Алексис Анттила – американка финского происхождения из Техаса, которая воюет в спецподразделении ВСУ за Украину. На фронте она практически с самого начала полномасштабной войны и говорит, что никогда не жалела о своем решении приехать в Украину – даже несмотря на то, что недавно была тяжело ранена. Она рассказала Радио Свобода о своей жизни, взглядах, боевом опыте и ПТСР, а также о том, почему предпочитает "Калашников".
"Я умею стрелять из Javelin, NLAW, Matador, Сarl Gustav, из GROT, из "Калашникова", пользоваться пистолетами, водить Humvee. Мой отец родом из Хельсинки. Он рассказывал мне об СССР, "большой красной машине" по соседству и научил меня говорить по-русски "Руки вверх!", когда я была еще маленькой, на всякий случай. У него всегда было свое очень ясное понимание того, что такое Советский Союз, – рассказывает девушка. – Мой папа на самом деле очень мной гордится. Он говорит, что у меня есть sisu, это финское слово, относится обычно к мужчинам, означает "храбрость и бесстрашие". Для меня это большая честь – услышать от него такое".
*****
"Папа говорит, что у меня есть sisu, это финское слово, означает "храбрость и бесстрашие"
– Привет, Алексис. Как самочувствие сегодня?
– Гораздо лучше, чем две недели назад. Я счастлива, что есть улучшение.
– Тебя ранили две недели назад?
– Да.
– Сначала позволь мне подтвердить для наших зрителей и читателей информацию. Тебя зовут Алексис Анттила, американка с финским именем. Тебе 29 лет. Ты родом из Техаса, но за некоторое время до войны ты переехала в Нью-Йорк, где работала ассистентом доктора в онкологической клинике. Это так?
– Да, все верно.
– Откуда у тебя финская фамилия?
– Мой отец родом из Хельсинки.
– Он должен быть знаком с тем, что значит российская агрессия...
– Да, да. Он рассказывал мне о "большой красной машине" по соседству (имеется в виду СССР, с которым Финляндия в ХХ веке воевала). Он научил меня говорить по-русски "Руки вверх!", когда я была еще маленькой, на всякий случай. У него всегда было свое очень ясное понимание того, что такое Советский Союз.
– У тебя есть отец и мать, а сестры и братья есть?
– У меня два младших брата.
– Что твоя семья думает о том, что ты делаешь? Они тебя поддерживают?
– Они думают, что я сумасшедшая, но мой папа на самом деле очень мной гордится. Мама, конечно, все время нервничает. И папа тоже. Он говорит, что у меня есть sisu, это финское слово, относится обычно к мужчинам, означает "храбрость и бесстрашие". Для меня это большая честь – услышать от него такое.
– Ты говоришь по-фински?
– Немножко. Я говорю по-фински, как пятилетняя девочка.
– У тебя точно есть sisu.
– Согласна. Я хочу это сохранить в себе. Для финнов это очень важно. То, что папа сказал, легло мне на сердце. Я думаю, что это большой успех. Это значит, я чего-то добилась в жизни.
– Могу тебя спросить, замужем ли ты?
– Я не замужем. Но у меня есть партнер, с которым мы уже вместе приличное время.
– И он ждет тебя дома?
– Нет, он сражается.
– Где он?
– Он здесь, в Украине.
– На фронте?
– Да.
"Когда непосредственный контакт с врагом, внутри просыпается что-то первобытное"
– Не каждый день встретишь американку среди украинских военных, не говоря уже о передовой. Что привело тебя сюда? Какая у тебя была мотивация? Ты ни разу не пожалела, что приехала?
– Думаю, изначально в моей мотивации присутствовало некое заблуждение. У меня было немного идеалистическое представление о том, как выглядит война в Украине. И вот я приехала.
Конечно, сейчас война совсем другая, чем в 2022 году. Но я не жалею о том, что приехала в Украину. Никогда не жалела о моем решении воевать. Я выполняю свою работу на передовой. Я знаю, что могу спасать жизни солдат. У меня уже есть опыт, и я могу помогать новым бойцам, которые прибывают. Мне очень нравится то, что я делаю, поэтому я здесь.
– Когда ты приехала в Украину? Это было в первый раз?
– Да, в первый раз. Я приехала 13 марта 2022 года.
– Какой тебе показалась война? Ты чего-то подобного ожидала?
