8 сентября в программе "Горизонты экстра" Венецианского кинофестиваля прошла премьера казахстанского фильма "Голиаф" Адильхана Ержанова.

"Голиаф" – сюрреалистический вестерн про бандитские 90-е в бескрайних степях Казахстана. Режиссер перенес одну из самых знаменитых библейских сцен – битву Давида с Голиафом – в небольшой поселок Каратас. Здесь все уже давно подвластно криминальному авторитету Пошаеву ("Голиафу"). Он обеспечивает жильем и работой местных жителей, охраняет город от наркотиков, но безжалостно казнит любого, кто осмеливается выступить против него. Жена нищего контуженного Арзу сообщила о преступлениях Пошаева, за что тот ее застрелил. Беспомощный, убитый горем Арзу ("Давид") пытается убежать, чтобы спасти маленькую дочь, но Пошаев берет его под свою опеку и предлагает должность сторожа на стройке. Фильм о безграничности насилия, о мести и о необъяснимой любви толпы к диктаторам.

Мы поговорили с Адильханом о работе над фильмом, о вестернах и о насилии в кино.

— Когда вышла программа венецианского фестиваля, про "Голиаф" некоторые российские СМИ писали "единственный российский фильм в конкурсе". В каталоге написано, что это копродукция России и Казахстана. Платформа START участвовала в производстве. Были ли у вас какие-то проблемы в связи с этим в условиях отмены российского кино?

— Мы снимали полностью в Казахстане с казахстанскими продюсерами. Поэтому это казахстанское кино при участии российских партнеров. Наверное, если бы это было целиком российское производство, то я бы столкнулся с какими-то трудностями.

— Действие вашего фильма "Голиаф" происходит в поселке под названием Каратас. Ваша дипломная работа так и называется – "Каратас". Что это место для вас значит?

— Такого места нет. Это такое утопическое пространство. Место, где мне удобно раскрывать действие. Я могу абсолютно спокойно из фильма в фильм перетаскивать его, потому что это делали до меня великие, и Уильям Фолкнер, и Стивен Кинг. И я подумал, раз гении это себе позволяют, значит, и я могу. Когда я застолбил для себя выдуманный Каратас, то мне стало легче, комфортнее работать.

—​ Почему для вас важно именно выдуманное пространство? Это такой собирательный образ?

— Я думаю, что Каратас вбирает в себя много черт типичного казахстанского аула, причем где-то в глуши. Но иногда это место приобретает черты пригорода или даже города. Каратас мимикрирует под мои истории. Мне комфортнее работать в этом придуманном месте.

—​ Этим и многим другим ваш фильм напоминает американские вестерны. Вы сами определили фильм как вестерн. Какие у вас были в голове примеры? На кого вы ориентировались?

— Наверное, все, кто берется за вестерны, для них главный ориентир "Дилижанс" Джона Форда. Это великое кино. Второй столб в моей дорожной карте вестерна, на который я ориентировался, был "Случай в Окс-боу" Уэллмена. Все без исключения фильмы Иствуда, Серджо Леоне. Ну и конечно, узбекские истерны советского производства. "Седьмая пуля" Али Хамраева – это эталон жанра! Так что нам было на что оглядываться. Я старался сделать что-то киноцентричное, но и оставаться в рамках реальности.

—​ У вас вестерн встречается с условными 90-ми, есть современное оружие, бандиты, как у Тарантино и Гая Ричи.

— Да, в этом смысле есть что-то постмодернистское в этом фильме. Но каких-то прямых отсылок, конечно, нет. Мы создавали совершенно кинематографическую жизнь. В реальности сейчас не встретишь людей, которые бродят, как наши герои, с автоматами по улицам.

—​ Вы говорили, что в детстве застали гражданскую войну в Таджикистане. То есть опыт соприкосновения с оружием у вас был?

— Да, я был в Таджикистане в то время. Но не сказать, что я был свидетелем настоящего насилия, но отголоски войны я видел. Не знаю, повлияло это или нет. Мне почему-то кажется, что жанровый кинематограф без насилия практически невозможен. Это ужасно, но режиссерам приходится при помощи жанра, эстетики как-то нивелировать его.

Фриц Ланг как-то сказал: "В силу того, что традиционное общество утратило религиозные ориентиры, для него самое страшное – это физическая боль". Поэтому современное жанровое кино изобилует насилием, потому что через это состояние легче достучаться до зрителя, до его чувств.

