косенко лечился в больнице полтора года, потом его отпустили на амбулаторное лечение.
"Если ты на принудительном лечении, ты полностью находишься в распоряжении этого режима и тех, кто этот режим организует. Ты уже не волен встать когда хочешь, есть когда хочешь, выйти куда хочешь, надеть то, что ты хочешь, заниматься тем, чем ты хочешь. Ты находишься в ситуации принудительной изоляции", – описывает положение помещенного по решению суда в стационар дефектолог Анна Битова.
"Он отходил после выхода из больницы, как-то в себя приходил, наверное, месяцев восемь", – рассказывала после освобождения Михаила Косенко его сестра Ксения.
Позже на принудительное лечение отправили еще одного участника "Болотного дела" – Максима Панфилова. В приговоре говорилось, что он сорвал шлем с сотрудника ОМОНа и "причинил ему физическую боль". Панфилов провел в психиатрической больнице почти год. Потом его отпустили на амбулаторное лечение.
Только суд может решить, прекращать лечение, продлевать его или изменять. Человек может остаться в больнице на очень долгое время, минимум – на полгода.
"Не было ни часов, ни зеркал". Как устроено принудительное лечение по решению суда
Журналистка проекта Sota Анастасия Кашкина попала в психиатрическую больницу в 2020 году – сначала добровольно, а затем ее оставили в стационаре принудительно по решению суда. Анастасия обратилась к психиатру, потому что у нее случился нервный срыв и были суицидальные мысли, врач предложил ей госпитализацию. Анастасия согласилась – так она оказалась сначала в московской психиатрической больнице №4, а затем в ковидном отделении психиатрической больницы имени Алексеева в Москве.
О своем опыте лечения и о том, как она стало принудительным, Анастасия рассказала Настоящему Времени.
— Меня сразу засунули в палату для, как я называю, буйных: палату №1, это палата особого надзора, из нее нельзя выходить, там камера. Если в туалет – только с санитаром. Там лежат прямо совсем плохие клиенты: бабушки с деменцией, которые видят во сне своих мужей, которые пришли всех убивать, гиперактивные женщины, которые матрацами раскидываются, "иначе все мы умрем", девочка, которая ходит во сне. То есть я в состоянии страха и ужаса попадаю в какой-то еще более страшный кошмар.
Меня засунули в палату и в этот же день дали какие-то таблетки. Я не знаю, что это были за таблетки, но не пить их нельзя было: там прямо при враче надо было пить и рот показывать. Несмотря на это, я не смогла уснуть – наверное, больше из-за страха, потому что я не понимала, чего от этого ждать. Меня в туалет водили под ручку и сидели напротив, смотрели, как я делаю свои дела. В общем, первое, что я увидела, – это чертов фильм ужасов с полным ограничением каких-либо действий. У меня забрали вообще все, мне оставили только пачку влажных салфеток и одну книжку, нарядили в какую-то бабушкину сорочку и дали старый вонючий халат. И пару трусов, которые я периодически просто стирала в раковине.
Мне давали еще какое-то лекарство, я до сих пор не знаю, что это, от которого я не могла опустить глаза, [они закатывались], отекали руки и мне всегда хотелось спать. Я практически не могла говорить, не знаю, как я нашла в себе силы доораться до врача. Это продлилось примерно шесть дней, когда мне отменили тот препарат, от которого у меня глаза вверх убегали. Когда я сказала, что выписываюсь, мне сказали: "Вот ты подписала бумажку, ничего не знаем, пока здоровой не будешь, не выйдешь". (После этого медучреждение обратилось в суд и Анастасию отправили на принудительное лечение по решению суда, во время которого она заболела коронавирусной инфекцией – НВ).
Чтобы вы понимали, у нас каждый день по три человека уезжало в ковидарий. Я заставляла санитаров мыло нам наливать, потому что было такое, что у нас два дня мыла не было. Маски там [нужно было] надевать, только когда главврач придет, то есть заставляли нас в коридор без масок не выходить, а в палатах вроде как пофиг. Если узнали, что у кого-то положительный тест, этот человек остается в палате с другими до тех пор, пока за ним не приедут врачи из ковидария. Собственно, и со мной случилась такая печальная история. В один момент я почувствовала, что не чувствую запахов. Конечно, пребывая в "дурке", это прекрасно – не чувствовать запахов и вкуса того, что и так безвкусно. Но я осознала, что мне предстоит еще некоторое время в этом покопаться.
И вот тут [после перевода в ковидное отделение] начинается хоррор самый настоящий. Не было ни часов, ни зеркал. Мыться там разрешали каждый день, если хочешь, можно, – но одежду чистую не давали. Мы нарисовали календарик в блокноте, а время определяли по состоянию солнца в палате: на мою кровать перешло – значит, сейчас обед, типа около двух часов. В зеркало мы смотреться могли, только когда ночь наступала: в окне отражение появлялось, и мы могли на себя смотреть и ужасаться.
Эти 33 дня как 33 несчастья мне запомнились, они для меня отпечатались каким-то отдельным куском жизни. Я переписывалась с Русланом Костыленковым, [обвиняемым] по "Новому величию", я ему рассказала, собственно, куда я попала, на что он мне сказал, что в СИЗО условия гораздо лучше.
