Троцкистский фотошоп. Как один снимок в 1937 году сломал несколько судеб

Среди деревьев над крышей дома

21 апреля 1937 года в газетных киосках Советской Украины появился очередной номер ежедневной газеты «Комуніст» — главного официозного издания республики. Читателям сообщали о новых пластинках с речами Сталина, обстрелах Мадрида артиллерией испанских националистов, строительстве здания Верховной Рады. Редакция критиковала Киевский еврейский театр за невыплату зарплат и «ротозеев» в Межевской парторганизации. Журналист под псевдонимом Жовтневый (в переводе с украинского — «Октябрьский») в своей статье задавал риторический вопрос: «Почему сложили оружие воинствующие безбожники?»

На третьей странице было напечатано фото котельной «Шелкостроя» — киевского комплекса фабрик легкой промышленности. Этот комплекс возводился в новом Дарницком районе и, как сообщала подпись к снимку, до конца года должен был заработать.

Вскоре эту ничем не примечательную фотографию в своем киевском кабинете внимательно рассматривал младший лейтенант госбезопасности Мирон Акимов. Почему?

«На снимке среди деревьев над крышей дома с левой стороны ясно вырисовывается лицо контрреволюционера фашиста Троцкого», — говорилось в донесении НКВД в Москву.

Мы не знаем, сами ли чекисты обнаружили эту «диверсию» или же донес кто-то из «неравнодушных граждан». Но в любом случае историю восприняли в НКВД со всей серьезностью.

Спустя две недели после выхода газеты арестовали автора снимка, фоторепортера Всеволода Скамандра, и художника-ретушера Владимира Цетнаровского. На обоих завели уголовные дела. Примерно через неделю о «вражеском» фото и первых результатах следствия из Киева доложили наркому внутренних дел СССР Николаю Ежову.

Оперативники не забыли о еще одном важном деле — изъять то самое фото из библиотечных экземпляров газеты. Обнаружив в архиве краткое сообщение НКВД о случившемся (фото к нему не прилагалось), я отправился в Национальную библиотеку Украины имени Вернадского и заказал упомянутый номер «Комуніста». Но меня ждало разочарование: фотография котельной на третьей странице была даже не вырезана, а, кажется, вырвана. Взамен библиотекари вклеили чистый лист бумаги.

Отыскать нетронутую газету удалось во Львове. Город до 1939 года был в составе Польши, распоряжаться фондом местной библиотеки (которая, как выяснилось, получала прессу Советской Украины) люди из НКВД не могли — а когда получили такую возможность, не вспомнили.

Знаки, которых нет

Впервые увидев снимок, я довольно быстро нашел силуэт, который можно было принять за лицо человека. Но можно ли было заметить «портрет Троцкого», не зная заранее, что он там есть?

Я провел эксперимент: взял фрагмент фотографии, на котором были только ветви и кроны деревьев, выложил в фейсбуке и попросил друзей написать в комментариях, что они видят. Среди десятков вариантов, помимо «просто деревьев», были названы кот, сова, висящий человек, флаг, украинский герб, крест, серп и молот, абстрактные лица людей, голая женщина, Сталин. Троцкого не распознал никто.

Но стоит учитывать, что это происходило в 1937 году. Общественное сознание было пропитано подозрительностью, переходящей в паранойю. Один из основателей советского государства Лев Троцкий с 1929 года жил в изгнании. За эти годы он стал не просто главным врагом народа, но и своеобразным символом зла. Государственная пропаганда его демонизировала, при этом наделяя куда большей силой и влиянием, чем было на самом деле. Если верить ей, «троцкисты» окопались буквально повсюду и ведут неустанную подрывную работу. Принять причудливое сочетание веток за лицо главного «фашистского наймита» и искренне поверить в преднамеренную пропагандистскую акцию его сторонников в тех условиях было совсем не трудно.

Случай с фотографией котельной не был единственным в таком роде. Фольклористы и антропологи Александра Архипова, Анна Кирзюк и Елена Михайлик в недавно вышедшей книге «Опасные советские вещи. Городские легенды и страхи в СССР» приводят три найденные в мемуарах истории с «портретами Троцкого» (все 1937 года).

Зловещие очертания характерного профиля с бородкой угадывались в перевернутом изображении пламени на спичечном коробке ленинградской фабрики «Демьян Бедный». Видимо, именно поэтому дизайн коробков тогда радикально изменили. Народная молва гласила, что директора предприятия арестовали как троцкиста.

