Украинского артиста Андрея Данилко (массовому зрителю известного как Верка Сердючка) уже не увидеть на российском телевидении, хотя в начале нулевых без Верки Сердючки там нельзя было представить ни одной концертной программы.

Сейчас Андрей Данилко выступает в Европе. В минувшие выходные он стал одним из хедлайнеров фестиваля Лаймы Вайкуле в Юрмале.

Журналистка Настоящего Времени Егения Котляр взяла у артиста эксклюзивное интервью. Он поделился тем, как в новогоднюю ночь считал взрывы в Киеве, пока в центре Москвы танцевали под его песни, раскрыл, что думает об украинских артистах, до сих пор выступающих в России, и рассказал, что общего у Верки Сердючки и Чарли Чаплина.

– Обстоятельства вынуждают, поэтому первый вопрос про бомбежки Одессы. Какая вам доходит информация оттуда от вашей публики, от ваших зрителей?

– Вы знаете, когда ты просыпаешься, открываешь эту ленту и ты смотришь: вот этот разбомбленный собор и этот священник, которого выставили даже в инстаграм, эту фотографию, и я не могу в это до сих пор поверить, что это может происходить. Я когда-то в интервью, в самом начале еще, говорю: "Они проиграли", я имею в виду Россию путинскую. И я говорю: сейчас будут продолжаться какие-то обстрелы, просто чтобы испортить жизнь, измотать людей, которые и так уставшие, которые и так там переживают, которые привыкли к этим обстрелам, привыкли к этим сиренам. Я, находясь в самом опасном месте, во время "вторгления" (укр. "вторжения" – НВ) России, и все российские уехали из Киева, я же зафиксировал пустой Киев, эти сирены. И оказалось по факту, что это самое безопасное место. Я думаю, как люди встретили войну в Ирпене, как встретили в этом бедном Бахмуте. Это ужас, что проживают люди. Я никогда не смогу никак простить и забыть. Я стараюсь к этому не подключаться, но я это все вижу, смотрю.

"Не подключаться" – я имею в виду, не все время находиться в этом, потому что нужно создавать вещи, писать какие-то вещи, придумывать точные формулировки для того, чтобы как-то людей отвлечь, разрядить эту атмосферу "мы не знаем, что дальше". Вот такое часто бывает. Мы даже приходим в какой-то ресторанчик, а он здоровенный, и осталась одна официантка. Ну, содержать тяжело. И мы специально назаказываем там, чтоб больше было, 50 ведер кофе выпьем. И как-то там посмешили, как-то поговорили. Но все равно оно витает, и это ужасно.

– Ваши зрители, ваша публика устала от информации о войне? Какой фидбэк вы получаете?

– Все устали. Мне кажется, те, кто развязали, – и те устали, не знают, как закончить. Они не знают, как решить эту проблему. И мы выезжаем на концерт, тут не "сколько заработать", какое там "заработать"? Это накладные расходы, это же все не "бесплатно" – ни гостиницы, ни дороги, дорого все это. Лишний раз напоминаем своим выступлением, что в Украине война, что нужно, чтобы люди не забывали, помогали, чтобы люди включались.

– Верка Сердючка – пожалуй, главный артист, которому заказан путь в Россию. В этом контексте какая вам прилетает информация от вашей российской аудитории, и понимают ли люди в России, что они не могут ходить на ваши концерты, потому что это еще одно следствие войны?

– Вы знаете, они понимали еще в 2007-м, после Евровидения, когда навязали против меня эту кампанию "Раша, гудбай". Ну, как в воду глядели, точно. А если брать вот даже этот Новый год. Нас бомбят в Киеве, семь раз подряд, ракеты недалеко, возле моего дома. И тут же на Тверской под Сердючку танцуют. И эти все пропагандисты, они в ужасе, они даже специально стараются не называть "Сердючка", они думают, что это они мне рекламу делают, как будто никто не знает, кто это поет: "Ще не вмерла Україна, если мы гуляем так". Люди, которые другого сделать не могут, они это включают, а когда им предъявляют какую-то предъяву, они говорят: "Да? Там вот такие слова? А мы не знали". Но все они прекрасно знали, они специально эту песню включали. Это такая, вы знаете, "партизанщина".

И вот я видел, что в Новый год – "Будет жити Україна, если мы гуляем так", и это облетело тогда везде. Я вам скажу, я в первый раз в новогоднюю ночь не выпил. Я был один. Семь было ударов подряд. Я вышел в коридор, у меня было шампанское, и я его не выпил. Я думал, какой-то будет трезвый год. Знаете, когда просыпаешься первого числа, не ищешь рукой кока-колу: мама, зачем я пил. Как первого января всегда. А ты вот проснулся трезвый, какое-то другое первое января. Мне почему-то показалось, что этот год будет какой-то трезвый: в понимании чего-то, в отношениях с кем-то. Понимаете, да?

– У меня есть ощущение, что то, о чем вы сейчас говорите, что так было не только у вас, а у очень многих украинцев в этом году.

– Да. Я вам скажу, я даже с кем-то болтал по телефону, я не буду говорить, с кем, но вы все прекрасно знаете. Я удивился, никогда она не звонила. И мы с ней так поговорили, она известная ваша артистка. Она говорит: "А ты знаешь, кто звонит?" А я говорю, что знаю, потому что у меня высветилось. Мы мило так поговорили, я посмотрел какой-то "Огонек", в котором снимались мы в метро. И я надеюсь, что все-таки в этом году мы как-то увидим какой-то свет, когда это закончится.

– Какое у вас отношение к украинским артистам, которые продолжают выступать и работать в России? Вы допускаете ситуацию, что однажды вы можете оказаться с ними на одной сцене?

