Николай Бондарик – председатель националистической "Русской партии", который приехал на выборы в Беларусь как журналист. Его задержали во время протестов 11 августа. Он двое суток провел в изоляторе на Окрестина. Что там происходило, он рассказал в эфире Настоящего Времени.
– Расскажите, пожалуйста, как вы себя чувствуете, все ли уже благополучно, все ли хорошо?
– Все, слава богу, я добрался до дома наконец-таки. Дело в том, что сначала-то я туда приехал как журналист с журналистской миссией, я был настроен даже, честно скажу, вполне себе пролукашенковски, с симпатией, потому что у меня отец белорус и мы как-то в семье к Лукашенко относились дружелюбно всегда.
– Традиционно.
– Да-да, традиционно. Потому что никто же особенно не смотрит эти оппозиционные белорусские каналы. Да мы и белорусских каналов-то не смотрим, мы живем в Петербурге. Просто привыкли, что есть Беларусь, там союзник, все хорошо, – ну и нормально. Но когда я приехал туда, потихонечку, потихонечку, я приехал за неделю где-то до выборов, даже чуть больше, конечно, картина начала меняться. То есть я познакомился там с наблюдателями, которые жили недалеко, которые наблюдали, там школы две были около улицы Берута, 15/2, где я жил, снимал квартиру. Там две школы – избирательные участки. При мне в квартире, которая на первом этаже дома, где я живу, обыск начался: местные кагэбэшники задержали просто одного из наблюдателей, я это все видел. Они меня еще приглашали быть понятым. Я: "Спасибо, спасибо". Потом задержали другую девушку, Алену. Я просто понимал, что это что-то не то творится. Ну и в конце от моего лукашизма так называемого двое суток, проведенных в этих вот условиях, они, конечно, меня полностью вылечили. И сейчас у меня к Лукашенко один вопрос: "Когда ты уйдешь?"
– У вас есть ощущение, что подобное излечение произошло с очень многими людьми в Беларуси за последние уже 10 дней как раз под влиянием тех событий, которые происходили, той жестокости, с которой люди столкнулись?
– Жестокость была, конечно, неимоверная. И вы совершенно правы, я сам хотел это сказать, что многие, даже те, которые голосовали вполне себе за Лукашенко, увидев все вот это, потому что у кого-то родственника, у кого-то друга вот так, совершенно, я бы сказал, мясничили. Знаете такое выражение – "мясничили", то есть ужасно было то, что я видел. Причем людей задерживали, как мясо держали. Я вообще реально гулял: там за стелой парк, фонтан – ну красиво, мне нравится, мне Минск очень понравился, город для жизни.
– Раз вы приехали как журналист, у вас, наверное, были какие-то документы, чтобы вы могли заниматься работой своей?
– Естественно, аккредитации не было, потому что они вообще никого практически не аккредитовали, кроме своих ручных. У меня, конечно, было удостоверение журналистское. Это меня и спасло, кстати, я так думаю, от каких-то серьезных травм и здоровье как-то сохранило. Потому что они понимали, что я российский гражданин, они сразу понимали, что я журналист с удостоверением, они сразу понимали, что я все равно взрослый человек, не 20-летний мальчишка, который может бегать с бутылкой по улице. Но тем не менее меня так же в автозак утрамбовали плотно.
– Во время вашей прогулки – я напоминаю зрителям.