Тот же профиль привиделся кому-то в «Рабочей и колхознице» Веры Мухиной и Бориса Иофана — в складках юбки девушки. Якобы лично Иосиф Сталин перед отправкой скульптурной группы на Всемирную выставку в Париж приехал посмотреть на него, чтобы проверить слухи.

А в выгравированных на зажимах для пионерских галстуков языках костра школьники стали распознавать и отдельно бороду Троцкого, и целый профиль, и аббревиатуру ТЗШ — «троцкистско-зиновьевская шайка». Документально фиксировались случаи отказа детей от галстуков.

Разоблачались в ту пору и другие мнимые диверсии: например, замаскированная свастика на портрете Пушкина с обложки школьной тетради.

Исследовательницы рассматривают эти случаи в контексте характерной для сталинской эпохи гиперсемиотизации. Если попытаться упростить, то гиперсемиотизация — это поиск несуществующих знаков. Обычно у каждого знака есть отправитель и адресат. А в случае гиперсемиотизации никто никакой знак не отправлял, но адресат его видит.

Гиперсемиотизация, как подчеркивают авторы книги, — неотъемлемая черта при сильной моральной панике. Люди в такой ситуации уверены, что существует некий могущественный и вездесущий враг (неважно, есть ли он в реальности), и на каком-то этапе начинают видеть его «знаки присутствия».

Как утверждают Архипова, Кирзюк и Михайлик, процесс гиперсемиотизации в СССР начался в начале 1935-го, а его пик пришелся на 1937-й. В том году сначала в журнале «Большевик», а после — в напечатанном большим тиражом сборнике «О некоторых методах и приемах иностранных разведывательных органов и их троцкистско-бухаринской агентуры» вышла статья П. Винокурова «О некоторых методах вражеской работы в печати».

«Нам известны факты, когда вражья рука в обыкновенный снимок ловко и тонко врисовывала портреты врагов народа, которые становятся отчетливо видными, если газету и снимок рассматривать со всех сторон», — писал автор, подразумевая в том числе ретуширование.

Вполне возможно, что именно этот текст стал для кого-то инструкцией по поиску Троцкого в киевских газетах.

«Усматривается подобие»

Использование ретуши для обработки снимков при подготовке к публикации в то время было обычной практикой. С помощью белил, карандаша и акварели художник подкрашивал фотографии, убирая лишние детали и добиваясь более подходящего для низкокачественной газетной печати соотношения света и теней.

У НКВД был и оригинальный негатив, и отпечаток с ретушью. Выяснить, как и по чьей вине на фото котельной пробрался Троцкий, поручили специалистам. Все изъятые образцы передали в Киевский институт научно-судебной экспертизы.

Эксперты должны были выяснить:

1. Имеют ли негативы следы исправлений и ретуши;
2. Дает ли отпечаток с этих негативов без ретуши изображение портрета Троцкого;
3. Не увеличивает ли ретушь на снимке сходство с портретом Троцкого.

Вскоре заключение, подписанное заведующим секции фотографических исследований Зюскиным, было готово.

В этом документе есть одна странная фраза, которую кто-то подчеркнул: «Согласно словесному указанию Директора, профиль Троцкого усматривается в ветвях деревьев».

Уже позже выяснилось, что Зюскин, которому не разъяснили, где именно он должен искать Троцкого, «разглядел» его в другой части снимка.
Но директор института знал от прокурора, какой фрагмент фото нужно изучить, и показал его Зюскину.

Эксперт заключил:

1. На пленочных негативах следов ретуши не установлено;
2. На отпечатках, воспроизведенных непосредственно с пленочных негативов, в расположении пятен в ветвях деревьев усматривается подобие лица Троцкого;
3. Сходство этих пятен с портретом Троцкого было усугублено ретушью, оттенившей пятна, которые соответствуют носу, лбу и щекам.

Иными словами, фотограф ни при чем — во всем, видимо, виноват художник.

Расстрельная статья

Но художник газеты «Комуніст», 31-летний уроженец Житомира Владимир Цетнаровский (на работе он пользовался псевдонимом Ровский), ничего не признавал. Судя по протоколам, его допрашивали три раза: два в мае, еще один — в августе. Все они — предельно краткие, почти полностью состоящие из вариаций одного и того же вопроса и ответа:

— Умышленно использовывая (так в документе — НВ) ретушировку, Вы рельефно выпятили портрет врага советского народа Троцкого. Вы признаете это?

