В Киеве завершился SUNNY BUNNY ("Солнечный зайчик") – первый фестиваль ЛГБТ-фильмов на территории Украины. Он вырос из одноименной конкурсной программы, проводимой с 2011 года на КМКФ "Молодость".

Одним из центральных событий SUNNY BUNNY стала всеукраинская премьера полнометражного дебюта австрийского режиссера Дэвида Вагнера "Айсмаер" – драмы, основанной на реальных событиях.

Главный герой фильма – Чарльз Айсмаер (Герхард Либман), суровый инструктор австрийских вооруженных сил, который тщательно скрывает от окружающих секрет, угрожающий его работе и семье, – свою гомосексуальность. Когда в подразделение приходит открытый гей Марио Фалак (Люка Димич), Айсмаер вступает с ним в конфликт, но одновременно и ощущает притяжение к сослуживцу. Для Айсмаера традиционная ролевая модель воина несовместима с однополыми отношениями, но его продуманная система самозащиты все больше слабеет.

Впрочем, во второй половине фильма герои словно меняются местами: Чарльз становится уязвимым, слабым, а Марио заботится о нем, спасая от упадка как душевного, так и физического. Эта метаморфоза блестяще отыграна актерским дуэтом Либмана и Димича.

Фильм отмечен Гран-при недели критики на Венецианском кинофестивале и Австрийской кинопремией в четырех категориях.

Мы поговорили с Дэвидом Вагнером о его опыте военной службы, толерантности в австрийской армии и причинах гомофобии Путина.

– Дэвид, почему вы решили превратить историю этих двух военных в фильм?

– Для меня кинематограф – наилучший способ общения. Поэтому, когда я вижу что-то интересное, то всегда думаю о том, чтобы превратить это в фильм. Но здесь у меня был личный мотив, потому что я служил в армии в Австрии 22 года назад. И я слышал об ужасном Айсмаере. Все его боялись, и я тоже его боялся, думал: "Черт, надеюсь, я никогда его не встречу".

– Встретили?

– Тогда нет. Но 13 лет спустя я прочитал в газете, что он женится на другом военнослужащем, и подумал: "Неужели это тот ужасный монстр?" Так что я захотел встретиться с ним, потянул за некоторые ниточки, узнал его номер телефона, позвонил ему, и он сказал: "Я не могу решать это по телефону. Ты должен приехать ко мне, тогда и поговорим. И если я увижу, что это хорошая идея, то можешь снимать".

Я пришел, и у нас была практически такая же ситуация, как в фильме, когда Марио приходит к нему в гости: Чарльз готовил для меня и рассказывал о себе – он так много говорил. Я просто слушал. А он рассказывал мне о своей жизни и в конце концов понял, что я хороший слушатель, и доверился мне. После услышанного я утвердился в мысли, что должен снять фильм об этом человеке, потому что он очень интересный персонаж, я могу многому у него научиться, и это просто очень человеческая история.

– Что было самым сложным в съемках? Ведь это ваш первый полнометражный фильм.

– На этапе написания сценария самым сложным был переизбыток информации о Чарльзе. Было очень трудно решить, что оставить, что вычеркнуть, что переиначить. В итоге получилось 25 версий сценария.

– А армия легко пошла на сотрудничество?

– Да, это была самая сложная и одновременно самая важная часть. Без поддержки армии все бы вышло намного дороже, а у меня не было денег. Нам нужно было уговорить их, но при этом не уступить слишком много, так как я хотел снять не рекламу австрийской армии, а историю любви этих двух мужчин. Нам пришлось быть очень дипломатичными, а также смотреть, какие связи можно задействовать. Ведь армия – это очень структурированная иерархия. В какой-то момент должен принять решение тот, кто на вершине. Мы пришли к этому правильному человеку, и он отдал приказ, которому последовали остальные.

А в монтаже сложнее всего было сформировать протагониста так, чтобы он не был показан как герой, потому что он не герой. Но и не превращать его в засранца, с которым не захотелось бы общаться. Конечно, когда вы снимаете, у вас есть разные варианты: в дубле три он более дружелюбен, в дубле пять он более тиран, и вы можете отмести некоторые моменты или принять их.

– Что вы решили?

– Быть как можно ближе к реальному персонажу. Он очень сложный человек. Многие ненавидят и боятся его, но многие его любят и восхищаются. Поэтому у меня иногда было такое чувство, что в любом случае я сделаю все неправильно, потому что одни скажут: "Нет, он недостаточно жесткий". Или: "Нет, он не такой мудак". Так что это была самая трудоемкая часть в монтаже: развивать героя.

– И я должен отметить, что Герхард Либман проделал потрясающую работу. Изменение характера во второй половине фильма просто поразительное.

– Найти Герхарда было наибольшей удачей. Когда я увидел его шоу-ролик, то сразу понял, что он лучший из всех, кого я могу найти. У нас сложились очень хорошие рабочие и дружеские отношения, и это стало большим благословением.

– А вы во время службы сталкивались с таким зверским командиром?

– О да. Каждый встречает своего Айсмаера. И у меня, и у всех моих друзей были такие.

– Но тогда, более 20 лет назад, австрийская армия уже была настолько толерантной?

– Ну, история с Айсмаером и Фалаком произошла позднее. На самом деле, это была идея командования – устроить гей-свадьбу в казарме, чтобы таким образом промотировать службу в армии.

– Вау!

– Некоторые люди действительно поступали умно, но, знаете, только некоторые. Большинство не понимали пользы от такой открытости. В армию и так мало кто хочет идти, а если они исключат геев, то потеряют еще больше людей. Так что фильм действительно им поможет. Ведь я нарисовал несколько лучшую картину, чем есть в реальности, потому что хотел увидеть изменения.

– Как в армии отреагировали на фильм?

– Там мнения разделились. Некоторые поддерживают фильм, а некоторые думают, что лучше бы его не было.

– А что сказали Айсмаер и Фалак?

– Они видели фильм дважды. Первый раз я выслал им черновую версию, и они посмотрели ее на ноутбуке, а второй раз – уже в Венеции, на премьере. Чарльз и Марио тоже пришли туда, и это было большое событие: они оба в парадной форме, на красной дорожке, а когда фильм закончился, им аплодировал весь зал. Они были действительно тронуты, плакали и обнимались. Понимаете, им аплодировали именно за то, что они сделали. Их впервые чествовали за их смелость и открытость. И это было очень, очень сильно.

– Увы, я не могу не вспомнить о совершенно противоположном примере. В тех же России и Уганде принимают эти дикие гомофобные законы. Но интересно, почему тираны наподобие Путина или Йовери Кагуты Мусевени, которые и так уже имеют всю полноту власти, настолько боятся ЛГБТИК-меньшинства.

– Я думаю, потому что это угрожает нуклеарной гетеросексуальной семье. Такая семья – ячейка общества, которую они могут эффективно контролировать. Вот есть мужчина и женщина, они живут вместе, мужчина идет на работу, женщина остается дома, сидит с детьми, киндер-кюхен-кирхен, все это патриархальное дерьмо. И это очень просто контролировать, это как кнопка, на которую можно нажать. Но если семья более открыта, значит, и общество более открыто, и вы больше не можете ее контролировать. И кто знает, по каким еще причинам Путин боится гомосексуальности (с улыбкой). Я не знаю, но кто знает?

– Каким будет ваш следующий фильм?

– Я все еще собираюсь с мыслями. Все, что могу сказать на данный момент, – хочется сделать вестерн. Но совсем другой, чем те, которые я видел раньше.