Суд в Москве арестовал на два месяца губернатора Хабаровского края Сергея Фургала. Заседание прошло в закрытом режиме. Чиновника задержали накануне в Хабаровске и привезли в Москву. Его обвиняют в организации убийств и покушениях на нескольких предпринимателей на Дальнем Востоке 15 лет назад, в 2004–2005 годах.
Сергей Фургал отрицает свою вину. Губернатором он стал два года назад: тогда он победил на выборах кандидата от партии "Единая Россия". Сам он много лет состоит в партии ЛДПР, его рейтинг в регионе выше, чем у Владимира Путина, а сторонники губернатора почти вытеснили "Единую Россию" из Законодательной думы Хабаровского края.
В пятницу, 10 июля, в регионе весь день люди собирались на стихийные митинги в поддержку Сергея Фургала и требовали освободить губернатора. В центре Хабаровска скандировали "Свободу Фургалу", жители разбирали плакаты с популярным лозунгом "Я/мы Сергей Фургал", а в Николаевске-на-Амуре в этот лозунг выстроились машины на парковке.
Показания на Сергея Фургала дал бывший депутат хабаровской законодательной думы Николай Мистрюков. Его арестовали в ноябре прошлого года, и уже тогда защита экс-депутата говорила, что следствие на него давит, чтобы получить показания на Фургала. На давление следователей на Мистрюкова его жена жаловалась членам общественной наблюдательной комиссии (ОНК).
Ева Меркачева, член ОНК Москвы, рассказала Настоящему Времени, на какие нарушения жаловались родственники депутата Мистрюкова и знает ли она, почему меру пресечения Сергею Фургалу избирали в закрытом режиме.
– Еще неделю назад я своим коллегам сообщила: "Ждите, скоро задержат губернатора Хабаровского края". Это не было даром предвидения, это не было каким-то сливом от следователей – нет.
Дело в том, что ровно неделю назад позвонила рыдающая жена Мистрюкова и сказала, что с ним в СИЗО "Лефортово" происходят какие-то странные вещи. По ее словам, он пишет весьма необычные письма. От адвоката он отказывается: она все время нанимает ему – он пишет письменный отказ, даже отказывается просто с ним встретиться. Жена просила нас посмотреть на ее супруга, убедиться, что он жив, здоров, что с ним все в порядке, и потом, естественно, ей сообщить об этом. Мы пришли с такой благородной миссией.
И знаете, что самое интересное, что он отказался к нам даже выходить. Я, честно говоря, с таким сталкиваюсь в первый раз. Заключенному несколько раз передали сотрудники, что пришли члены ОНК, к которым обратилась супруга, что супруга рыдает, она в панике.
– Ева, вам о том, что он отказывается, сообщил он или сотрудники СИЗО?
– Сотрудники. Сейчас из-за эпидемии коронавируса нам запрещено посещать заключенных в камерах. Мы с ними общаемся в комнатах краткосрочных свиданий через стекло. Мы сидели в этой комнате, и за заключенным должны были прийти и привести его. Это стандартная практика. Однако пришли в первый раз ни с чем, сказали, что он отказался. Я попросила еще раз вернуться, убедить его, объяснила, опять же, ситуацию с супругой. Сотрудники снова ушли [за ним].
Не думаю, что они врут, и я не полагаю, что там какой-то у них может быть интерес. Я считаю, что он действительно сам отказывается. Причина для меня лично как человека, который посещает наши места принудительного содержания уже почти 10 лет, была ясна. Я поняла, что он стал давать показания, поскольку супруга изначально говорила, что это странная история. В этом деле фигурирует губернатор, но губернатор действующий, никто его снимать не собирается. А ее муж сидит с ноября – как-то это все очень странно.
Мы сразу же провели параллели между всеми этими событиями. Для меня лично стало понятно, что сейчас губернатора задержат: скорее всего, Мистрюков дал на него показания, поэтому не хочет ни с кем говорить. А те странные письма его, возможно, были, знаете, своего рода сигналом. Он как бы подготавливал, может быть, через супругу того же губернатора, что он его будет сливать. Ну вот полагаю, что это как-то так произошло.
– Сегодня вас удивило то, что мера пресечения избиралась в закрытом режиме?
– Честно говоря, удивило. Потому что его не обвиняют в преступлениях, где фигурировала бы государственная тайна. Это не дело даже Вани Сафронова, которого сейчас защищает все журналистское сообщество, а это дело вроде бы типичное. Ему вменяют организацию убийств, заказные убийства и так далее – ничего, так скажем, секретного.
Если мы будем брать наших многих руководителей и даже депутатов Государственной Думы действующих, все они вышли из девяностых. Там если покопаться в их прошлом, можно что-то вроде этого и вменить кому-то. Но все это должно быть в открытом режиме, потому что убийства все рассматриваются именно так. Я не помню, чтобы какое-то дело по убийству за последнее время в Москве засекречивали. Если это речь идет не о потерпевших несовершеннолетних, если это речь идет не о [случаях], когда потерпевших не просто убили, их еще и изнасиловали, то тогда вообще непонятно, зачем нужно было засекречивать.
– Вы встречались в "Лефортове" сегодня или вчера с Иваном Сафроновым?
– Да.
– Что он вам рассказал об условиях содержания?
– С Ваней мы поговорили, он к тому времени провел одну ночь в "Лефортове". В принципе, у него претензий не было. Мы пытались просто убедиться, что он нормально себя чувствует и что на него не оказывают давление. По его словам, никакого прессинга он не испытывает.
Конечно, он в растерянности, конечно, он не ожидал. Из таких каких-то моментов чисто бытовых – не знаю уж, насколько они будут интересны, – он пожаловался, что плохо спал, поскольку спина болела, очень жесткий матрас, кровати. Ну и мы попросили как раз матрас ему заменить. Но это нормальная стандартная процедура, пообещали матрас сейчас изучить, я думаю, что уже заменили.
Мы решали моменты с телевизором. Также он в зоне у нас риска по заболеванию коронавирусом, поскольку перенес тяжелую пневмонию, а из "Лефортова" не так давно были госпитализированы трое заключенных именно как раз с COVID. В общем, все эти такие достаточно технические вещи мы проговорили. Я думаю, что не должно быть никаких проблем. Однако в любом случае мы будем регулярно заходить к Ване и проверять.