— Я утверждаю, что портрета Троцкого не видел и поэтому не мог использовать ретушь с умыслом.

Обвиняемому предъявили заключение экспертов — он заявил, что с их выводами не согласен.

Один из главных образов, связанных с НКВД сталинских времен, — пытки подозреваемых. Насколько вероятно то, что из Цетнаровского пытались выбить нужные показания? По словам специалиста по истории Большого террора, старшего научного сотрудника Института истории Украины НАНУ Романа Подкура, в мае 1937 года подобные вещи хоть и случались, но еще не вошли в систему. Указание бить арестованных чекисты получили в конце июля, а в полную силу эта практика вошла к сентябрю-октябрю.

— Если бы он [Цетнаровский] признался хоть по одному факту — дальше они бы его крутили. Но он молчал — и следствию не было за что зацепиться, — поясняет историк.

Стремление ввести следствие в заблуждение

На рассвете 6 мая (то есть на следующее утро после ареста художника) его начальника, заведующего художественным отделом газеты Зиновия Шпиллера, разбудил звонок в дверь. На пороге стояла жена Цетнаровского — Эмилия Мединская. Их квартира находилась рядом, дом №25 по улице Толстого принадлежал редакции, сотрудники были соседями. На вопрос женщины, где ее супруг, Шпиллер ответил: в НКВД.

— Это из-за той фотографии? Или из-за брата?

Шпиллер ничего не ответил и посоветовал Эмилии идти домой.

Что за брат, из-за которого художника могли арестовать?

В 1918-1920 годах, когда Владимир Цетнаровский был еще ребенком, их семья жила в Омске, который был столицей адмирала Колчака, провозгласившего себя Верховным правителем России. Старшие братья — Леонтий, Андрей и Глеб — служили в его армии.

Конечно, на допросе художнику вменили в вину то, что он не упомянул о братьях-колчаковцах в анкете, устраиваясь на работу. Цетнаровский поначалу пытался оправдаться — дескать, по невнимательности «механически» поставил прочерк напротив графы о службе родных в белых войсках. Но в итоге признался: да, скрывал правду.

Леонтий Цетнаровский в 1930-х был корреспондентом харьковской газеты «Труд», и именно по его протекции брата-художника взяли в «Комуніст». В 1936-м Леонтия со скандалом выгнали из «Труда». По словам Владимира, он «представил неверные материалы в редакцию газеты, обвиняя руководство одной из Харьковских фабрик в троцкизме».

Цетнаровский-старший планировал переехать в Сочи и работать в местном издании. Но, учитывая реалии тех лет, его положение было весьма шатким — поэтому Мединская допускала, что из-за случая с газетой «Труд» арестовать могут не только Леонтия, но и его младшего брата. По версии Шпиллера, женщина назвала Леонтия троцкистом и волновалась, что в НКВД об этом узнают; сама Эмилия впоследствии это отрицала.

Своими мыслями Мединская поделилась с еще одним соседом и сотрудником газеты — литературным секретарем Наркисом Жуковичем. Это Жукович использовал псевдоним Жовтневий и написал статью о безбожниках для того самого номера.

Эмилия призналась Жуковичу, что, ожидая обыска, сожгла лежавшие дома письма — но не уточнила, какие именно.

Пройдет совсем немного времени, и Эмилия пожалеет о своей откровенности. Шпиллер и Жукович, допрошенные как свидетели, выложили все, что слышали, — и о брате, и о письмах.

Их можно понять — перспектива отправиться вслед за Цетнаровским казалась вполне реальной, особенно если пытаться его выгораживать. В том же году в редакции «Комуніста» прошла основательная чистка.

Именно Шпиллер купил злосчастный снимок у местного отделения организации «Союзфото» и передал Цетнаровскому на обработку. На допросе он заявил, что «не снимает с себя ответственности» за ушедший в печать «портрет Троцкого», но никак не мог вспомнить, осматривал ли он фотографию котельной после ретуширования.

— Ваши ответы следствие рассматривает как стремление ввести следствие в заблуждение. Я настаиваю на четких правдивых ответах, — сказал ему (если верить протоколу) проводивший допрос оперативник Перкин.