– Я думаю, никто не ожидал, что будет такая война. Думаю, что некоторые [иностранные добровольцы] приехали сюда, считая, что тут будет, как в Ираке, или как в Афганистане, или как в Сирии. Ничего подобного.
Эта война сегодня отличается от того, что было шесть месяцев назад и даже три месяца назад. И она просто несравнима с тем, что было в марте 2022 года. Она все время меняется. Я сегодня воюю совсем не так, как два года назад. Это другая война, если сравнить битву за Киев с тем, что происходит сейчас [на Донбассе].
– Сколько у тебя уже было боевых заданий?
– Не могу сосчитать. Очень, очень много.
– Десятки?
– Смотря как считать. Некоторые задания длятся неделю, и мы считаем это одним заданием. В целом у меня было под сотню боевых выходов.
Сейчас я в Интернациональном легионе, и задания стали более специфическими. Раньше я была солдатом-добровольцем, и у нас были постоянные однотипные задачи. Это было в 2022-м. Мы реально воевали каждый день.
– Что значит быть "на нуле", на передовой? Это сильно отличается от всего остального?
– Когда ты "на нуле", ты в прямом контакте с врагом все время, независимо от того, какое расстояние между вами – километр, два или три. Ты все равно в контакте с противником, даже если не лицом к лицу. Тебе приходится иметь дело с огнем минометов и артиллерии, с FPV-дронами, которые сбрасывают на тебя бомбы.
Конечно, когда ты имеешь непосредственный контакт с врагом, с человеческим существом, а не со снарядом, который летит к тебе, это совсем другое дело. Внутри тебя просыпается что-то первобытное: я должна помешать этому человеку причинить вред мне или моей команде. И враг здесь для того же: чтобы убить солдат, сражающихся за Украину.
– Приходилось тебе сталкиваться с врагом лицом к лицу?
– Да.
– Расскажи об этом.
– Это было в 2022 году под Киевом. Сейчас такие вещи происходят значительно реже. Мы тогда штурмовали российскую позицию, укрепление. Со мной был командир и два других солдата. Тогда я получила первое ранение.
Потом уже мы воевали в Александровке между Николаевом и Херсоном. Потом недалеко от Изюма. И далее на Донбассе. Там везде мы штурмовали позиции врага. Во время моего последнего задания мы выполняли разведку боем. Мы вынудили россиян открыть огонь, так как они пытались не выдать свою позицию. Очень много было случаев, когда мы были лицом к лицу с врагом, если, конечно, нам удавалось подобраться так близко и их артиллерия не отрезала вас.
– Приходилось ли убивать солдат противника в ближнем бою?
– Мне бы не хотелось отвечать на этот вопрос. Мы выполняли разные задачи. Я была не только стрелком. Я работала также в противотанковой команде. У нас было много успешных миссий.
"Было больно, но я не стала использовать болеутоляющие"
– Когда тебя ранило, ты первый раз посмотрела смерти в глаза?
– Нет, я и раньше встречалась со смертью. Я работала в госпитале [в США до войны]. На переднем крае смерть окружает тебя, а ранения вообще случаются часто, чуть ли не на каждом задании. Так что я не в первый раз столкнулась с ранениями, и сама была ранена [две недели назад] уже во второй раз.
– Как тебя ранили – сейчас и тогда?
– Первый раз это было под Киевом. Мы отправились в разведку. Наша машина наехала на противотанковую мину. Нам повезло, что мы выжили. Мы были в гражданской машине. Украинскому [солдату], который сидел на переднем пассажирском сидении, впоследствии ампутировали ногу. Мы въезжали на холм, когда это случилось, и после взрыва машина откатилась назад, что спасло нам жизни.
У нас в группе было несколько сломанных ребер, контузии, ранения головы. А в последний раз рядом со мной разорвалась мина 120 мм. Метрах в четырех приблизительно. Мне очень повезло, я была ранена только двумя осколками. Они не застряли в ногах, но один вырвал большой кусок мяса сзади пониже моего правого бедра, а второй прошел сквозь икру левой ноги, образовав изрядную дырку. Мне очень повезло, что я выжила.
– Больно было?
– В тот момент меня не так беспокоила боль. Я знала, что в меня попали, и закричала командиру: "Я ранена, я ранена". Я должна была ему сообщить о ранении. Я почувствовала, что у меня сильное кровотечение, но поняла, что ранение не критическое и я не истеку кровью за две-три минуты. У меня было время, чтобы разобраться, поставить турникет, наложить повязки.
