Ровно год назад, 20 августа 2020 года, оппозиционному российскому политику Алексею Навальному внезапно стало плохо в самолете во время полета в Москву. Лайнер приземлился в Омске: там оппозиционера отправили в реанимацию в местную больницу. Двое суток он провел в коме, после чего его вывезли на медицинском самолете на лечение в Германию. На тот момент главврач омской больницы скорой помощи №1 Александр Мураховский заявлял, что основная причина тяжелого состояния Навального – нарушение обмена веществ, а никаких ядов в организме оппозиционера якобы не нашли.
После того как Навального доставили в клинику Charité в Берлине, немецкие врачи диагностировали у оппозиционера отравление веществом из группы ингибиторов холинэстеразы. Позже анализы, сделанные в лаборатории бундесвера, показали, что Навальный был отравлен ядом из группы "Новичок", аналогичным тому, что применили организаторы отравления Сергея Скрипаля в Солсбери, и это заключение подтвердили три независимые лаборатории в разных странах. Расследовательские группы The Insider, Bellingcat и CNN при участии Der Spiegel пришли к выводу, что за отравлением Навального может стоять группа из восьми оперативников, связанных с Институтом криминалистики ФСБ (НИИ №2). Когда причастность ФСБ к отравлению вскрылась, Фонд борьбы с коррупцией обнаружил, что из медкарты Навального в Омске пропали ключевые документы, в том числе биохимический анализ крови Навального из НИИ Склифосовского, который подтверждает диагноз отравления ингибиторами холинэстеразы.
В России уголовное дело о покушении на жизнь общественного деятеля до сих пор не возбуждено. Навальный сейчас находится в исправительной колонии №2 в городе Покрове во Владимирской области, куда его поместили, когда он вернулся из Германии в Россию.
Глава отдела расследований Bellingcat Христо Грозев был одним из тех, кто помог установить причастность ФСБ к отравлению Навального. Он же присутствовал при знаменитом телефонном разговоре "о трусах": получив от расследователей информацию о сотрудниках ФСБ, которые "работали" с ним в Омске, Навальный позвонил фигуранту расследования Константину Кудрявцеву под видом помощника секретаря Совета безопасности Патрушева. Сотрудник ФСБ в разговоре фактически подтвердил, что политика собирались убить.
– Для вас тема расследования отравления Навального закончена и ясна, или же все-таки остаются белые пятна во всей этой истории?
– Не до конца ясна, потому что мы хотим все-таки знать цепочку в иерархии, которая ведет выше этих реальных отравителей. Мы хотим знать людей, которые курировали саму операцию. Мы пытаемся понять политическую структуру всех этих разрешений и заказов, которые они получили.
Это требует еще дополнительного времени. Мы хотим до конца понять полный список всех, кто участвовал, потому что пока идентифицировали примерно восемь человек. Но видим, что есть и другие телефонные номера, которые активно участвовали в этой операции: мы пока не до конца идентифицировали эти остальные номера, но там примерно еще 10 человек.
– Вам непонятна их роль в отравлении? Или непонятна их связь непосредственно с какими-то государственными службами?
– Мы видим два разных, скажем так, типажа. Одни из них – люди, которые конкретно участвовали в самой операции. Они могли быть химиками, могли быть и просто фээсбэшниками, которые помогали с логистикой. А есть другие звонки, которые ведут наверх в политическое управление России. Есть звонки между людьми, которые курировали эту операцию, и Кремлем.
Мы пытаемся понять: это просто случайные звонки, которые все эти дни так сошлись случайно по времени? Или, может быть, это просто обычное частное общение с Кремлем? Вот это до конца мы пока не поняли.
– Коль уж вы заговорили об отравителях, я хотел бы еще задать некоторый вопрос по ним: как сложилась судьба этих отравителей, на которых вы вышли в ходе расследования?
– К сожалению, мы не знаем все, поэтому сложно мне ответить. Но мы знаем, что господин Кудрявцев, который сделал самое большое, может быть, добавление к нашей истории путем почти своего часового выступления, уже не проживает по своему адресу. Он развелся со своей супругой. Возможно, это не связано с нашим расследованием, но есть сигналы, есть симптомы, что он все-таки продолжает работать в данной структуре.
А вот по остальным мы видим, что они отключили все свои телефоны в тот же день, когда мы опубликовали свое расследование. Видимо, они поменяли полностью свой образ жизни и теперь намного более внимательно и осторожно относятся к телефонам.
Я не думаю, что их показательно наказали. Они следовали инструкции, которую получали сверху, поэтому вряд ли их кто-то будет наказывать. Но, возможно, они просто вышли из оперативной работы, потому что они уже "сгорели", их лица известны всем. Вряд ли они могут поехать на новую миссию – они будут распознаны.
– За последний год вы вскрыли целый ряд отравлений, подобных отравлению Навального. Какова была цель других отравлений? Удалось ли вам это выяснить? Я имею в виду писателя Дмитрия Быкова, активиста Петра Верзилова, политика Владимира Кара-Мурзу. Вы видите в них какую-то общую линию?