Шпиллер с Жуковичем вспомнили еще пару случаев, которые компрометировали их коллегу (уже, видимо, бывшего).

Во-первых, не так давно Цетнаровский ретушировал для публикации присланные из разных областей Украины фотографии стахановцев и в ходе обсуждения отметил, что все они «похожи на идиотов». За такую реплику его собирались «проработать» на редакционном собрании, но до этого не дошло.

Второй эпизод при желании вообще можно было трактовать как помощь иностранным шпионам. Работая с панорамным снимком района Дарницкого вагоноремонтного завода в Киеве (ДВРЗ), Цетнаровский не заретушировал отдаленные силуэты танков. В таком виде фото и напечатали.

— Таким образом было явно видно что в Дарнице имеется военный завод, хотя текст к снимку указывал, что здесь Дарницкий вагоно-ремонтный завод, — пояснил Жукович.

Допросили и Мединскую, не узнав ничего принципиально нового. По поводу сожженных бумаг она объяснила, что с перепугу уничтожила личную переписку, в которой никакого криминала не было. Например, с живущим в Николаеве отцом она обсуждала отправку туфель и пальто для продажи — и опасалась, что НКВД уличит ее в спекуляциях. Записав показания, Эмилию отпустили.

Создается впечатление, что после нескольких допросов в мае и экспертизы о деле Цетнаровского на целых полгода забыли — за это время его допросили лишь раз, задав всего один вопрос. Он просто сидел в спецкорпусе Лукьяновской тюрьмы.

В декабре на основании собранных еще в мае материалов было составлено обвинительное заключение. Документ гласил, что Цетнаровский «...умышленно путем наложения белил выпятил лицо врага народа Троцкого».

Доказательства — лишь показания Шпиллера с Жуковичем (хотя о «портрете» они по сути ничего не сказали) и заключение экспертизы. Статья 54-10 («Антисоветская пропаганда и агитация»), по которой обвиняли художника, предусматривала от шести месяцев лишения свободы до расстрела.

Любопытная деталь. И выводы экспертов, и элементарная логика говорят нам, что положение ветвей создало определенное сходство с лицом Троцкого. Никаких намеков на то, что «портрет» был добавлен на снимок до его передачи Цетнаровскому, у следствия не было. Но в материалах дела однозначно утверждается, что художник получил фотографию с уже готовым, но замаскированным «портретом врага народа», и лишь «выпятил» его, сделал более заметным. Откуда изначально взялось то самое лицо — следствие не поясняет, словно речь идет о чем-то само собой разумеющемся, и деревья в самом деле способны создавать портреты реальных людей.

Родился в рубашке

Когда вся история приближалась к развязке, дело приняло неожиданный поворот.

Материалы следствия отправили Особому совещанию при наркоме внутренних дел СССР. Это был внесудебный орган, выносивший большое количество приговоров за одно заседание (без участия самих обвиняемых), не вникая в суть рассматриваемых дел. Но Особое совещание, просмотрев дело, вернуло его для направления в суд. Для художника это был шанс добиться справедливости. Хотя бы потому, что в зале суда каждому делу отводится больше времени и внимания, чем в случае с Особым совещанием.

— Это довольно странно. Такие дела со слабой доказательной базой как раз и отправляли внесудебным органам, чтобы те, не разбираясь, выносили нужные решения, — говорит украинский историк, руководитель академических программ Центра исследований освободительного движения Владимир Бирчак.

Спецколлегия Киевского областного суда должна была рассмотреть дело Цетнаровского 30 декабря. Но заседание не состоялось — обвиняемый лежал в тюремной больнице со скарлатиной.

Через неделю Эмилия Мединская попросила суд и прокуратуру изменить супругу меру пресечения, чтобы он мог вылечиться в нормальной больнице.

И ходатайство удовлетворили — Цетнаровский вышел под подписку о невыезде.

Суд состоялся в конце февраля. Первым выступил Цетнаровский.

— Если там и можно разглядеть портрет Троцкого, то это скорее карикатура, а не портрет, — заявил он в своей речи.

У подсудимого и адвоката были припасены аргументы посерьезнее. Оказалось, что одновременно с «Комуністом» фотографию котельной «Шелкостроя» купила и напечатала киевская польскоязычная газета Głos Radziecki («Советский голос»). Снимок ретушировал другой художник, но результат выглядел точно так же. При этом сотрудника «Советского голоса» никто ни в чем не обвинял.