Мне было больно, но я не стала использовать болеутоляющие средства, которые у меня были с собой. Я решила, что другие тоже могут быть ранены. Если еще FPV-дрон прилетит, у нас будет больше ранений, и если я использую обезболивающие на себя, то ребята останутся без помощи. Я не буду сама пользоваться болеутоляющими на задании, где может случиться что-нибудь еще похуже.
– На прошлой неделе тебе сделали операцию. Как прошло и что говорят врачи?
– Я думаю, все прошло очень хорошо. Моя рана – это ранение мягких тканей, кости и мускулы не пострадали. Осколок вырвал кусок плоти. Во время операции мне закрыли рану, поставили дренаж. У меня останется деформированной [правая] нога. И возможно, мне нужна будет пластическая операция. Но это увечье несравнимо с тем, что могло быть. И несравнимо с ранениями многих солдат.
– Но ты все еще хромаешь?
– Да, хромаю.
– Заживление идет хорошо?
– Да. Я даже вчера хотела пробежаться. Мой доктор не обрадуется, если узнает, но я попробовала пробежаться. Правда, пробежка не очень удалась. Но я планирую встать в строй и снова воевать как можно быстрее.
– Ты работала в больнице в США. Как тебе госпиталь в Украине? Отвечает стандартам военного времени?
– Стандарты военного времени – это здесь очень размытое понятие. Военные госпитали в Украине сильно отличаются друг от друга. Этот госпиталь очень хороший, мне здесь нравится. Это пятый госпиталь, где я побывала с момента ранения. Меня эвакуировали с поля боя. Доставили в первый госпиталь, потом было еще три, пока я наконец не попала в этот в Харькове.
"Когда я впервые приехала, все было словно какой-то Дикий Запад"
– Давай немножко вернемся назад. Было ли трудно вступить в украинскую армию? Организационно и логистически?
– Когда я впервые приехала, все было по-другому, словно какой-то Дикий Запад. Я была добровольцем, вступила в батальон "Азов". Никакого контракта у меня не было. У меня даже каски тогда не было. Я сама привезла броник и прочее. Я приехала воевать, у меня все было с собой [кроме каски]. Я даже не надеялась ни на какую зарплату. Мне нужно было только оружие.
– Ты не заполняла никаких анкет?
– Они проверили мой паспорт и записали контакты моих родителей на случай серьезного ранения. Все было как на Диком Западе. Это потом только появились контракты и прочее и я стала официальной военнослужащей Вооруженных сил Украины.
Я скажу, что для меня самым трудным было то, что украинские военные не хотят, чтобы женщины сражались на передовой. Было очень трудно убедить моих командиров. Теперь-то они знают, что меня можно послать туда, что я не подведу. У украинцев свое понимание о месте женщины на войне. Они хотят защищать женщин и не хотят, чтобы женщины на войне страдали, были ранены, подвергались суровым испытаниям. Что бы там ни было, а мне моя работа нравится. Это трудная работа, но я знаю, что приношу пользу.
– У тебя две должности. Ты полевая медсестра, и ты же стрелок...
– Приходится делать все, в чем есть необходимость. Да, я стрелок, но когда надо, я оказываю медицинскую помощь. Если надо стрелять из противотанкового оружия, я могу. И с медициной на меня можно положиться.
– Я не знаю, что там у тебя была за военная подготовка, но, получается, ты просто включилась в войну без всяких тренировок?
– Я работала в клинике в США. Я из Техаса и росла в доме, где было оружие. И мы тренировались в [батальоне] "Азов", перед тем как пойти в освобожденные села на зачистку.
– Как долго вы тренировались?
– Ну, дня три. Вы же понимаете, это было самое начало войны. Все были немножко в панике.
– Ты можешь обращаться со стрелковым оружием. Что ты еще умеешь?
– Я умею стрелять из Javelin, NLAW, Matador, Сarl Gustav (разные виды противотанкового оружия - ред.), могу стрелять из GROT (польская штурмовая винтовка), из "Калашникова", пользоваться пистолетами.
– Водителем боевых машин можешь быть?
– Да, конечно.
– Можешь и танк водить?
– Нет. Да я и не хочу водить танк. Меня взорвали в машине, так что не горю желанием повторять. Я могу водить Humvee (легкий американский многоцелевой автомобиль – РС), это очень просто. Что касается танка, то даже если мне заплатят, я за штурвал не сяду.
