Документалист Дмитрий Боголюбов и его соавтор Анна Шишова-Боголюбова сняли новый фильм "Уездный город Е". Название картины отсылает к собирательному образу уездного города N, провинциального захолустья из русской литературы. Их "Е" – это Ельня, небольшой городок в Смоленской области. В списке главных, да и единственных достопримечательностей которого – сквер боевой славы и памятник ополченцам 9-й дивизии. А из музеев – только историко-краевой.

На примере жителей Ельни – взрослых и школьников – документалисты решили исследовать феномен пропаганды войны и выстроенного на ней нового государственного патриотизма. Политизированные лозунги и воспитываемая ненависть к Западу, "Юнармия" и сборка автомата на скорость, готовность "повторить" и образ "врага у ворот" в городке, где кроме патриотического воспитания и лесозаготовок ничего больше и нет.

Корреспондент Настоящего Времени Наташа Киршина поговорила с Боголюбовым о том, как он снимал этот фильм, что хотел рассказать зрителю и при чем здесь Лев Толстой.

Фильм целиком доступен на сайте до 6 ноября.

— В начале фильма вы говорите о том, что хотите изучить вопрос, почему Россия так одержима войной. Как-то поменялся этот вопрос в процессе вашей работы? Какая цель фильма в целом?

— Мы сначала хотели про этот город фильм делать такой – наблюдение о застрявшем в далеком советском прошлом месте. Это должен был быть поэтический образ, такое медленное затухание жизни, которая совершенно не приспособлена к современности, о таком прощании со старым миром. Но когда мы туда попали... Но мы вообще неслучайно туда попали – я тоже об этом говорю в фильме.

— Вы упоминаете, что вы там часто бывали ребенком.

— Да, у нас дача там была. В начале девяностых годов мамина знакомая туда поехала зачем-то и вот предложила нам там купить дом. За какие-то копейки мы его купили и стали как на дачу туда ездить.

То, что [в фильме] появился закадр, – это просто было желание [немецкого телеканала] Arte, который в копродукции у нас. Мне он там вообще не нужен, но они хотели, чтобы это был мой рассказ: такая адаптация для телевизионного зрителя.

Возвращаясь к цели фильма – не цели, а просто мотивации. Вообще Смоленщина – это "красный пояс" всегда был: регионы, которые в девяностые совершенно не принимали никаких изменений. И там прямо компартия очень сильная, региональное отделение.

Там какая история – никакой промышленности в городе нет, есть только лесозаготовки. И вообще название города Ельня происходит от слова "ель". Потому что еще когда-то там были еловые леса. Сейчас еловых уже нет, но есть просто леса. Это был такой образный ряд, мы хотели показать: фактически у города два ресурса – лес и дети.

Мы видим, что делают с детьми, – и мы хотели то же самое сделать и с лесом. И мы снимали, как деревья пилят, как их обрабатывают; потом из них делают одинаковые доски, грузят их страшными машинами, клешнями.

— В фильме резкий контраст между трогательностью детей (например, в сцене, где дети дают клятву юнармейцев и все ошибаются в словах) и пропагандой, официальными мероприятиями. Что вы хотели показать этим контрастом?

— Именно это. Понимаете, это как деревья, которые живые, красивые, которые стремятся к чему-то, к небу. Это то же самое. Это живые люди, которые хотят жить, которым наплевать на все эти клятвы, наплевать на весь этот бред, который происходит. Но у которых, по сути, нет выбора. Особенно в таких местах, как Ельня. Нет выбора – потому что ничего нет, никаких развлечений нет. Ни кино, ни тем более театров. Ну есть один Дом культуры, где мы первый раз видим Машу на сцене, где такой баннер с гербом Ельни. Там могут сделать какую-то театральную постановку, но она тоже будет про войну обязательно. То есть это не театр, а художественная самодеятельность, так называется. И никакой возможности социализации.