Второй удар по всей выстроенной следствием конструкции нанес вызванный на заседание эксперт Зускин. Он во всеуслышание заявил, что поначалу «распознал» лицо Троцкого в другом месте, а нужный фрагмент нашел лишь с подсказки директора института.

В качестве свидетелей выступили и Шпиллер с еще одним сотрудником газеты Михаилом Ройтманом. Первый еще раз повторил, что никакого Троцкого не видел (о прочих «грехах» Цетнаровского уже не вспоминали), а второй охарактеризовал подсудимого как хорошего работника.

Наконец, выступил прокурор: нет оснований считать, что подсудимый «накладывая ретушь на фото, более ярко выделил профиль Троцкого», поэтому от обвинения прокуратура отказывается.

В тот же день судейская коллегия оправдала Цетнаровского.

Такое решение кажется нетипичным исходом для политического дела тех лет. Слабая доказательная база в тысячах подобных случаев не мешала выносить обвинительный приговор. Что же на самом деле спасло художника?

Скорее всего, ему просто повезло. К такому выводу пришли Роман Подкур и Владимир Бирчак. Ключевыми факторами этого везения стали арест до начала Большого террора в июле 1937-го (поэтому он не попадал под какую-либо массовую операцию), стойкость подозреваемого на допросах, вынесение решения судом, а не Особым совещанием или «тройкой» и, возможно, неопытность следователя.

— Здесь еще интересно, что суд не отправил материалы на доследование, а именно оправдал его. То есть отсутствие доказательств было настолько очевидным, что они сняли с него все обвинения, — добавил Подкур.

Нельзя полностью исключать еще одну версию: Цетнаровский спасся благодаря тому, что был завербован чекистами в качестве агента. Но, по мнению историков, это все же маловероятно — в таких случаях дело обычно закрывали, не доводя до суда.

«Комуніст» от греха подальше уволил вышедшего на свободу художника. Он же пытался восстановиться на работе и вернуть квартиру, в которой жил до ареста. В НКВД пришло письмо из газеты с просьбой разъяснить, как поступать с Цетнаровским. Судя по всему, обратно в газету его все же не взяли — в документах, датированных 1939 годом, он фигурирует уже как «свободный художник».

В 1942 году Владимир Цетнаровский был призван в армию Омским военкоматом и отправлен на фронт. Жена, по-прежнему живущая в Киеве, в том же году потеряла с ним связь. С 1944 года младший сержант Цетнаровский официально числится пропавшим без вести.

Наркис Жукович (Жовтневий) после вторжения Красной Армии в Польшу в сентябре 1939 года отправился как репортер на Западную Украину. Там он и погиб — вероятно, во время боя. Похоронен на Лычаковском кладбище в Киеве.

Снять «Шелкострой», отравить воду, убить Петровского

В те майские дни 1937-го, когда Цетнаровский убеждал чекиста Акимова в своей невиновности, а Шпиллер с Жуковичем рассказывали о «стахановцах-идиотах», в одном из соседних кабинетов старший лейтенант Лифарь допрашивал фотографа Владислава Скамандра.

С Цетнаровским он, кажется, не был знаком. Несмотря на то, что поводом для ареста Скамандра стал тот самый снимок, фотографа ни разу не спросили о нем — словно его и не было вовсе. Через несколько месяцев в деле Скамандра вообще перестали упоминать «портрет Троцкого».

Но и без него вопросов к 38-летнему работнику «Союзфото» у чекистов хватало. Начиная с фамилии.

В разных документах НКВД фотограф упоминается как Скамандр, Скамандра, Скаламандра и Саламандра. Но настоящая его фамилия — Мазюкевич.

Скамандром молодой уроженец Немирова (ныне Винницкая область) официально стал в 1920-1921 годах. На допросе он пояснял: будучи комсомольцем, сменой фамилии хотел обезопасить родных от действовавших в Подольской губернии «банд» (отрядов Армии Украинской народной республики или повстанческих подразделений, продолжавших воевать с большевиками). Объяснение прозвучало неубедительно.

Куда более вероятно, что Мазюкевич, как и тысячи других людей того времени, пытался скрыть от советской власти свое прошлое. Не совсем понятно, чем Всеволод занимался в 1919 году, — по одной из версий, служил мелким клерком в структурах Директории УНР во временной столице республики, Каменце-Подольском.

Как и у Цетнаровского, у Скамандры был брат с непростой биографией.