—​ В вашем фильме есть важная цитата из "Государя" Макиавелли: "Есть два способа борьбы: один – опираясь на закон, другой – действуя силой. Первый способ присущ человеку, второй – зверю. Но часто первый способ не работает, поэтому надо обратиться ко второму". Этот текст в свое время назвали "Наставление тиранам". Оба главных героя в каком-то смысле макиавеллисты, они применяют насилие. Но в вашем режиссерском стейтменте вы говорите о том, что тираны-Голиафы уйдут, на их смену придут свободные Давиды. Хотя в вашем фильме Давид тоже применяет насилие.

— К сожалению, в истории таких примеров много. Но в нашем шизофреническом раздрае есть оптимизм. Я думаю, что авторы художественных произведений хотят верить в лучший мир. Я тоже верю, что мир лучше, но и стараюсь быть объективным. В микрокосме нашего фильма все движется по законам Макиавелли. Но при этом хочется верить, что герой боролся за добрые вещи. А трагедия в том, что ничего не меняется. Но при этом некое оптимистичное начало во мне говорит, что если человек борется за что-то хорошее, оно когда-нибудь наступит.

— У вас жанровая конструкция вестерна, в которой по законам добро должно победить зло. В мире, к сожалению, как мы видим, насилие не заканчивается.

— Если смотреть на мир с точки зрения человечества и думать не десятилетиями, а столетиями, то, безусловно, прогресс происходит. Еще 200 лет назад никто не занимался правами человека. В целом мы движемся в сторону развития, в этом плане я оптимист. Со мной могут поспорить и сказать, что это только фасад меняется, а суть остается той же и людей по-прежнему эксплуатируют. Но как сказал Кандид у Вольтера: "Все к лучшему в этом лучшем из миров". Это немного наивно звучит, у Вольтера это была сатира. Но я хочу верить в эту сатиру.

— Вы говорили, что хотели смешать сказку с журналистикой. Насколько происходящее соотносится с реалиями современного Казахстана?

— Конечно, это кинематографически условный мир. Можно сказать, что это так же похоже, как и мир в фильме Коэнов "Старикам здесь не место" и реальная Америка. Возможно? Да, возможно. Но это не документальное кино. Это кино настолько правдиво, насколько может быть правдиво жанровое произведение.

— Какие формальные задачи вы ставили перед собой, делая вестерн? Как вам пришла идея снимать в этом жанре?

— Мне всегда было интересно сделать вестерн. Это колыбель кинематографа. Начиная с Эдвина Портера и Джона Форда. Я считаю, что вестерн и нуар – самые киногеничные жанры. Это мечта для любого режиссера. А наши степи очень вестерногеничны. Эти просторы, эти законы, где выживает сильнейший, эта суровая природа. Но не было истории.

А потом появилась история о мести. А это важный элемент вестерна. И все сложилось. Мне очень нравится то, что вестерн самый имморальный жанр. В нем человек всегда предоставлен сам себе. Он сам вынужден выносить решения. Здесь нет никаких других институтов, суда, потому что человек живет в закрытом обществе. Герои вестернов обязаны сами делать моральный выбор. Это очень сложный жанр.

— Почему фильм называется "Голиаф", а не "Давид"?

— Конечно, главный герой Арзу ("Давид"), но фигура Пошаева ("Голиафа") дьявольски обольстительна. Она искушает общество тем, что якобы за народ. Поэтому его имя вынесено в название. Это то зло, которое не сдает позиции, которое до сих пор чем-то увлекает общество.

— Именно силой. Потому что герой Пошаева считает, что правда в силе и сила в правде.

— Часть общества это любит. Сила привлекает. В ней есть какая-то мифология. Но я уверен, что это уже часть старого мира и она должна уйти.

— А как вы думаете, в чем сила для вашего второго героя, Арзу ("Давида")?

— Его сила в том, что он не мыслит такими категориями, как власть и месть. Это человек, который просто хочет жить обычной, нормальной жизнью. Это человек, которого принято в литературе называть "маленьким человеком", и в этом его сила, величие. В том, чтобы жить своей жизнью и никому не мешать.

— До тех пор пока он не начинает убивать людей. Насколько насилие с его стороны может быть оправдано?​

— Насилие не может быть оправдано вообще. Разве что в рамках жанра. В вестерне все берутся за оружие в какой-то момент. Я думаю, что если бы не жанр, я бы никогда не взялся за фильм о насилии. Жанр смягчает, придает логику, а в реальности у насилия нет никакой логики.