Единственное, что там может быть для детей, – это "Юнармия". Отцы этих детей – половина из них в Москве работает, потому что в Ельне нет работы. Хорошей зарплатой там считается 12 тысяч рублей, и за это как раз нужно на лесопилке пахать целыми днями. А детям, понятно, интересно на скорость автоматы пособирать. Как-то друг с другом хоть в чем-то посоревноваться – для растущего, развивающегося организма это нормально.

— Как вам кажется сейчас, в 2020 году, так уже везде или только в Ельне?

— Я вам скажу по поводу Москвы, что у меня в воскресенье мимо дома каждую неделю проходит колонна "Юнармии". Видимо, у них какие-то тренировки идут в форме. И это уже нормально.

— Когда это началось примерно?

— Году, наверное, в 2018-м. Но вообще все хуже и хуже, точно нет какого-то улучшения. И все больше людей пишут в соцсетях о том, что вот у них сегодня в школе задали сочинение на какую-нибудь патриотическую тему, или надо какой-то стишок выучить, или что-то еще приготовить к 23 февраля или еще к чему-то. Этого больше становится. У нас есть еще регионы типа Краснодарского края, в которых просто ничего не может быть по-другому. Там уже люди поют "Дядя Вова, мы с тобой!" на школьных всяких мероприятиях.

— Давайте поподробнее остановимся на героях – начнем с Маши. Мы видим, что она говорит заученно, повторяет слова мамы. Но ее выдают эти грустные глаза и тяжелое молчание в ответ на ваш вопрос о том, какие места в городе она любит, не связанные с войной. Вообще за кадром она как-то раскрывалась?

— Было очень сложно в принципе с ней говорить, потому что все было регламентировано мамой заранее: "А какие вопросы вы будете ей задавать?" И это с учетом того, что на тот момент она (Светлана, мама Маши – НВ) нам доверяла, – она не знала, о чем мы делаем фильм. Просто чтобы Машу подготовить, чтобы Маша знала, как отвечать правильно. Поэтому очень было сложно.

В этой сцене, где она потом в машине заплакала, мы просто хотели, чтобы она нас поводила по Ельне, что-то показала. Простые вопросы: "Где ты любишь гулять?" А она пришла с книжкой стихов и прочитала заученную фразу о том, что это "место, священное для всех ельнинцев". Что, наверное, действительно так. Но это не то, что ты ожидаешь услышать от 16-летней девушки.

Потом у нас был еще один с ней разговор. В основном с ней жена моя разговаривала. [Маша] очень долго формулирует мысли, но основной посыл был такой, что она боится, что с мамой что-то произойдет. И она живет этим страхом постоянным: что мама умрет, что мама заболеет. И на прямой вопрос: "Чего ты боишься?" Она говорит: "Смерти мамы". А маме лет 50.

То есть я не знаю, что там на самом деле происходит. Там ужасно заниженная самооценка. "Что бы ты хотела изменить? " – "Хотела бы себе больше мозгов". Понимаете, какой-то жуткий насильственный бэкграунд стоит. В принципе, в разговоре с нами, когда мама присутствует, она Машу все время поддевает, как-то пытается унизить.

— А как вы вышли на эту героиню?

— Именно так, как показано в фильме. Мы первый раз увидели, как она поет на сцене. Она это делала, с одной стороны, искренне очень, а с другой стороны, было что-то не то. И мы решили попробовать и спросили в администрации клуба, кто это. "А это Маша. Хотите, сейчас позвоню ее маме и вы договоритесь?" Через пятнадцать минут приезжает мама в этот Дом культуры. С вот этой папкой, которая лежит у Маши на коленях (портфолио Машиных грамот и достижений – НВ). Так на стол [кидает]: "Вот это моя дочь". Как бы дочь – это не человек, а вот эта папка.

Тут мы поняли, что да, надо про это снимать, конечно. И, как оказалось, это не просто герой, а образ всего того, что происходит. Это не значит, что все родители так издеваются над своими детьми. Это просто образ власти и того, кто вынужден подчиняться – и у которого нет выхода.

— А когда съемки были уже завершены, Светлана узнала о том, что это за фильм?

