Петер Керекеш – известный словацкий документалист и продюсер. В 2021 году его дебютная игровая картина "Цензорка (107 матерей)" попала в конкурсную программу венецианского кинофестиваля "Горизонты" и победила в номинации "Лучший сценарий". На чикагском кинофестивале Петер взял приз за лучшую режиссуру.

Фильм рассказывает историю молодой мамы Леси (Марина Климова), которую посадили в одесскую тюрьму за убийство любимого человека из-за ревности. Действие разворачивается в реальной исправительной колонии, а все, кроме главной героини, – настоящие заключенные и смотрительницы. Женщины играют самих себя. Второй основной персонаж – надзирательница колонии Ирина Кирязева. Она занимается цензурированием личной переписки.

Основная тема фильма – материнство. Женщины, которые рожают в тюрьме, могут видеть своих детей только первые три года по четыре часа в день, после чего из тюремных яслей их отправляют в детский дом, если только какой-то родственник не готов взять опеку.

Основываясь на реальных историях 107 женщин, режиссер делает серьезное исследование жизни без свободы и зачастую без надежды.

Фильм показывали на кинофестивале в Триесте, где режиссер давал мастер-класс. Мы поговорили с ним о работе над фильмом.

– Открывающая сцена вашего фильма сбивает с ног. Вы показываете реальное рождение ребенка. Тем самым как бы заявляете: все, что будет дальше, – реальная жизнь. В связи с этим два вопроса. Вы снимали роды в тюрьме? И где для вас граница между документальным и игровым кино?

– Важно сказать, что весь фильм основан на реальных историях. Мы проделали большое исследование, написали очень простой сценарий и наполнили его историями реальных героинь. Очень легко начать сценарий со строчки: "Ребенок родился". Но в это же время очень сложно это снять.

Я не очень смелый человек. И первая версия этой сцены была очень скромной – мы слышали плач ребенка и видели тюремную цензорку за дверью в ожидании ребенка. И это было очень плохо и скучно. Сухая информация, без эмоций. И тогда я решил снять реальные роды. Интересная деталь: мы сделали эту сцену в последний съемочный день фильма. И, конечно, мы ее снимали не в тюрьме. Потому что в первую очередь женщины больше не рожают в тюрьмах, их отвозят в роддом.

Во-вторых, я не хотел снимать заключенную, так как этот процесс очень личный. Хотя они были счастливы нам помогать и были готовы сделать все ради кадра. Но это была не очень равноправная ситуация. Поэтому я решил, что все интимные сцены будут сняты за пределами тюрьмы: сцена с полуобнаженными беременными женщинами, роды, кормление. Я хотел начать с реальных родов, чтобы задать правильной тон для публики. Как вы заметили в начале, я этой сценой говорю: "Зрители, все, что вы увидите дальше, – это реально. Мы ничего не придумываем".

– Эта сцена отсылает к фильму Дзиги Вертова "Человек с киноаппаратом". Там тоже показан процесс рождения человека, главный принцип режиссера был показать "жизнь врасплох".

– Да, точно. Еще интересно, что Вертов снимал роды тоже в Одессе!

–​ То есть это было продумано? А у вас там еще и оммаж Эйзенштейну появляется: финальный проход героини по знаменитой лестнице, да еще и с ребенком…

– Ну когда вы снимаете в Одессе, вы просто обязаны снять эту лестницу!

–​ Возвращаясь к картине, у вас все, кроме главной героини, – реальные люди, заключенные. Обычно вы снимаете документальное кино. Расскажите, почему вы в этот раз решили взять актрису?

– На самом деле мы стали снимать документальное. И в момент, когда мы делали сцену прощания заключенной с ребенком, мы поняли, что не можем это снять с реальной матерью. Тогда мы попросили другую женщину, у которой уже был подобный опыт, сыграть эту сцену. И это было очень мощно. Даже сильнее, чем если бы это было в реальности.

Я понял, что если я хочу подойти к этим женщинам близко, я должен применить игровой метод работы. Это как на карнавале: надевая маску, люди могут показать свое истинное лицо, быть искренними, рассказать правду. Игровой метод позволил мне быть гораздо более реалистичным. В документальном кино есть всегда дистанция. Я хотел ее сократить. С другой стороны, я никогда не снимал игровое [кино] и не знал, как это делать. Очень боялся использовать какие-то шаблоны о тюрьме: голые женщины в душе, драки. Я хотел показать фильм с точки зрения женщины, изнутри.

–​ А что насчет детей? Малыши тоже все реальные узники?

– Два главных мальчика – они не из тюрьмы. Это было прагматическое решение. Потому что если бы они были заключенные, был бы риск, что их в любой момент могут перевести в другую тюрьму или освободить. Они все живут в надежде на досрочное освобождение. Если бы кого-то из главных персонажей освободили, я не смог им сказать: "Пожалуйста, останьтесь в тюрьме, нам нужно доснимать фильм". Поэтому дети героини и ее подруги – два мальчика – не из тюрьмы. Мы устраивали кастинг.

–​ Вы из Словакии, почему вы решили снимать в Украине?