– Как ты смогла приспособиться к тяжелым условиям войны, особенно учитывая паршивую погоду, которая может стоять здесь девять месяцев в году? Дождь, снег...
– Грязь.
– Грязь – самая большая проблема?
– Да. Ты в ней тонешь. Грязь добавляет килограммы веса твоим ногам. Особенно когда ты пытаешься вытаскивать раненого, или идешь в атаку, или выталкиваешь машину из грязи. И когда ты ждешь эвакуацию, а помощь не приходит, потому что кругом грязь.
Я пытаюсь приспосабливаться. Слежу за тем, чтобы у меня было правильное обмундирование, чтобы я не замерзала. Надо учиться адаптироваться, иначе погибнешь. Некоторые предпочитают воевать летом, другие зимой. Я так скажу: и там, и там – ад. Не имеет значения, грязно, жарко или холодно. Так или иначе, всегда очень, очень трудно.
– Можешь описать обычное поле боя? Как оно выглядит?
– В основном это лесополосы среди полей. Деревья в них все повалились друг на друга. Иногда линия фронта проходит через лес. Когда иду по лесу, обычно посматриваю наверх. Если деревья еще не повалены, значит, артобстрелы здесь не такие сильные, не так все плохо. Когда лес выглядит как куча бревен и щепок и это уже, собственно, не лес, тогда ты понимаешь, что здесь обстреливают не на шутку и можно ожидать продолжения. Вот так и выглядят поля боя, по крайней мере в этом регионе.
Иногда приходится воевать в селах и городах, но в основном это поля, лесополосы и леса. Если удастся пересечь поле, то застреваешь в лесополосе. Штурмуешь позицию противника или удерживаешь свою.
"Я люблю сражаться "на нуле", нравится участвовать в штурмах, люблю разведку"
– Ты упомянула бойфренда. Он все еще на передовой?
– Да. Он прямо сейчас на задании, пока мы здесь разговариваем.
– Вы сражаетесь в одной команде?
– Мы начинали вместе, но потом он решил, что ему нужна другая специализация. Я люблю сражаться "на нуле", мне нравится участвовать в штурмах, я люблю разведку, мне нравится работать полевым медиком. Мне все это нравится.
– Как он относится к этому?
– В общем он не возражает. Он понимает, что я такая, какая есть. Мы познакомились на войне. Он не особо хочет высказывать свое мнение по этому поводу. Это моя работа.
Его работа теперь чуть подальше от передовой. Он не хочет быть штурмовиком. Он делает что-то другое, и это тоже рядом с передовой.
– Ты много американцев встречала на войне?
– Встречала некоторых. Кстати, мой теперешний сосед по комнате – американец. И он такой же, как я, мы очень похожи. В нашем доме [на базе] мы окружены британцами. Я не знакома с другими девушками, которые сражались бы на передовой. Я окружена одними мужчинами. Все они классные парни.
– Никакого сексизма с их стороны?
– Ну разве что в порядке шутки. Мы всегда подкалываем друг дружку, такое есть. Это военные шуточки. Но ребята знают, что никакой фигни я от них не потерплю. Они подкалывают меня, я подкалываю их.
– Тебе трудно было привыкнуть к местной пище? Тебе нравится украинская кухня?
– Сначала было трудно привыкнуть к украинской еде. Она очень сильно отличается от пиццы и картофеля фри, от обычной американской еды. Вдобавок я вегетарианка, и мне иногда трудно найти подходящую пищу. Хотя мне очень нравится вегетарианский борщ. Я обожаю его, когда в нем нет мяса. Немножко еще сметанки сверху подлить – и это фантастика.
"Каждый солдат сталкивается с контузиями, ПТСР, депрессией"
– Как ты адаптируешься к жестоким, иногда чудовищным реалиям войны? Что для тебя самое трудное?
– Я думаю, это количество потерь вокруг. У меня друг погиб на этой неделе.
Это очень трудно принять. Я понимаю, что война, но когда постоянно погибают друзья... Что касается того, что нельзя вынести… Каждый солдат рано или поздно сталкивается с контузиями, с посттравматическим стрессовым расстройством, с депрессией. Это даже ненормально, если ты сам никогда такого на войне не испытал. Не то чтобы это нельзя было вынести, но это и есть последствия войны.