— Там немного по-другому все было, потому что мы их снимали в 2017 году только. И мы, конечно, хотели поглубже проникнуть к ним, но, видимо, чуть-чуть я пережал – и они отказались дальше [сниматься]. И потом уже все – Машу еще я видел пару раз, она поздоровалась, но без каких-то подробностей. Светлана, видимо, что-то поняла. Потом мы хотели попасть еще к ним домой, чтобы как-то жизнь Маши подснять: как она завтракает, как она уроки делает – и ни в какую. Говорит, мы переезжаем.

— А общались ли вы лично с другими детьми?

— Да, было несколько ребят, [разговоры] с которыми мы думали тоже использовать, но получалось слишком много.

У нас есть эпизод, где девочка собирает автомат очень быстро. Это девочка Наташа (она у нас, кстати, на плакате фильма). Ей просто прикольно во всем участвовать; она очень клевая, живая девочка, которой просто интересно все. У нее много энергии, она очень общительная, даже сверхобщительная. Но при этом она говорит, что да, Россию все боятся, да, Америка хочет нас захватить.

— А были ли дети, которые что-то другое говорили?

— Вы знаете, был один парень, одноклассник, кстати, Маши – он абсолютный космополит, ненавидит вообще армию и к оружию не хочет прикасаться. Но это один из всех, он скорее исключение.

— Вопрос про Сергея – он служил в армии? Или почему он занимается тем, чем он занимается? (Герой фильма по имени Сергей ищет останки погибших в войне солдат – НВ)

— Есть несколько аспектов здесь. В 90-е годы он был, что называется, первым парнем на деревне. Он был диджеем на местной дискотеке, очень популярный парень. Первая иномарка в городе появилась у него. Но во время девяностых он убил человека из-за проблем со своим бизнесом, и его "закрыли" на 11 лет за это.

Он говорит, что стал очень верующим за эти 11 лет. Что только это его и спасло. И что это такой крест, который он на себе до конца своих дней будет нести, – это убийство. И я думаю, что в какой-то степени он пытается искупить свою вину [своей волонтерской деятельностью].

— В конце в своем пьяном монологе он плачет, ругает Путина матом и признает, что фильм, который вы снимаете, показывает всю правду о российской действительности, где "не живут, а выживают".

— Он очень умный мужик на самом деле. И с источниками он работает как профессиональный историк (у самого максимум образования – ПТУ). Он быстро понял, каких я взглядов, и, по-моему, стал подыгрывать. Но в конце он, конечно, был нетрезвый – он перед этим пил уже недели три, у него бывают срывы эти алкогольные.

Перед этим его монологом было еще два часа разговора, и он периодически выпивал по стакану водки. И как мы знаем, что у трезвого на уме, как в России говорят, то у пьяного на языке. В версии для Arte последняя фраза этого монолога вырезана (с матом в адрес президента России Владимира Путина – НВ). Они сказали, что это нельзя, что он пьяный и не соображает ничего.

— Начало и конец фильма создают такой круг: вы начинаете на параде в День победы с танками и заканчиваете кадрами с Путиным и "Бессмертным полком" в Москве. Почему именно с Путиным?

— Понимаете, я хотел сказать несколько вещей в фильме. Первое: то, что война – это страшно. Второе: через Марию, что она очень глубоко сидит в нашем народе – война. Это глубокая травма, которая до сих пор не до конца зажила. И третье – что власть абсолютно циничным образом манипулирует [народом].

Поэтому мне важно было, что на "Бессмертном полку" в начале шел Путин. Да, мы не можем отнять того, что у него воевал отец, это факт, и вернулся инвалидом оттуда. Но Путин ставит себя во главе этого "Бессмертного полка". Там реально, наверное, полмиллиона человек собирается, и мы видим кадр, где все эти люди идут за ним. Он не идет где-то в середине, с краю, сбоку – он идет во главе. И это, на мой взгляд, самое циничное, что можно было придумать. Насколько можно просто вообще ничего не стесняться.

Толстой сделал приговор всей войне, назвав ее "событием, противным человеческому разуму и всей человеческой природе". Писатель очень четко высказывает там свою позицию в "Войне и мире". И мне это просто близко.