20 октября стало известно, что на российского оппозиционера Алексея Навального, который находится во владимирской колонии строгого режима, возбудили новое уголовное дело – о пропаганде терроризма и реабилитации нацизма. По словам самого политика, находясь в тюрьме, он "пропагандировал терроризм, призывал к нему, публично призывал к экстремизму, финансировал экстремистскую деятельность, а также реабилитировал нацизм".
По словам Навального, его адвокаты подсчитали, что совокупный срок лишения свободы по всем предъявленным ему обвинениям составляет 30 лет. Этот срок после вынесения приговора будет суммирован со сроком в 9 лет, который он уже отбывает по делу об "экстремистской организации". Такими российские власти признали его штабы, которые действовали на территории России, а также созданный Навальным Фонд борьбы с коррупцией, который разоблачал высших российских чиновников и силовиков.
Соратник Навального Иван Жданов в интервью Настоящему Времени подчеркнул, что новое дело в отношении политика ни к чему не приведет и не заставит его замолчать. "Понятно, что они хотят сделать: они хотят дать Алексею вот такой срок, чтобы прямо броня, чтобы 30 лет он точно имел в колонии и не выходил из тюрьмы, вот такая идея у следствия. Но он никак не изменит свою позицию: будет продолжать говорить то, что он говорит. Это бесполезная штука, у них ничего в этом плане не получится".
– Новое уголовное дело могло быть реакцией на последнее выступление Алексея в суде, когда он очень жестко говорил про Путина, Шойгу и войну? Как вы думаете, это в первую очередь связано с тем, что делаете вы?
– Да, это, конечно, больше про нашу деятельность. Отличие этого нового уголовного дела заключается в том, что Алексей якобы совершал эти преступления, находясь в тюрьме: руководил всей нашей организацией, которая признана экстремистской, давал поручения, давал какие-то вводные, давал еще что-то.
Но что именно, как они считают, что он делал? Он, по их мнению, призывал к террористической деятельности, призывал к экстремистской деятельности, он призывал к реабилитации нацизма, он призывал к финансированию экстремистской деятельности. И, по версии следствия, он в совокупности делал все это экстремистско-террористическое, руководил этой группой, уже находясь в следственном изоляторе, в колонии.
Так что дело связано больше с тем, что он делал после начала войны, после начала полномасштабного вторжения в Украину российских войск. Направление, суть этого дела заключается в том, что он противостоял "специальной военной операции". Не очень пока понятно, какая там конкретно статья: это организованная преступная группа, это терроризм, руководство террористическим сообществом или что-то. Но в совокупности понятно, что это все фразы, высказывания, которые мы говорим на канале "Популярная политика".
И то, что мы делаем, наша группа, Фонд борьбы с коррупцией, – это продолжаем деятельность, которая так не нравится властям. Но Алексей-то находится в колонии, Алексей не может нашей деятельностью непосредственно руководить. Поэтому это обвинение, конечно, – отдельный абсурд. Но тем не менее понятно, что они хотят сделать. Они хотят дать Алексею вот такой срок, чтобы прямо была броня, чтобы 30 лет он точно имел в колонии и не выходил из тюрьмы. Вот такая идея у следствия.
– Новое дело может быть попыткой давления на Алексея? Они заводят новое дело, чтобы вы перестали, например, выходить в прямые эфиры или изменили свою риторику?
– В этом есть смысл, я могу понять эту логику, но это, конечно, не касается Алексея. Бесполезно давить на Алексея. Вот они [Лилию] Чанышеву продолжают мучить – вот женщина, мы ее пытаем, а вы там занимаетесь своей деятельностью, а она у нас заложник. Это понятно.
Но с Алексеем это вообще уж точно не пройдет: он никак не изменит свою позицию, будет продолжать говорить то, что он говорит. Он политик, ведущий оппозиционную политику в России. Поэтому это дело – такая бесполезная штука, у них в этом плане не получится надавить. Да, это деятельность террористов: да, мы взяли в плен заложников, измените свою риторику, то, что вы делаете. Получится? Нет, конечно, не получится.