Георгий Мазюкевич когда-то служил в армии УНР. После поражения сначала оказался в Польше, а вскоре осел в Чехословакии. В 1927-м Мазюкевич вернулся в уже советскую Украину. И не один, а с женой — Эрвиной Купферовой.

Это была известная чехословацкая балерина, выступавшая в Национальном и Виноградском театрах. А еще — бывшая супруга, муза и модель классика чешской фотографии Франтишека Дртикола. В Сети можно найти немало снимков Дртикола, на которых запечатлена Купферова, — в сценических костюмах и в стиле ню.

Купферова рассказывала в интервью, что в УССР ее пригласил советский театральный режиссер А. Захаров. Она и Мазюкевич поначалу остановились в Киеве, но вскоре переехали Харьков, который тогда был столицей республики. Эрвина танцевала в знаменитом театре «Березиль» и преподавала в Музыкально-драматическом институте, а Мазюкевич работал на тресте «Сталь». В 1931 году они развелись.

Краткие биографические справки о Купферовой упоминают, что в Прагу она вернулась в 1933-м, но не объясняют, почему. Балерину и Мазюкевича тогда арестовали как чехословацких шпионов. Эрвину выслали из СССР, а Георгию дали 10 лет лагерей «за участие в контрреволюционной организации и шпионаж».

То есть когда арестовали фотографа Всеволода Скамандра, его брат уже отбывал срок по политическому делу.

Довольно быстро Скамандр признался: слышал от брата, что Купферова — чехословацкая разведчица. Балерина якобы должна была отправиться в Румынию для создания шпионской сети, но Георгий ее отговорил, после чего оба поехали в Украину. На вопросы о шпионской работе Купферовой против Советского Союза, а также о связях Георгия с чешскими спецслужбами фотограф отвечал, что ничего не знает.

Скамандр не скрывал, что как-то раз вместе с братом и Купферовой посетил киевское консульство Чехословакии. Женщине нужно было поставить отметку в паспорте, а мужчины ходили за компанию.

Услышав вопрос «С кем из сотрудников иностранных консульств вы встречались?», фотограф совершил фатальную ошибку. Казалось бы, никакого криминала: в начале 30-х дома у старой приятельницы Ольги Раницкой познакомился с ее гостем — советником польского консульства в Харькове.

Этот рассказ стал для чекистов еще одной ниточкой, за которую они ухватились и не хотели отпускать. Тем более в конце того допроса подозреваемый заявил: Раницкая расспрашивала о доступе на режимные харьковские заводы.

У нас нет документальных свидетельств того, что происходило со Скамандрой-Мазюкевичем после второго по счету допроса 7 мая. Но уже 9 мая фотограф неровным почерком подписал признание: да, он польский шпион с 1933 года.

Приведенные ниже сведения о Скамандре и его связях основаны только на его собственных показаниях. Проверить их достоверность невозможно. Большинство из записанного в тех протоколах кажется сомнительным. К каждому приведенному факту «шпионской деятельности» стоит мысленно добавлять приставку «якобы».

Поначалу фотограф утверждал, что завербовала его Раницкая, впоследствии познакомив с куратором из консульства Польши.

Позже Скамандр изменил показания: Ольга лишь познакомила его с работником консульства Милашевским, который помог достать нужные ему американские фотоальманахи. Именно Милашевский, по новой версии, и предложил фотографу стать шпионом, а Раницкая об этом ничего не знала. Но было поздно: 10 мая, на следующий день после признания Скамандра-Мазюкевича, женщину арестовали.

Настоящая фамилия Раницкой — Рабинович. Ее отец был известным киевским следователем, мать — врачом. В начале 1920-х девушка вступила в ЧОН (Части особого назначения) — вооруженные партийные отряды. Примерно тогда же взяла псевдоним Раницкая и познакомилась со Скамандром (оба состояли в комсомоле). Среди друзей Ольги был известный революционер Григорий Котовский.

Первый муж Раницкой, Владимир Сороко, какое-то время заведовал секретной частью правительства республики — Всеукраинского центрального исполнительного комитета (расстрелян в 1938-м, уже после развода). Квартира супругов, в которой, по словам Мазюкевича, проходили встречи с поляками и его вербовка, находилась прямо в доме правительства в Харькове (бывшее здание дворянского собрания, разрушено в 1943 году).