– Вообще я их не знаю. Я понимаю, что где-то кто-то смалодушничал, кто-то в обстоятельствах – я им не судья. Если бы кто-то позвонил мне, я бы трубку взял, мне больше было бы интересно услышать, что они скажут. За всю карьеру мы, конечно, были спорные, кому-то нравились, для кого-то мы были "переодетые", "шо-то вон бабу играли". Такие, знаете, тупоголовые. А в принципе, если по большому счету брать, почему Сердючка – враг номер один среди артистов, я имею в виду, украинских. Заказан путь – да идите вы со своим путем по этому пути. Вспомните Чарли Чаплина "Великий диктатор", когда он на пальце крутил глобус, играя Гитлера. И он же личный враг Гитлера был, потому что над Гитлером смеялись, поэтому я кричу вот эти кричалки от Сердючки: "Путин, чтоб ты сдох".

– С первых дней войны вы очень много рассказывали личных историй про людей из вашей команды. Можете сейчас вспомнить какую-то одну, что первой приходит на ум?

– Ну, у всех все по-разному, очень много это рассказывал. Даже к нам обратился человек, который делал большую книгу о первых днях войны, такой фоторепортаж большой. И Кузьмич, который остался у нас охранником, все уехали, а он один был на охране внизу. Мы так с ним не общались до войны, а тут прямо как родственники. И когда я сказал авторам книги по поводу Кузьмича, они: "Ах, Кузьмич, Кузьмич, да-да". И такой Кузьмич идет, герой, и уже про него там фильм снимают. Я смотрю на него, думаю: приятно мне, что его поступок оценен таким вниманием. Он же мог бы уйти? Мы работаем сутки/двое. Понимаете, это не мой вопрос, он мог сказать, ну как часто у нас бывает, а он так включился, понимаете, куча квартир, куча людей уехали с детьми, чтобы не было может быть какого-то мародерства. Кто знает, как могло быть?

– Это охранник в вашем подъезде?

– Да. Их там было три, и вот один остался. Кузьмич работал все эти дни, мы там где-то воду искали, я фотографировал еще: думаю, для истории останется, когда был период, когда не было еды в магазинах. Я даже брал какую-то рыбу мороженую – не подписано, что это, я не мог ее пробить, потому что не знал, как пользоваться кассой самообслуживания. Тут же находилась какая-то девочка, которая мне помогала: "Андрей Михайлович, Андрей Михайлович". Я думаю: боже, спасибо. И мне очень тогда понравились наши люди.

– Расскажите про Киев, какой он сегодня? Вы же никуда не выезжали, по сути, с начала войны и наблюдаете в режиме реального времени, как город меняется, как люди в нем меняются.

– Конечно, людей больше, пробок больше. Многие переехали из других городов, понимая, что Киев, наверное, более безопасный и более охраняемый город, так как столица. Но я все равно выезжаю, у меня так мало времени просто побыть дома. А если дома, то там какая-то куча дел, которые не хочется делать, а их надо делать. Я не беру там по здоровью, но даже привести в порядок квартиру: это надо раздать, этим надо помочь, эту карточку надо переделать, потому что тут она работает, а тебе звонят и надо срочно кому-то помочь, а она не работает, потому что у тебя лимит стоит, и ты за границу не можешь перечислить. Короче, какие-то не такие вопросы, чтобы о них рассказывать, но они существуют. И я специально стараюсь как бы так упорядочить свою жизнь, чтобы ты был более полезен, скажем, если я понятно объясняю.

– Во время репетиции я увидела, что на экранах в какой-то момент появляется гигантский потрет Залужного, где он показывает сердечко. Можете рассказать, насколько вы следите, если следите, за тем, как идет контрнаступление в эти дни?

– Это естественно, мы все следим. И в момент концерта Сердючки ты всегда используешь очень актуальные вещи, которые на следующем концерте могут и не быть. Бывают такие – есть хорошее слово "влучни" (укр. "подходящий", "точный" – НВ), точные такие моменты, когда в этой точке очень хорошо именно это. И появление с Залужным, еще с этим знаком "сердечко", мне кажется, его очень любят люди. Мы с ним не знакомы, но у меня к нему, насколько я могу разбираться в людях, очень хорошее отношение.

– Вы знакомы лично?

– Нет, нет. Мы не знакомы лично, но через него мне передавали, чтобы я попробовал в качестве режиссера или как идею придумать форму для военного оркестра. И я думаю, мне интересна эта тема, надо встретиться по приезде, я думаю, до концерта в Америке. У нас же тур большой в сентябре, который перенесли. И я думаю, что встречусь с людьми, узнаю, какие пожелания. Мне было бы интересно принять участие в чем-то новом, я абсолютно открыт для этого.

– Как вы считаете, артисты такого уровня, как вы, могут в реальности влиять на политику?

– Конечно, мы влияем, потому что это раздражает, почему, бывает, у Сердючки в каких-то высказываниях звучит мат. Мат допустим во время войны, даже в роликах есть обращение к пропагандистам российским, которые так радовались, когда у нас тур перенесся, они просто ликовали: вот, он не приедет, то он умер, то он забухал, то еще что-то сорвал, то поедет двойник. Они специально накручивают публику, чтоб люди боялись покупать билеты. Это естественно. Должна быть контрпропаганда с нашей стороны, и когда мы кричим "Скабеева – сука", я рад и зал доволен.

Вы видели эту Симоньяншу в костюме в Адлере? О чем мы говорим, конечно, и про это, и мы высмеиваем это, и их это бесит. Когда ты еще с ними как-то парируешь, это еще ничего, но когда ты над ними смеешься – вот это то, что мы в начале говорили по поводу Чаплина – маленький диктатор. Как это – над фюрером смеяться? Но это их убивает просто, их раздражает, они бы, наверное, хотели бы мне голову снести, но...