– Нет, общую линию не видим. Мы видим, что есть список. Но как составляется этот список – никто, по крайней мере из наших коллег, пока не может понять.
Мы пытались общаться и с людьми, которые внутри списка, с самим Алексеем Навальным тоже общались, с господином Быковым общались. Господин Быков ответил, что нам не понять их логику: у них какая-то внутренняя логика. Может быть, они идут по популярности человека среди оппозиционных сил или среди независимых людей в России, может быть, по другому критерию.
Так что нет, мы не понимаем, как составляются эти списки. То, что понятно, – что есть списки, потому что есть систематичная длинная слежка за определенными людьми именно такой убойной группой, после чего делается уже попытка отравить.
Здесь очень важно, что мы после этого расследования, после этой публикации поняли, что все-таки есть два разных компонента. В каждой убойной группе есть отравители (химики), а есть люди из Управления защиты конституционного строя, Второй службы ФСБ. Они пакетно всегда путешествуют вместе с этими отравителями. Но мы видим, что были случаи, когда эти люди из Второй службы следили за политиками или оппозиционерами даже без отравителей. И были некоторые случаи – попытки покушения на жизнь без отравления: материал о них мы опубликуем в ближайшем будущем. То есть, видимо, эта Вторая служба не работает только с отравителями, у них в инвентаре есть и другие формы покушения.
– Можете ли вы сказать уже какие?
– Самый обычный пистолет, например.
– В начале года в ПАСЕ, как мы помним, прошли слушания об отравлении Навального, где выступили в том числе и вы. Спустя время у вас не сложилось ощущения, что международное расследование, международное внимание отравления Навального закончилось по факту с его посадкой в колонию?
– Надеюсь, что не совсем закончилось. Но да, есть впечатление, что мир уже не думает об этом, ПАСЕ не думает об этом. Есть люди, которые очень активно продолжают заниматься попыткой довести это дело до фокуса общественного внимания. Но, как я часто говорил, есть огромные дыры в международной правовой системе, которая позволяет авторитарным государствам получить полный иммунитет от любых последствий, потому что есть понятие суверенитета правовой системы и каждого государства. И ни одно другое государство Европы и Америка не хочет брать на себя обязательства расследовать преступление, которое по закону должно быть расследовано в России.
В России же, вместо того чтобы расследовалось именно отравление Навального, расследуются все, кто давал нам информацию, давали не только нам, но и другим журналистам информацию. Мы знаем о случаях не только арестов и уголовных делах против таких whistleblowers (осведомителей), которые давали информацию, но и о пытках, реальных незаконных пытках этих людей.
Так что я очень надеюсь, что все-таки господин Навальный доведет расследование своего дела до Европейского суда. Потому что это есть единственный путь, по которому можно это довести до какого-то суда вне России. Сам факт, что Россия не расследует или прекратила расследование дела по отравлению Навального и сказала, что преступления нет, – это, я думаю, было обжаловано Навальным, и это в финальной стадии дойдет до Европейского суда в Страсбурге.
– Если я не ошибаюсь, вы говорили о том, что отговаривали Навального возвращаться в Россию. Вообще как вам кажется, правильно ли он поступил, особенно если смотреть сейчас, по прошествии времени?
– Очень сложно думать о том, как было бы правильно тогда поступить. Потому что мы знаем сейчас о том, что произошло, знаем, что государство Россия пошло на крайний шаг. И даже потеряв, скажем так, моральное право в этом споре, даже создавая из Алексея Навального фигуру жертвы, мученика, они все-таки решили, что посадить его – для них менее проигрышный вариант, чем позволить ему продолжать свою деятельность на свободе.
Но это был фактор, который Алексей взял в качестве уравнения, когда он считал: стоит ли ему возвращаться или нет. Отсутствие общественной реакции, может быть, он не взял [в расчет] как фактор. Поэтому все-таки я думаю, что как политик он должен был вернуться.
А вот как блогер и как журналист – ему не стоило бы возвращаться, потому что он мог бы провести еще много расследований коррупционных преступлений и довести их до внимания намного большего количества людей, даже из Европы. Он воплощает две разные роли, поэтому очень сложно решить, что для него было правильно, а что – нет.
– Сейчас у вас чисто по-человечески нет опасения за жизнь Навального в тюрьме?
– Вначале у меня было намного больше опасений, в первые месяцы. Сейчас я думаю, что Кремль получил то, что ему нужно, – то, что на улице нет все-таки протестов. Они пошли против других своих врагов – журналистов, против молодых людей, которые выходили на улицы, создалось впечатление все-таки какого-то страха в государстве. Это было то, что им нужно до выборов, – это мое понимание уже не как журналиста, но личное как человека и как аналитика, что они добились того, что им было нужно.
Возможно, после выборов даже будет какая-то волна смягчения нажима со стороны властей. Возможно, даже Алексея Навального они выпустят. Но им кажется очень важным, чтобы до выборов не было никакого свободного слова или протестного движения на улицах.