Иногда просто грузовик едет по дороге, но мне кажется, что что-то свистит рядом, и я на секунду пытаюсь упасть на землю. Потом чувствую себя неудобно. Но это обычные вещи у военных. У меня однажды случилась контузия. Мне было реально не по себе, я не была к этому готова. Но я быстро справилась, вернулась к выполнению задания, и все прошло успешно.
– Ты говорила про грязь. Мой друг рассказал мне ужасную историю, как он мог едва передвигаться из-за грязи в траншее, которая была завалена трупами. Они там неделями лежали посреди войны, и их было невозможно эвакуировать из-за постоянных обстрелов. Ты с таким сталкивалась?
– Да. Все верно. Бывают такие места, откуда невозможно вынести раненых или убитых. У нас один легионер погиб в бою несколько месяцев назад. Насколько мне известно, нам так и не удалось вынести с поля боя его тело до сих пор. Наши много раз пытались это сделать, потому что мы не оставляем своих убитых, но это пока просто невозможно.
– У вас были потери при этих попытках?
– Да. Я не могу больше деталей добавить, потому что это может подвергнуть опасности наших людей при новых попытках.
Еще скажу об одном случае. Однажды [под обстрелом] я влетела в какой-то блиндаж. Чувствую, сижу на чем-то твердом. Думаю, камень, что ли? Потом смотрю, это лицо мертвого солдата. То есть, пытаясь спастись от обстрела, я оказалась прямо на трупе.
– Тело было замерзшее?
– Нет, это было в октябре. Температура была около нуля.
– Значит, там и запах был соответствующий?
– Да. Там еще были мыши, крысы среди разложения. Труп там, похоже, тоже лежал уже достаточно долго. В основном это уже были кости, но и плоть еще оставалась.
И получается, что ты не думаешь о том, что вот тут рядом человек, который давно мертв, а думаешь только о том, что вползла в этот блиндаж и защитила себя от бомбежки, или FPV-дрона, или что там еще падает на голову с неба. Ты думаешь только о том, что спаслась.
"Мы буквально погибаем здесь, чтобы защитить свободу страны, которая даже не наша родина"
– Как ты ощущаешь разницу между тем, что было "нормально" до войны и "нормально" сейчас?
– Сейчас все по-другому.
– И ты стала другой?
– Да.
– В чем это выражается?
– Я стала гораздо жестче, чем два года назад. Меня больше не терзают внутренние сомнения, могу я что-то сделать или нет, есть ли у меня достаточно смелости для чего-то или нет. Я знаю, что просто должна сделать все настолько хорошо, насколько могу. Я должна выполнить задачу. Я все выполню, если физически это возможно.
– Сейчас россияне наступают, а украинцы пытаются сделать все возможное для обороны. Какие у украинской армии сейчас, на твой взгляд, самые большие проблемы, если, конечно, не выдавать секреты?
– Нам нужны снаряды! Я не думаю, что это тайна. Мир знает, что Украине нужно больше артиллерийских снарядов и боеприпасов.
Когда я на линии фронта, мы все время находимся под вражеским артиллерийским и минометным огнем. Время от времени украинцы открывают ответный огонь. Мы должны подавить вражеский огонь, чтобы наступать или удерживать свои позиции. Когда нет ответного огня с нашей стороны, русская артиллерия нас просто утюжит и утюжит, и с каждым разом все сильнее и сильнее. Мы отчаянно нуждаемся в снарядах! Отчаянно!
– В этой связи что ты можешь сказать американцам, конгрессменам, правительству?
– Я бы сказала: не забывайте про войну в Украине. Кто-то уже забыл о ней, кто-то задвинул ее на задний план в своей памяти.
Правда, в связи с грядущими президентскими выборами это снова становится все более горячей темой. Но это и не должно остаться просто вопросом предвыборной борьбы. Речь идет о человеческих жизнях. Эта война очень серьёзно изменила Европу, изменила отношения между Украиной и США, отношения внутри Европейского союза. Я повторюсь: не забывайте о войне.
Смотрите в соцсетях и на медиасайтах материалы и видеозаписи о происходящем здесь. На стороне Украины воюют и иностранцы. Если вы не можете определиться, потому что не понимаете, что говорят украинцы на видео, есть иностранные легионеры, которые размещают свои посты с разрешения командиров. Вы можете увидеть, как мы буквально погибаем здесь, чтобы защитить свободу страны, которая даже не является нашей родиной.
– Я не собираюсь втягивать тебя в политическую дискуссию, но думаешь ли ты, что итоги президентских выборов в США могут решительным образом повлиять на политику в отношении Украины – и каким образом?