– Да. То есть подходят двое сотрудников полиции, видят, что я фотографирую фонтан. Фонтан именно, это днем, в шесть часов вечера. Подходят: "Вы кто? Представьтесь". Ну я представился, удостоверение, паспорт, что России гражданин. А они говорят: "Телефон дайте сюда". Ну в России я бы знал, что ответить. Ну в Беларуси я, во-первых, законов местных не знаю, во-вторых, я уже понял, что тут как бы, уже видел до этого, что там происходит, в сетях заходил, все это снимал. Они берут телефон, смотрят: "О, да ты провокатор". У меня там, естественно, фото, видео с митинга. Значит, ты, соответственно, участвовал там и так далее. И все, сразу в автозак. Причем я так понимаю, что именно по этому принципу они как бы изначально останавливают любого молодого человека на улице – ну от 20 до 40, скажем, 35: "Дай телефон". Если ты подписан на какие-нибудь телеграм-каналы оппозиционные, все, сразу в автозак, начинают бить. Если не дай бог у тебя еще фото, видео с митинга, то сразу могут на улице начать бить прямо. А если не дай бог у тебя нашли рацию – это все. Это будут бить сначала они, потом приедет местная гэбуха. Ну я не знаю, люди просто реально пропадали. То есть рация – для них это признак того, что человек вообще организатор какой-то. И вот нас привезли сначала на "Автозаводскую", РУВД Автозаводское. Всем руки связали сзади, вот эти пластиковые наручники, руки сзади стянули. И мы ночь – а была холодная ночь – лицом на асфальте провели все. Там было все, весь двор РУВД был вот так людьми усеян. Причем меня положили сразу как бы отдельно, и я так понял, что я…
– Потому что вы журналист.
– Да. Но я-то все видел и слышал, как людей били просто, знаете, вот выражение – смертным боем. Я как журналист, я знал давно. Но я только вот в эту ночь понял, как это выглядит, что такое бить смертным боем. Люди выли как раненые звери. Даже не то что дубинками, ногами начинали пинать: "Пароль от телефона, давай пароль телефона, сука". Понимаете? И потом, когда уже нас на следующее утро подняли, лицом к стене вот так же, тоже связанными сзади, мы еще день стояли до вечера лицом к стене. Тоже периодически всех избивали, но уже так, не как в первую ночь. Самое страшное было в первую ночь лицом в асфальте, били всех не по разу, вышибали все, что можно, человеческое из людей. Потом нас привезли уже в это вот Окрестина печально известное. Там нас разместили в тюремных двориках, потому что я так понял, что Окрестина вся была забита битком, просто все камеры, все было забито. И нас разместили в тюремных двориках. Ну просто сверху-то ничего нету. Просто стена. Это пять на пять метров. Нас набили человек 70. И это еще одна ночь. А ночи холодные в Минске, это не Лас-Пальмас, понимаете. Очень холодные ночи. И так вот я впервые увидел, как люди как пингвины: они вот так собирались человек 20 вместе, вот так обнимали друг друга, прижимались друг к другу и грелись. И постепенно менялись, как пингвины греются. Я это и видел. Но я-то человек уже опытный, бывалый: я нашел там пустую бутылку из-под воды двухлитровую, я закрутил и на нее сел. То есть, соответственно, я не застудился от асфальта.
– Я могу предположить, что у вас есть какой-то опыт, с которым можно было бы сравнить то, что вы увидели в Беларуси во время своей этой непростой командировки. Или это ни с чем невозможно сравнить?
– Нет, можно загуглить мою биографию, Николай Бондарик, это понятно. Я много где участвовал: и "Марш несогласных" в Петербурге был, и протесты 2011-2012-2013 годов, был в координационном совете оппозиции, – то есть я много чего видел в своей жизни. Я могу сказать точно: за всю свою жизнь я никогда нигде, даже в тюрьме, ни на войне я не видел, чтоб вот так вот обращались с людьми. Я никогда такого не видел, чтоб людей вот так избивали, так зверски и жестоко. Причем били даже девушек. Я глазами это не видел, но их прогоняли через коридор, когда нас уже держали на Окрестина. Там я слышал женские голоса, их там били. Причем я своими ушами слышал – одна девушка упала на пол, а какой-то там подонок орал ей: "Сука, поднимайся, я тебя буду бить, пока ты не поднимешься". И звуки были не резиновой палкой, а именно ногами. И девушек били, реально я слышал, забивали, там каждый этап прогоняли мимо нас по коридору. Их как через коридор прогоняли, избивали. Причем некоторые парни, которые в наш дворик потом попали, говорят, что их три часа взад-вперед на корточках гоняли по коридору и избивали. Там люди были просто, у них лицо как маска, кровь запекшаяся, нос сломан. У одного парня рука была сломана, вообще она распухла, черная стала. Я не знаю, такого нигде [не видел].