– Это долгая история. Сначала мы хотели сделать фильм о цензуре, и только маленькая часть должна была быть посвящена тюремным цензорам, которые вычитывают письма заключенных. Потом мы поняли, что очень сложно снимать в подобных институциях в Европейском союзе. Все всегда боятся, что мы хотим что-то расследовать, найти какие-то нарушения. Но мы всего лишь хотели сделать фильм о любви.

И кто-то нам посоветовал: "Попробуйте Украину". Мы подумали: "О, это недалеко". Сначала мы поехали во Львов, потом в Киев. И когда мы приехали в Одессу, нашли эту женскую тюрьму и нашу вторую главную героиню – Ирину, цензорку, – она была настолько яркая, интересная, что мы поняли, что должны остаться там и сделать фильм с ней.

–​ Интересно, что у вас разные названия фильма. На словацком – "Цензорка", а на английском и итальянском –​ "107 матерей". Почему?

– Вначале самой главной героиней должна была быть цензорка. Интересно, что она работала еще и в мужской колонии. И мы даже начали снимать, как она ходит и туда, и сюда. Но потом мы поняли, что это будет трехчасовой фильм с большим количеством подтекстов, и решили упростить историю. Тогда история цензорки была как раз посередине, между мужским и женским миром, поэтому было такое название.

Но когда снимали дальше, баланс менялся, и женщина с ребенком вышла на первый план. Мы интервьюировали множество матерей, и у каждой мы взяли, одолжили что-то. Фильм как пазл строился на этом. И я подумал, что название должно включить в себя все эти истории, из которых состоит фильм. Так мы пришли к "107 матерям". Но в украинском плакате фильм будет называться "Цензорка", потому что наши дистрибьюторы сказали, что им нужно что-то сильное, мощное, а "107 матерей" звучит как что-то из французского кино.

–​ Вас интересовала цензура. А были ли у вас проблемы с цензурой со стороны администрации тюрьмы? Как она реагировала на съемки?

– У нас была какая-то магическая бумага из Киева, и в тюрьме сказали: "Добро пожаловать, снимайте".

–​ А вы меняли что-то внутри, работали над декорациями? В вашем фильме очень яркая цветовая палитра, сюрреалистические фотообои и нежные голубые, розовые цвета стен. Не ожидаешь такого в тюремных интерьерах.

– Там все действительно так. Это интересно, потому что эти фотообои с пляжами и морем создают на стенах иллюзию свободы. И я хотел, чтобы они всегда были на заднем плане. Поэтому мы некоторые сцены специально снимали там, где есть эти фотообои. Например, мы перенесли туда столовую.

А самое значительное изменение, которое мы сделали, – это детская площадка. В жизни это небольшой милый парк, который совсем не похож на тюрьму. И нам нужна была в кадре страшная клетка, потому что нам бы никто не поверил, что это снималось в тюрьме.

–​ Интересно, что цензорка Ирина в вашем фильме работает как психолог для заключенных и пытается им помочь, проводит консультации, тренинги. Это тоже правда? И как вы думаете, ее работа помогает?

– Понимаете, у большинства женщин, которые попали в тюрьму, особенно за убийство, очень тяжелые обстоятельства жизни. Одесса 90-х – не лучшее место. Было страшное времея, я бы также сказал, военное. Потому что когда ты на войне, ты быстро привыкаешь к смерти. Тогда убийство человека считалось нормой.

Тюрьма для таких людей – наверное, единственное место для изменений, может быть, не всех, только 10 процентов, но все-таки. И Ирина пытается им помочь. Она поддерживает с ними контакт, когда они выходят на свободу и пытаются вести нормальную жизнь. Хотя я думаю, что у большинства из них это не получается. Но те, кому удается, думаю, должны быть благодарны Ирине в том числе.

–​ Ваши героини видели фильм?

– Мы хотели сделать показ в тюрьме, но ее закрыли и снесли.

–​ Почему?

– Так решило государство. Я могу предположить, что для того, чтобы построить какой-то отель, потому что тюрьма находилась в центре города. Хотя официальная причина какая-то другая. Теперь все женщины распределены по другим украинским тюрьмам. И их сложно вычислить. Но тем, с кем я поддерживаю контакт, я отправил фильм. Им очень понравилось.

–​ Как проходила работа над монтажом?

– Было очень интересно. Наш последний съемочный день был 8 марта 2020 года, потом началась пандемия. Я был заперт и не мог ничего снимать дальше. Я монтировал с моим студентом. Этот фильм – его дипломная работа. Здорово, что она попала на фестиваль в Венеции. Для студенческой работы неплохое начало.

Для меня монтаж был еще и терапией. Во время карантина я был заперт дома с женой, мамой и двумя дочерьми. Благодаря работе я пытался выбраться из этой женской среды. Но в монтажной комнате я снова попадал в женскую тюрьму (смеется). Здорово, что у нас было много времени на монтаж. Мы никуда не спешили, так как все фестивали отменили. Эта была очень долгая работа. Мы начали в мае и закончили в январе.

–​ По поводу гендерного баланса. В фильме почти все дети – мальчики. Это статистика или так задумано вами?

– Это статистика. В детском саду при тюрьме были только две девочки. Женщины в основном рожают мальчиков. Я верю в магию и думаю, что они мечтают о мужчинах, потому что их нет рядом. Так исполняются их мечты – если ты не можешь заполучить мужчину снаружи, ты его рожаешь.