– Скажите, а был какой-то разговор у Алексея с командой перед его возвращением в Москву и его дальнейшим заключением? О том, как вам надо продолжать работу?
– Безусловно, тогда, когда было понимание, что его посадят, и близко такого не было: а меня посадят, а давайте вы все там расслабитесь и не будете ничего делать. Об этом не может идти и речи. Наоборот, мы все понимаем, что рано или поздно это может произойти. Мы понимаем, там – зона ответственности. Мы понимаем общую логику решения, что мы должны дальше делать. Это даже не то, чтобы нужно было проговаривать или как-то обсуждать, потому что мы все прекрасно понимаем, что наша деятельность не остановится ни на секунду.
И сейчас они используют метод такого вот: сейчас сделаем еще хуже. Слушайте, ну это ерунда. Мы и так прекрасно понимаем, что Алексей будет сидеть в тюрьме, пока Путин у власти. Понятно это было? Да, понятно и без всяких уголовных дел. И что группа следователей напишет там какие-то бумажки, тоже было понятно. Но они нас совершенно не касаются, потому что мы все прекрасно понимаем наши риски, нашу зону рисков. И мы прекрасно понимаем также, когда этот режим начнет сыпаться, также все эти следователи побегут оправдываться за то, что они делали, за то, какие им приказы давали. По сути, многие из нас уже жизнь отдали на сопротивление этому режиму и будут все продолжать это как-то делать. Это абсолютно точно.
– А по тому, как этот режим себя сейчас ведет, вы понимаете – это его конец?
– Я не могу делать такие прогнозы, как Валерий Соловей, что у Путина рак или что-нибудь такое. Но вся логика говорит о том, что у нас два пути: либо погружение России в состояние Северной Кореи и с закрытыми границами, и с абсолютно мрачными временами с произвольными расстрелами, либо это падение этого режима. Третьего тут не дано, тут нет никакого промежуточного варианта.
И этой войной, военным положением, мобилизацией, они просто закрепляют, пытаются юридически оформить тотальное нарушение прав, всякое отсутствие митингов, тотальную цензуру СМИ, закрытие любых СМИ, преследование за любые высказывания. Просто они вводят для этого юридический статус, что – да, мы можем это делать.
Военное положение это что такое? Это ограничение прав граждан и полная свобода действий для силовиков. Вот они это и закрепили, и это же они продолжают делать и этими уголовными делами. У них формалистское отношение ко всему: вот здесь надо закрепиться бумажкой, дать какие-то полномочия, оно им все-таки нужно, и поэтому они продолжают это делать.
– Последний вопрос. Когда я смотрела выступление Алексея в суде, я заметила, что он говорит так же, как раньше, у него та же риторика, те же жесты. При этом видно, что ему тяжело. Он сильно изменился за время заключения, как вы считаете?
– Абсолютно точно Алексея мучают. Но это такое постепенное-постепенное ухудшение его прав. Не только прав, но также и физическое давление, потому что находиться в камере, где 6х6 метров площадь и нет больше вообще ничего (даже книги нормально не почитать, не написать бумаги), – это, конечно же, пытка, давайте называть вещи своими именами.
Что касается того, как мы его видим: когда он появляется, это тот же Алексей, с той же риторикой, с теми же интонациями, с тем же голосом. И ничего в этом плане не изменилось. Просто его смысл пребывания в тюрьме – это попытка изолировать его от информации, попытка изолировать его речи, высказывания – это то, что они делают в суде. Мы же его даже не видим теперь, как он выступает, мы только слышим голос – если адвокаты или журналисты что-то запишут. Но по голосу слышно, что никакого падения духа или какого-то изменения призывов, риторики, интонации у него вообще нет.
