Кассационный суд в Москве повторно отправил под арест бывшего топ-менеджера энергетической компании "Интер РАО" Карину Цуркан. На свободе она провела 23 дня после полутора лет в СИЗО. Затем Генпрокуратура снова попросила вернуть ее под стражу. Цуркан обвиняют в шпионаже.
Июнь 2018-го, Лефортовский суд Москвы отправляет под арест топ-менеджера одной из крупнейших российских энергетических компаний Карину Цуркан. Ее обвинили в шпионаже. Как правило, эта статья применяется к иностранным гражданам и лицам без гражданства. Помимо российского паспорта, у Цуркан есть румынский.
Следствие утверждает, что еще в 2004 году Цуркан завербовали молдавские спецслужбы. Вербовщиком, по этой версии, выступил их бывший сотрудник Александр Попеску. Сейчас он полковник запаса и часто выступает на молдавских каналах как эксперт по безопасности.
В 2015-м, настаивает следствие, Карина Цуркан якобы передала спецслужбам документ, касающийся действий российских энергетических компаний по международным проектам. А Молдова, все так же по версии следствия, передала в НАТО рапорты на основе документа, якобы переданного Цуркан. Специалисты, привлеченные ФСБ, решили, что документ представляет собой гостайну.
Сама Цуркан вину отрицает. По ее словам, у нее не было доступа ни к гостайне, ни к правительственной переписке. Среди доказательств по ее делу есть копия анкеты сотрудника Службы информации и безопасности Молдовы, якобы заполненная в 2004 году. Цуркан и ее адвокат говорят, что документы поддельные.
Мать обвиняемой Инна рассказала Настоящему Времени о том, как они провели последний день вместе.
– Чем вы вчера вечером занимались? Расскажите, были ли вы вместе с Кариной дома, или ходили за покупками, как-то готовились к сегодняшнему дню?
– Я была у своего стилиста, остальное [время провела] дома.
Вчерашний день, как и все предыдущие дни, – это очень тревожные и сложные дни. Вы знаете, с момента ее освобождения 16 января человек зашел в дом, боялся [здесь] находиться. Она боялась спать, вспоминалось утро – 6 утра, когда ее неожиданно с кровати забирают люди с автоматами, люди, много людей. В ночной рубашке прямо ее уводят. Это человек, который не предвидел, не мог даже представить себе, что такое возможно: такая внезапность, жестокость. Человек ни в чем не виноват, он спокойно живет, вот это утро, когда забрали, надолго осталось в памяти.
И когда уже 16 января мы с ней приехали из суда, у нее был страх пойти в комнату эту – она боялась, что придут. Это ужасное чувство: человек все время в напряжении, постоянно. Она не закрывала дверь в свою комнату, когда ложилась спать, не спала, тревожность была. Как бы эти все дни она была с нами и не с нами. Мыслями она была все время со своим делом.
Вчерашний вечер. Мы все стараемся [делать] с ней вместе, мы очень близки. Я и Карина близки, стараемся поддерживать друг друга, но сталкиваемся, видимо. Одна плачет, вторая плачет. Мы до конца, до самой последней минуты верили, что ее не арестуют сегодня.
Верили, надеялись, но в то же время и не верили, поэтому были и слезы. Уже когда совсем поздний вечер настает, и она понимает, что ее могут забрать, и хочешь – не хочешь, она находит в себе силы собрать себе сумку, чтобы пойти с сумкой и [дать] себя арестовать.
Одно дело, когда внезапно пришли, а другое – ты сознательно собираешь вещи, это невозможно передать, как это все сложно: слезы из глаз, и эта сумка, и эти вещи – кладет и кладет. А я – мне сложно было смотреть на это, нужно было поддерживать ее в этом. Вот такой был вечер до самого конца. Еле успокоили друг друга и пошли молиться, она к себе, я – к себе. Мы молились, потому что мы все это время молились, вообще все время, когда она там была, мы надеялись. Мы видим, что защиты нет – человек попал в беду. Представьте себе: молодая женщина, симпатичная, умная, так много сделавшая, любила свою работу, очень ответственная у нее работа была.
– С того момента, когда вы сказали, что разошлись по разным комнатам?
– Поздно уже было, полдвенадцатого, вечер. Да, успокоились, потому чтобы молиться, нужно чисто молиться, тихо молиться. Мы успокоили друг друга и разошлись. Утром рано – в пять часов – моя доченька встала, я тоже молилась пока, она тоже, потом опять стала собирать вещи свои. Но это невозможно передать. Утром я уже не могла плакать. Дочка все время плачет и собирает вещи. Обидно, говорит, за что, говорит, мне такая судьба, ведь я так старалась.