– Я думаю, что это в значительной степени скажется [на отношении к Украине]. Сейчас американская политическая жизнь очень поляризована. Страна разделена. Это непродуктивно. И результат выборов может серьезнейшим образом повлиять на голосование в Конгрессе по поводу финансовой и военной помощи Украине.
Сейчас эта политическая борьба вносит раскол в американское общество. Конечно, что-то изменится после выборов. Я не могу ничего предвидеть, потому что сфокусирована на том, что происходит здесь, а не там, дома. Но это будет иметь огромное значение. Какое, мы увидим на поле боя.
– Какие эпизоды войны ты никогда не забудешь?
– Хороший вопрос. Одно из воспоминаний связано с моим другом с позывным "Варнас". Это было мое первое задание в Интернациональном легионе. Знаете, в каждом отряде, особенно поначалу, к тебе могут относиться предвзято, особенно если ты женщина. Я знаю, что я не самый сильный или самый быстрый боец, но я точно никогда не сдаюсь, и они к этому еще тогда не привыкли. Варнас получил десятки осколочных ранений от кассетного боеприпаса. Мы были в нескольких километрах от пункта транспортировки, проводили разведку боем русских позиций для нашего наступления.
– В какое время года это было?
– Это было в прошлом августе. Нам повезло, что тогда еще не было FPV-дронов там и мы были, как нам казалось, защищены деревьями. Мы чувствовали себя очень уверенно.
Мы спокойно продвигались, начиная с пяти или шести утра. День только начинался. Был красивый рассвет. Все шло прекрасно. Но тут начался обстрел кассетными боеприпасами, осколки летали повсюду. И мы начали пятиться назад, отступая перед обстрелом. Я тогда не понимала, что русские выводят нас на пристрелянную позицию. Мы перевязали, как могли, Варнаса и тащили его.
– Сколько вас было?
– Пятеро. Один был ранен. Четверо его несли. И вот мы пришли на то самое место, старую позицию, куда нас заманивали русские. И тут началось невообразимое.
Дважды на нас сбрасывали фосфорные бомбы. В нас прямой наводкой стрелял танк. Била тяжелая артиллерия, минометы. Прямо по блиндажу, где я оказалась с моим раненым. Я судорожно пытаюсь стереть грязь с его носа и рта, чтобы он мог дышать. У него уже геморрагический шок. Я пытаюсь сделать ему внутривенное. У меня у самой уже контузия, потому что снаряды и мины продолжают падать. И это мое первое задание в Интернациональном легионе. Вот, оказывается, какая бывает война.
– Ощущение, что это не с тобой происходит, да?
– Ну, в общем я была готова к такому, потому что уже участвовала в боях в других частях. Но это было тяжело как никогда. Я была эмоционально опустошенной и совсем без сил, но мой друг Варнас жив сегодня. Мы спасли ему жизнь. Варнас остается в моей команде. Он мой близкий друг.
– Он американец?
– Нет, он литовец.
Теперь расскажу о другом, не таком позитивном случае. Это когда со мной от обстрела случился настоящий шок. Нам была поставлена задача выйти на позицию, где были украинские раненые, которые нуждались в эвакуации. Там нужно было оказать первую помощь, потом выносить раненых из-под огня. Иногда надо пройти с десяток километров по грязи и труднопроходимой местности, особенно когда транспорта ждать не приходится. Но я в такой ситуации бывала не раз. И нас тогда не так уж сильно накрыло. Это было на моем втором задании в Легионе – сразу после того задания, на котором был ранен Варнас.
Некоторые после того случая ушли из Легиона, сказали: "Больше не можем". Я осталась и тогда уже стала главным медиком-эвакуатором [в батальоне].
Значит, я занимаюсь ранеными, оказываю первую помощь, делаю свою работу. Когда стало поспокойнее, я очутилась в блиндаже, и тут вдруг ощутила приступ чрезвычайного страха, какого никогда еще не испытывала. Это был невыносимый страх.
Я попыталась успокоить себя, понять, что происходит. Обстрел немного затих. Я сижу в блиндаже. Вроде все относительно безопасно. И по идее не должно быть уж так страшно. Но этот ужас был таким нестерпимым, что я заткнула уши пальцами, села, вся согнувшись, почти в позе эмбриона, и закрыла глаза, потому что не хотела видеть, что происходит вокруг меня.