Во второй раз Раницкая вышла замуж за Павла Шевцова — консультанта секретариата украинского в правительства. В 1936-м его сняли с высокой должности за антисоветские разговоры.

Но вернемся к показаниям фотографа. Для поляков Всеволод фотографировал важные цеха заводов Харькова (тракторный, «Серп и Молот») и Киева (станкостроительный). Проблем с доступом не было — работая в разных газетах и журналах, он часто посещал предприятия.

Но это было не главное.

— В конце 1936 и в начале 1937 года при встречах с сотрудником польского консульства в г. Киеве, он указывал мне, что на случай войны Советского Союза с Польшей или Германией, необходимо совершить ряд диверсионных актов в части вывода из строя водопровода и электролиний, с тем чтобы оставить город без воды и нарушить трамвайное движение. Эту работу говорил он, нужно провести непосредственно через лиц, работающих на этих участках, предварительно подготовив их для совершения диверсионных актов. Задания сотрудник консульства по совершению диверсии я принял к исполнению, — записано в протоколе допроса.

Еще одно «задание от поляков», в котором сознался Скамандр, — подготовка террористов для покушений на советскую верхушку. Первым в списке будущих жертв значился глава правительства УССР Григорий Петровский (тот самый, чье имя носил украинский город Днепропетровск). При этом на одном из допросов фотограф пересказал слова Раницкой о том, что Петровский заходит в гости в ее квартиру.

Когда чекисты вновь завели речь о связях с Чехословакией, Скамандр уже не пытался что-либо отрицать. Еще в 1928-м, вскоре после возвращения из Праги, брат Георгий признался ему, что приехал по заданию чехословацкой разведки и украинских эмигрантских организаций. Его заданием было «создание подпольной повстанческой организации, могущей быть использованной в нужный момент для поднятия вооруженного восстания на Украине». Помогать ему в этом должна была Купферова. Их брак и развод были фиктивными — в целях конспирации.

Скамандр принял предложение брата и его «жены» и стал работать на чехов. Их интересовали сведения об антисоветских настроениях в городе и селе, эпидемиях, железнодорожных авариях, а особенно о киевском водопроводе — чтобы в нужный момент отравить питьевую воду.

После ареста Георгия Мазюкевича и Купферовой связной Скамандра стала театральная актриса Зинаида Инатович (которую завербовала Купферова). На очной ставке женщина никаких связей с иностранными разведками не признавала. Во время допроса женщина жаловалась на Всеволода — он увлекался съемкой обнаженной натуры, Зинаида была его моделью, и 10 лет назад она обиделась, когда фотограф показал знакомым ее откровенные снимки.

Чекистов интересовала еще одна женщина, которую подозреваемый снимал в стиле ню (фотографии нашли при обыске). Это Мария Пирогова из Москвы, работавшая машинисткой в финансовом отделе правительства. Познакомились они на отдыхе в крымском санатории.

Скамандр-Мазюкевич какое-то время ухаживал за Марией. «Кремль 3-84» — так в его записной книжке был указан рабочий номер москвички. Слово «Кремль» не осталось без внимания НКВД, и Пироговой был посвящен отдельный допрос. К счастью для нее, никаких компрометирующих показаний об их общении киевский знакомый не дал.

Последним выполненным шпионским заданием Всеволода стала передача Инатович фотографий киевского «Шелкостроя». Того самого, со снимка котельной которого все началось.

Обе разведки щедро платили шпиону. При обыске у него нашли вознаграждение — 510 царских золотых и 10 тысяч советских бумажных рублей (согласно московскому справочнику цен 1937 года, самый дешевый хлеб стоил 85 копеек, самая дешевая водка в следующем, 1938 году, стоила 6 рублей за поллитра).

Кроме того, у Скамандра-Мазюкевича нашли зарубежные фотоальманахи, которые дарил Милашевский.

Пули, лагерь и дневник

В августе 1937 года началась одна из национальных операций НКВД — польская. Николай Ежов в приказе № 00485 давал подчиненным три месяца на ликвидацию шпионско-диверсионной сети «Польской военной организации», которая якобы проникла во все сферы жизни СССР.

Дело Скамандра тоже включили в операцию. Он был обречен: в приказе четко говорилось, что «все шпионские, диверсионные, вредительские и повстанческие кадры польской разведки» подлежат расстрелу.