Ни в чем абсолютно не виновный человек просидит столько месяцев без защиты со стороны государства. Они не идут навстречу словам защитника. Ей приходилось быть одним в поле воином, потому она в такой организации работала, где просто все молчали, ждали, чем закончится. Все испугались – это точно. Все боятся ФСБ. Вы знаете, она на "Эхо Москвы" сказала такую фразу замечательную, она сказала: "Чем бояться Лефортово, лучше сидеть в Лефортово". Вы знаете, такая громкая мысль, такая крылатая фраза, просто поразительная.
– А здесь?
– Здесь собирались со слезами и плакали. Встречаемся в коридоре – чувства передать невозможно, очень сложно передать, когда ты идешь сам добровольно [сдаваться]. Когда не знаешь, а вдруг тебя все-таки не арестуют, но ты предполагаешь, что тебя не защитят. Я хочу сказать, что адвокаты – молодцы. Они очень много делают, защищают, очень обоснованно все. У ФСБ нет улик против Карины. Они понимают, что она невиновна, но она туда попала. А им как-то надо это сделать так, что это не их вина. Они не признают, что это сфальсифицировано. И приходится ей одной бороться. Плюс, защитники очень хорошие: адвокаты Павлов и Смирнов – нет слов. Вот мы так и приехали утром туда.
– Как вы добирались?
– Мы поехали на такси, был мороз, но ты этого не замечаешь. Начался суд, меня, конечно, не пустили на суд – это дело секретное. Я ждала, когда меня пригласят на оглашение, но все это время, до последней минуты, я молила всех: молила Господа Бога, молила Марию святую, молила Николая Чудотворца, молила Матрону, Анастасию великомученицу. Я ко всем обращалась, чтобы помогли, и все это время я надеялась, вы знаете, я надеялась, я молилась до боли в голове, что отпустят.
Когда пригласили на оглашение. Это же моя дочка, мы рядом сидели, рядом стояли, меня она взяла за руку, поддерживала меня, я – ее. Я понимала, что нужно держаться, она мне говорит: "Мама, держись, я очень на тебя надеюсь, ты меня вымолишь". Я тоже старалась не плакать, я должна выдержать, помочь ей выдержать.
Я держусь, знаю, что будет держаться моя доченька, знаю, что мы победим вместе с этими адвокатами. Мы вытащим Карину. Не может быть, чтоб такое дело неслыханное, чтоб невиновного человека в 2020 году просто так закрыли. И я не верю этому, все-таки когда-то где-то был же момент, когда Апелляционный суд ее освободил из-под ареста. Возможно, он будет сейчас. Ждем этого, надеемся на это и боремся за это, поэтому должны выдержать и дочка, и я, и ее сын, мой внук Андрей.
– Вы обсуждали с ней вот эту внутреннюю готовность и понимание того, что придет день, и вот он пришел?
– Да, мы понимали, но надеялись и молились, потому что у нас надежда в данный момент только на Бога и наших адвокатов. Но адвокатам очень тяжело бороться с такой организацией, как ФСБ. Если они не идут навстречу, не хотят, хотя и понимают, что [Карина] невиновна, но попали сами в такую ситуацию некрасивую.
– За то время, что Карина была на воле – пусть и под этими особыми условиями меры пресечения, – успела ли обратно привыкнуть к жизни в квартире, к тому, что ты можешь спать в своей кровати, принимать душ, когда тебе хочется? Она успела вернуться к своей обычной, привычной жизни?
– Конечно, она к полноценной жизни не смогла привыкнуть за это время, но она понимала, чувство ада, как она не хочет отсюда идти. "Я хочу [быть] дома, мама, я хочу остаться: утром, вечером, вчера. Мама, я не хочу уходить. Я хочу остаться". Привыкнуть сложно за такое короткое время, но она чувствовала, что ей надо быть дома, да кто бы не почувствовал.
– Вы помогали ей собирать вещи, что первостепенное должно быть в этой сумке, которую нужно с собой взять?
– Она пришла с вещами оттуда. Уже из тех вещей, что были, она подобрала кое-что, потому что понимала, что сейчас непонятно – не придет же она в ту же камеру. Сейчас все заново – нужно пройти через изолятор, это значит, что опять ее разденут полностью и оставят один халат. Всю эту процедуру самую неприятную она должна опять пройти, процедуру унижения человека. Даже после того, как она там уже больше полугода просидела. У нее там ничего нет, нет денег, и я передачу передам. Посылку завтра пошлю. Очень сложно начинать с того, что ничего нет: ни посуды, ни воды, ни туалетной бумаги.