Потом мне стало очень неудобно, ведь я была там главным медиком. Я сижу в блиндаже, рядом двое моих ребят. Я сказала: "Простите, я не знаю, что происходит, я не понимаю, откуда этот страх". Я понимаю, что все это иррационально, и пытаюсь найти объяснение. Если это такая контузия, то надо просто ее переждать. Пройдет.
Но у меня долго не получалось выбраться из этого состояния. Это был мой опыт такого неконтролируемого ужаса, когда все вроде уже было ОК. И я не смогла тогда объяснить, почему так случилось. На разных видео можно увидеть солдат, у которых на передовой начинаются галлюцинации, флешбэки из прошлого, вызванные посттравматическим синдромом, и они снова их проживают и не могут выйти из этого состояния. Я раньше смотрела эти видео и удивлялась: как такое возможно? Теперь я понимаю как.
"Я предпочитаю "Калашников": он всегда работает"
– Сколько всего ты носишь с собой, когда отправляешься в бой, и сколько это весит?
– Я не могу рассказать обо всем, что ношу с собой, потому что это зависит от задания. Обычно я несу на себе минимум десять магазинов для автомата и по крайней мере две гранаты.
– Сколько патронов в магазине?
– Это зависит от ситуации. Бывают магазины по 30 патронов, по 40 и по 45. У меня автомат ГРОТ.
– Какое твое любимое оружие?
– Я предпочитаю "Калашников".
– Почему?
– Я просто люблю его. Он всегда работает. Ты можешь уронить его в грязь в траншее под Бахмутом, поднять его, и он все равно стреляет. Я не беспокоюсь, что его заест вдруг, что произойдет осечка или патрон в патроннике застрянет. Он всегда работает. И это мне нравится.
– Калибр 7,62?
– Нет, 5,45. У меня и свой АКСУ. Я знаю, что скажут, мол, он маленький. А мне подходит. Я из АКСУ могу попасть в цель гораздо дальше 300 метров. Он классный, легенький, приклад складывается. В окопах он маневренный, в работе очень удобный.
– И тебе приходится таскать дополнительные вещи? Всю твою медицину?
– Да, когда я работаю как медик. Иногда я работаю просто как стрелок. Что касается медикаментов: если, к примеру, моя группа состоит из шести человек, то я пакую свою медицинскую сумку из расчета, что пятеро из нас могут быть тяжело ранены. Остальное можно использовать из личных медицинских наборов. Но в моей главной сумке всегда медикаменты и оборудование для обеспечения жизнедеятельности по крайней мере 80% моей команды. Потому что если 80% твоих людей ранены, то проблемы возникнут уже только тогда.
– Ты планируешь поехать в Америку, чтобы уже там полностью восстановиться, или останешься здесь, в Украине?
– Нет. Я остаюсь здесь и буду продолжать сражаться.
– Как долго ты еще намерена воевать?
– Я бы не стала сейчас говорить, что я останусь, пока Россия полностью не уйдет из Украины. Никто не знает, что случится завтра. Я хочу воевать, пока могу себе это позволить физически и ментально, оставаться хорошим солдатом, продуктивной и полезной частью общих военных усилий. Когда я пойму, что не могу больше этим заниматься, я остановлюсь и, возможно, стану инструктором. Или волонтером где-то еще. Но сейчас я воюю и собираюсь продолжать это дело.
– Ты сказала, что война изменила тебя. Что ты будешь делать, когда вернешься домой? Вернешься в клинику и продолжишь работать в медицине или еще чем-то займешься?
– Я просто не хочу планировать далеко наперед. Потому что 90% людей, с которыми я общаюсь сейчас, они солдаты, мои друзья. Я знаю, чем рискую. Я принимаю эти риски. Я не хочу, чтобы со мной что-то произошло, но не пытаюсь планировать будущее.
Я знаю, что хотела бы иметь детей. В этом году мне исполнится 30 лет. И я хочу начать думать о детях, выйти замуж и вести нормальную жизнь. Да, я думаю о том, чтобы завести семью в недалеком будущем. Но я не хочу пока, чтобы мои мысли уводили меня еще дальше, потому что понимаю, что все может измениться очень быстро.
"Украина утрачивает позиции. Надо что-то менять, потому что сейчас это кровавая баня"
– Путин в России сам себя переизбрал. Как это скажется на войне? Чего ты ожидаешь? Что ты лично думаешь о нем? Какого наказания он заслуживает, по твоему мнению?
