Саша Филипенко – белорусский русскоязычный писатель. Он родился в Минске, писал сценарии к развлекательным программам на российском "Первом канале", работал на "Дожде" и RTVI, но в последние годы живет в Швейцарии. На родине на Филипенко заведено уголовное дело, вероятно, из-за его оппозиционных взглядов: он участвовал в протестах против режима Лукашенко в Минске в 2020 году, а после начала полномасштабного вторжения России в Украину осудил действия Москвы.
О деле в отношении писателя стало известно, когда отца Александра в ноябре 2023 года задержали в Беларуси и привезли в РУВД. Там мужчина подписал протокол о заведении уголовного дела на сына, после чего его самого арестовали на 13 суток. По какой статье возбуждено дело – до сих пор неизвестно. Однако на допросе, по словам отца, "перед ним положили распечатанные фотографии меня с президентом Швейцарии, с Тихановской, с министром культуры Германии. Отцу тыкали пальцем в эти фото, задавали вопросы. Спрашивали, гордится ли его сын Беларусью и собирается ли возвращаться", – рассказывал писатель.
Телеканал Настоящее Время поговорил с Филипенко о его уголовном преследовании на родине, его книгах и о том, удается ли режиму Лукашенко разобщить белорусов.
– Давайте начнем с разговора про ваше уголовное дело: есть ли по нему движение? По-моему, таких дел на вас в Беларуси было заведено несколько?
– Ничего я про него не знаю. Мы знаем, что дома был обыск, мы знаем, что обыск проходил в рамках моего уголовного дела. Папа не видел, какая была статья: он видел только длинный номер дела, но по какой статье оно было заведено – не знает. И он был у следователя на допросе, но тоже мы до сих пор не знаем, что за дело.
Будто были должны открыться еще какие-то подробности, но я ничего не знаю. Если журналисты узнают и мне расскажут, в чем меня обвиняют, я буду признателен. Я не знаю.
– В интервью вы говорили о том, что это дело было заведено по доносу?
– Нет, я не знаю вообще в связи с чем это дело. Так как никакой информации нет, то и нет никакого понимания, почему вдруг оно появилось.
– А вашего папу задержали и отпустили в результате?
– Он провел 13 суток в спецприемнике, и его отпустили. И в общем сразу было понятно, что к нему нет никаких претензий, что все это было в связи с делом в отношении меня.
Я не знаю, у папы "стокгольмский синдром" или нет (состояние, при котором у заложников формируется эмоциональная привязанность к похитителям, при котором жертва сочувствует и сопереживает преступнику – НВ), но он говорит, что с ним обращались хорошо настолько, насколько могут хорошо обращаться в белорусских тюрьмах. Но он говорит, что сразу было понятно, что все вопросы – ко мне.
– Не тяжело ли это морально, что вашего отца репрессируют как бы из-за вас, мстят ему за сына?
– Это безусловно сложно. Но мне кажется, что это ситуация, в которой сейчас оказалась не только моя семья, в ней оказались тысячи белорусов. И об этом нужно продолжать говорить, потому что единственное, чего добиваются эти люди, – чтобы мы начали молчать. Там, безусловно, непростая ситуация, но совершенно точно единственно правильное решение – продолжать говорить об этом.
– Сейчас просто феноменальный уровень уничтожения журналистики и культуры в Беларуси. Вы можете как-то отследить тенденцию? Чего ожидать? Потому что вы часть белорусской культуры и журналистики в том числе.
– Мне кажется, все будет происходить и дальше. Будут находить последних журналистов, которые что-то делают, будут находить последних театралов. Мне кажется, что репрессии развиваются уже так сильно, что под них начнут попадать люди, которые поддерживают режим, и мы уже видим, что они начинают попадать. Потому что когда маховик репрессий раскручивается, понятно, что у него нет никаких логических объяснений этим репрессиям.
И мне кажется, что уже наступает момент, когда вся журналистика внутри Беларуси, все люди, которые активно что-то делали, сейчас вынуждены быть в такой внутренней эмиграции. Мне кажется, что как раз уже нужно готовиться сторонникам режима. Потому что силовикам нужно показывать, что они продолжают работать, и они будут находить врагов сейчас уже и среди своих тоже.
– Собственно, это уже происходит.
– Да.
– Если говорить о литературе, об эволюции ваших читателей за эти три года: можно ли сказать, что большинство читателей – это эмигранты, которые переехали и читают на русском или белорусском? Либо это все же зарубежная аудитория, которая читает на иностранном языке?
– Я не знаю, мне сложно ответить на этот вопрос, потому что я знаю, что меня по-прежнему читают и в Беларуси. Знаю, что меня читают и в Украине, и в России, и в Литве, и в Европе. Просто в Европе, наверное, становится больше читателей, потому что книги переводятся все на новые и новые языки. Но хочется верить, что основной мой читатель все равно в Беларуси.
– Можно вспомнить историю про то, что в СИЗО на Окрестино в Минске была ваша книга. Можете рассказать эту историю?
– Я знаю не так много. Я знаю, что когда человек вышел на свободу, он рассказал мне, что эта книга его очень поддерживала, потому что ее читали и передавали из камеры в камеру. Я не представляю, как это было сделано, просто технически как там могла оказаться книга, как ее читали.
Но это, безусловно, главная награда, которую может получить писатель: не литературная премия, а когда ты понимаешь, что книга помогает людям. Что это такой пускай и терапевтический эффект, но это что-то очень важное. Это какое-то важное признание, которое ты получаешь.
– Вы в каком-то сценарии представляете репрессии в отношении ваших читателей? Это уже частично есть, потому что есть книги, которые входят в список "экстремистских материалов", и можно их читателей репрессировать массово. Допустим, как очередной предлог.
– Ну, это вопрос того, нужны ли будут эти предлоги, пока будут действовать прежние предлоги, пока будут находить людей, находить у них в телефонах какие-то фотографии или белые полоски на носках. Мне кажется, что повод для преследования придумать – вообще не проблема. И в этом смысле такое тоже можно себе представить.
– На ваш взгляд, можно ли сохранить психологически здоровые отношения между белорусами, которые внутри страны, и которые уехали?
– Я не знаю, я не вижу в этом проблемы. Во всяком случае, по общению со своими друзьями, которые остались, или с близкими, которые остались в Беларуси.
Мне кажется, что это вопрос просто уважения друг друга, вопрос не перекладывания вины на тех, кто остался, или на тех, кто уехал. Понимание того, что многие из тех, кто остался, остались там в силу каких-то причин, а многие из тех, кто уехал, уехали в силу каких-то причин.
И в этом смысле мне кажется, что если люди будут слушать друг друга, будут идти навстречу друг другу, мне кажется, проблема эта будет [стоять] в меньшей степени или будет не такой острой. А белорусы, мне кажется, в этом смысле большие молодцы и умеют слушать друг друга.
Сейчас я вижу, что там время от времени ломаются копья в фейсбуке, но фейсбук для того и нужен. Мне кажется, что все самые горячие головы и все самые уверенные в себе люди как раз появляются в комментариях в фейсбуке. Но я не вижу этой проблемы настолько сильно, когда просто общаюсь со знакомыми людьми или с близкими.
