Оксана Черкашина стала известна широкому зрителю после картин "Плохие дороги" (режиссер Наталья Ворожбит, 2020) и "Клондайк" (Марина Эр Горбач, 2022), кандидата на "Оскар"-2023 от Украины. Актриса работала в украинских и польских театрах. В 2019-м выиграла приз за лучшую женскую роль фестиваля "Божественная комедия" в Кракове и главную актерскую награду конкурса современного искусства Польши. Она также вошла в список 50 самых смелых женщин страны по версии издания "Wysokie obcasy", наряду с Агнешкой Холланд и Ольгой Токарчук.
Мы поговорили с Оксаной об опасности актерской профессии и любви к странным героиням.
– Вы, насколько я понял, выходили на подмостки еще в школе. С детства чувствовали любовь к сцене?
– На самом деле, мечтала быть пианисткой. На настоящее пианино не хватало денег, так что пианино мне купили игрушечное, и о других игрушках я забыла. Пошла в музыкальную школу, участвовала в концертах, но где-то в 12 лет поняла, что я не гений. Думаю, тогда и началась трансформация в актрису. Я так или иначе любила выступать перед публикой. Очень нравилось это напряжение, нравилось видеть, как люди меня слушают, как я воздействую на них. И еще мама очень способствовала: водила меня на спектакли, показывала фильмы, покупала книги о театре.
Так что в 12 лет я уже мечтала играть в театре Леся Курбаса, знала трагическую историю Расстрелянного возрождения (поколение крупнейших поэтов, художников и режиссеров в 1920-30-е гг. в Украинской ССР, уничтоженное во время большого террора – НВ). Я еще и однофамилица Романа Черкашина – известного ученика Курбаса. Хотела устроить театральную революцию в Харькове. Но при этом в театральном кружке мне оставляли второстепенных героинь. И все равно попросила маму отдать меня в театральную студию. Уже в университете имени Котляревского я поняла, что имею талант.
– Вы очень успешны в польском театре. Как вам это удалось?
– Моя первая большая работа там – спектакль "Львов не отдадим" в 2018 году. Режиссер имела украинские корни и проводила кастинг на украинском, но требовалось на сцене говорить на польском, которым я тогда не владела. Я за месяц выучила польский и сыграла премьеру без проблем. Чистая афера, на азарте. Я ничего не ждала от этой роли, но как-то так произошло, что после этого спектакля выиграла все главные награды польского театра за год. И каждый раз удивлялась – в чем секрет такого успеха?
– Так в чем?
– Наверное, в том, что была собой и делала тот артистический выбор, который считала нужным. Талант, умноженный на аутентичность. Ну и режиссер создала для меня пространство. Я с этим спектаклем объездила все театральные фестивали Польши, меня начали приглашать, я получала новые роли и награды за них. Я хотела исследовать мир театра, пробовать новые формы, была в этом смелой. Вот мой рецепт успеха.
– Поэтому вы попали в список 50 самых смелых женщин в Польше?
– Это классный и очень важный вопрос. Я делала все эти роли, чтобы придать субъектность себе как украинке в Польше. Поскольку там существует много стереотипов о нас. Моя задача – преодолеть их. Мне кажется, что самим своим присутствием, критическим мышлением я немало сделала для этого.
Для "Львов не отдадим" выделили грант на постановку, которая бы говорила о столетии победы поляков в битве за Львов в 1918 году. Но, получив деньги, режиссер сделала спектакль, который подчеркивал украинский дискурс и критиковал политизацию истории в Польше. Как следствие, почти каждое мое представление становятся причиной исков в прокуратуру. Дела не доходят до суда, но националисты очень настойчивы. А еще после "Львов не отдадим" я получала сообщения с угрозами. Очевидно, так и оказалась в этом списке. Хотя всего лишь занималась искусством.
– Скажите, как вы работаете над ролью? Если говорить о польском театре, то, например, Рышард Чесляк, играя на пределе возможностей в "Стойком принце" Гротовского, вспоминал свою первую влюбленность. А на что опираетесь вы?
– Интересно, что вы вспомнили об этом. Когда я делаю роль, мне надо быть немного безумной, вне нормы. И влюбленность – это именно то состояние. Иначе смотришь на себя, на партнеров, на мир. Когда я снималась в "Плохих дорогах" и в "Клондайке", то была очень влюблена.
Меня когда-то спросили – не боюсь ли я, что ко мне пристанет амплуа странных, неистовых, сильных женщин, маргинальных в чем-то? Но я этого не боюсь, я этого хочу. Никто, например, не упрекает Изабель Юппер, что она играет сумасшедших. Мне нравится играть маргиналок, людей необычных, которые не укладываются в господствующий дискурс. Нравится давать голос героиням, которых обычно не хотят выслушать.
– Над чем вы сейчас работаете?
– С режиссером Розой Саркисян в Лаборатории исследования войн ставим серию разных кабаре. Это подвальный проект, развлекательный, очень яркий, очень меня греет. Прописали программу на год. Начинаем с квир-кабаре. Военное кабаре тоже будет. Как сказал Трюффо: "Невозможно сделать антивоенный фильм, которой будет фильмом о войне". И вот мы пытаемся размышлять – можно ли создать искусство о войне, которое ее не эстетизирует?
А если говорить о кино, то недавно я снялась в сериале для Netflix. Играю там мать очень молодого парня, в которую влюблены все его друзья. Так что из Ирки, которая только-только родила в "Клондайке", я уже стала "милфой". (смеется) И очень классный опыт. Совсем другой тип существования, чем в авторском кино. Но я пытаюсь даже в сериале придерживаться моего модуса правдивости, природности.
– Я знаю, что вы работаете и как театральный режиссер. А был ли у вас соблазн самой стать за камеру?
– Начала писать сценарий после начала войны. Скорее всего, это будет соединение игрового и документального кино, пока что в стадии разработки. И хочу поступить в Польше в школу продюсерства. Мечтаю продюсировать хорошие украинские фильмы.
– Есть ли у вас хобби вне искусства?
– Нет. Конечно, я занимаюсь йогой, тхэквондо, много читаю, но на самом деле, актерство – не профессия, а моя вторая природа. Я очень сильно это поняла после того, как началось полномасштабное вторжение. Я тогда впервые в жизни ощутила, что, если бы не могла переживать реальность не только психически, но и артистически, я бы не выдержала. Все, что со мной происходило, становилось частью работы в искусстве. Кажется, даже при апокалипсисе я буду играть. Это единственный способ, благодаря которому я могу пережить что угодно.