– Если я выскажусь о том, какого наказания он заслуживает, то, скорее всего, это нельзя будет опубликовать. Конечно, он переизбрал сам себя. Все знали, что так и будет, учитывая всю глубину коррупции. Я лично надеюсь, что он очень скоро умрет.
– Не похоже, чтобы он собирался это сделать.
– Ну, когда-нибудь он же помрет?
Я знаю, что в России зреет большое недовольство режимом Владимира Путина, особенно среди молодого поколения. Особенно после того, как Алексей Навальный умер. [Кремль] тебя всегда достанет, если захочет. Даже Пригожин был убит, хоть он и был ужасным человеком, как только он пошел против Владимира Путина и собирался штурмовать Москву. Конечно, они кого угодно достанут.
В России огромная политическая коррупция и тоталитаризм. И я очень надеюсь, когда Путин умрет, а я надеюсь, что это будет скоро, тогда в России начнутся какие-то реформы при участии молодого поколения. Потому что сейчас, как я вижу, он всех держит за горло. Я не вижу, как [переизбрание Путина] может изменить сейчас ход войны. Ничего не изменилось после голосования. Мы не видим, чтобы обстрелы затихли или, наоборот, усилились. Я все еще надеюсь, что кто-нибудь там уберет [Путина], и мы здесь все более или менее мирно решим.
– Ты считаешь, что война между Россией и Украиной – региональная, или европейская, или же она потенциально может перерасти во что-то значительно большее, вплоть до Армагеддона?
– Я думаю, со стороны Путина будет безрассудно использовать ядерное оружие. В случае угрозы его применения, я думаю, другие страны поднимутся.
Я совсем не считаю эту войну локальным конфликтом. Но сейчас война стагнирует. Украина ждет снарядов, пока Россия получает поставки из Северной Кореи и Ирана, отовсюду, где может что-то достать. Поэтому в войне стагнация. Если другие страны не увеличат помощь Украине серьезным образом, дадут не сотню танков или парочку "Брэдли", а организуют огромные поставки боеприпасов, война станет очень трудной, чрезвычайно трудной.
Украина утрачивает позиции. Уже уступили Авдеевку, Бахмут уступили еще в прошлом году. Харьковское контрнаступление было великолепным, но второе контрнаступление захлебнулось. Мы принимали участие в нем, но результаты, мягко говоря, разочаровали. Мы освободили несколько сел и очень этим гордились.
Но надо что-то менять, потому что сейчас это кровавая баня. Идет артиллерийская война. Солдаты, пытаясь наступать, просто упираются в стену из пушечного огня. И это очень трудно, когда у нас нет контрбатарейного ответного огня. Нас просто разносят на кусочки на подступах к русским позициям.
– Что бы ты хотела сказать товарищам по оружию и украинцам?
– Я бы сказала: не прекращайте борьбу. Продолжайте сражаться. Вот я вижу на улицах [в тылу] много местных жителей, в основном молодых людей, которые хорошо проводят время и не хотят, чтобы их забрали в армию. Это понятно. Но тем молодым людям, которые пытаются избежать армии и хотят просто жить и не думать о войне, хочу напомнить, что есть люди, которые приехали сюда [из других стран].
Вы нам совсем не безразличны, и мы думаем о вашей свободе, благосостоянии и защите вашего образа жизни. Некоторые из нас даже не были знакомы ни с одним украинцем и раньше никогда не бывали в этой стране. У меня есть друзья, которые погибли. Я сама имею ранения. Но мы рады сражаться, хотя нужно больше людей. А это – ваша страна. Если бы это была моя страна, я бы поднялась и пошла воевать. Я бы не уклонялась от призыва в армию. Я бы сделала все, чтобы спасти мою страну. Молодые люди должны гордиться правом сражаться за свободу.
– Тебе есть что сказать российской молодежи, в которую ты сохраняешь веру?
– Да. Я бы так сказала: поднимайтесь и говорите, что думаете. Я знаю, какая там политическая система, какие там репрессии против тех, кто выступает против войны. Сейчас там абсолютно тоталитарный режим. Но старайтесь сопротивляться промывке мозгов. Политические перемены рождаются посредством масс. Вы должны подняться, должны что-то сделать. Вас больше, чем полиции, больше, чем чиновников. Они просто навязали вам свою власть. Поднимайтесь, если хотите перемен, и делайте что-то для этого.