20 ноября 1937 года «двойка» (комиссия, состоящая из наркома внутренних дел и прокурора СССР) вынесла решение о расстреле фотографа. В выписке из протокола фамилия, как это часто бывало, приведена с ошибкой: «Скаламандр». Через три дня приговор привели в исполнение. У него остались жена и восьмилетняя дочь.

По данным российского правозащитного общества «Мемориал», по «польскому» приказу казнили более 111 тысяч человек.

По словам знатоков истории левобережной части Киева, здание котельной «Шелкостроя», которое снял Скамандра, скорее всего было разрушено в годы Второй мировой войны.

Брат казненного Георгий Мазюкевич не дожил до освобождения. В апреле 1938 года «тройка» УНКВД по «Дальстрою» за «контрреволюционную троцкистскую деятельность» приговорила его к расстрелу. Было ли это связано с показаниями, которые дал в Киеве Всеволод, выяснить не удалось.

В 1989 году обоих братьев реабилитировали.

В биографии Эрвины Купферовой на сайте Пражского национального театра сказано, что после возвращения в Чехословакию ей не дали возможности заниматься танцевальным искусством (почему — не уточняется). Бывшая балерина занялась сельским хозяйством. Умерла в 1977 году.

О судьбе Зинаиды Инатович мы ничего не знаем.

Ольгу Раницкую, в отличие от Скамандра, отнесли ко «второй категории» польской операции как «менее активную» из причастных к «шпионской сети». Таких отправляли в лагеря. Ей дали пять лет лишения свободы, но фактически она освободилась лишь в 1946-м.

Раницкая отбывала срок в Карлаге (Казахстан), где работала на метеостанции.

После освобождения какое-то время жила в Караганде, где вышла замуж (второй муж погиб на войне). В 1955 году ее реабилитировали. Вернулась в Киев, работала медсестрой в больнице. Умерла в 1988 году.

Десять лет назад история Ольги Раницкой удивительным образом ожила. Обозреватель «Новой газеты» Зоя Ерошок получила посылку от жительницы Урала Инны Труфановой. Это была самодельная книжечка, которую мама Инны, заключенная Карлага Ольга Журид, вынесла во время освобождения из лагеря в 1946 году и всю жизнь хранила как реликвию.

Книжечку под названием «Метео-чертик. Труды и дни» создала другая заключенная. Инна Труфанова неуверенно назвала имя автора, которое, как ей казалось, когда-то произносила мама: Ольга Михайловна Раницкая. На ста четырнадцати страницах дневника — рисунки и двустишия, посвященные жизни в лагере. Выполнено все с талантом и самобытным авторским стилем. Метео-чертик — это придуманный Ольгой персонаж. Напомним, она работала на метеостанции.

«19/II—1941 г. Посвящаю сыну Сашке, которого со мной нет», — надпись на первой странице.

О Раницкой ничего не было известно. Труфанова полагала, что она умерла в лагере в 1942 году, — именно тогда дневник резко оборвался. Зоя Ерошок стала по крупицам собирать информацию о заключенной и пыталась отыскать ее сына, которому был посвящен «Метео-чертик».

Из архивов в ответ на запросы пришли справки о деле Раницкой, ее освобождении и реабилитации. Само дело не сохранилось — его уничтожили в 1960-м в связи с окончанием срока хранения.

А в Израиле почти случайно нашлись племянница Ольги и ее дочь, которые поделились воспоминаниями о родственнице. И рассказали о судьбе ее сына.

«В 1942 году единственный сын Раницкой, Александр, повесился, не выдержав жестоких насмешек одноклассников. Над ним издевались, потому что его мама сидит в лагере. Саше было шестнадцать лет. Ольга Михайловна через Книжечку продолжала писать свое письмо сыну, не зная о его гибели. Потом в лагерь приехала ее мама и все рассказала. На этом месте в Книжечке — обрыв. Остались пугающе чистыми уже пронумерованные страницы», — писала позже Зоя Ерошок.

О Раницкой, ее книжечке и поисках обозревателя «Новой газеты» рассказала New York Times.

Стараниями журналистки в 2017-м «Метео-чертик» был издан.

В Музее истории ГУЛАГа тогда же состоялась выставка «Вещдок», посвященная книжечке Раницкой. А в апреле 2019-го, уже после смерти Зои Ерошок (она скончалась 21 ноября 2018 года), в том же музее прошла премьера спектакля по мотивам «Метео-чертика».