Полнометражный дебют Ольги Черных (совместная продукция Украины, Франции и Германии) будет соревноваться в конкурсной программе Envision фестиваля IDFA в Амстердаме. В фильме две линии повествования. Первая – закадровые воспоминания автора о своем детстве, родне и друзьях, о Донецке, из которого семья Черных была вынуждена бежать, при этом бабушка осталась в оккупации. Весь род Ольги – врачи, мама по специальности патологоанатом. Режиссер рассказывает о своих родных, о потерянном городе, о переживаниях в начале войны, о травмах детства.

Вторая линия повествования – это сцепление аудиовизуальных образов, о котором режиссер говорит: "Моя реальность стала бесконечным сном со стертыми границами между воспоминаниями и реальной жизнью". Собственно, это размытие границ и является базовым приемом. Например, нам показывают увеличенные снимки человеческих тканей, которые рассматривает в свой микроскоп мать Ольги, и они напоминают вполне реальные пейзажи, и вдруг над этими равнинами появляется беспилотник, он сбрасывает бомбу, врывается бронетехника. Идет разговор с бабушкой о погоде – а на экране вспыхивает то ли салют, то ли фосфорный снаряд. Упоминание о Второй мировой запускает ряд, в котором разрушения, причиненные фашистами и "рашистами", не различить.

Музыкальное соответствие этому визуальному потоку создает Марьяна Клочко – электронный музыкант из Украины. Результатом становится взволнованная элегия, которая заканчивается на пронзительной ноте – знаменитой песней Веры Линн We'll meet again. Сочиненная в начале Второй мировой, композиция стала неофициальным гимном Великобритании, вступившей в войну с нацизмом.

Мы поговорили с Ольгой перед фестивальной премьерой "Фото на память". Разговор шел на украинском языке.

– Ольга, как долго вы работали над фильмом?

– С 2019 года. Была идея сделать кино о силе памяти, о том, как она может нам помочь. Но кино очень изменилось после начала полномасштабного вторжения. Я его переосмыслила и переделала стилистически. Изменился способ повествования.

– В какую сторону?

– Я решила больше использовать имевшиеся у меня архивы. Отойти от реалистичного изображения, сделать микс времени и пространства, когда мы не понимаем до конца, какой сейчас момент, это сон или нет, это воспоминания или нет. Чтобы эта реальность переплеталась, перемешивалась. Добавить поэтические, абстрактные кадры. Делать более ассоциативный, эмоциональный монтаж.

– Вы откровенно рассказываете о своих близких, о себе. Насколько это было сложно?

– С одной стороны, все под рукой: материалы, люди, и всегда можно что-то подснять, провести разговор. Но с другой, надо было постоянно отстраняться, чтобы не надоесть зрителю со своими семейными фотографиями. Но у меня очень хороший режиссер монтажа, Катаржина Бонечка. Мы вместе сделали финальную структуру, и это была большая помощь во взгляде со стороны на материал относительно универсальности каких-то контекстов, деталей – какие лишние, а какие необходимы. Очень хорошо было с кем-то делить и обсуждать идеи.

– Теперь, когда фильм готов, по-вашему, о чем эта история?

– О том, что остается с нами, когда мы теряем материальные вещи. Наша картина о том, что может остаться со мной и дать мне силы в очень тяжелые времена, помочь не сойти с ума и понять, на что опереться. И тем самым не потерять себя, не потерять силы, чтобы идти дальше. Я делаю это через мои воспоминания, через историю, нашу коллективную или мою личную, впрочем, она, мне кажется, переплетается с историей многих семей и людей в Украине. Возможно, это принесет вдохновение зрителям. Найти свой путь, искать свои силы, свою опору.

– Важно, что вы попытались найти иной визуальный подход в потоке актуальной документалистики, которая есть у нас сейчас.

– Мне очень хотелось сделать кино как кино. Это вопрос того, сколько времени мы тратим, чтобы сделать определенный фильм, и сколько времени нам нужно, чтобы о чем-то подумать, порефлексировать. Мне кажется, от этого также зависит и визуальная форма, и то, какие кадры и материалы мы используем. Мы дважды не получили государственное финансирование, и сейчас, думаю, может, и к лучшему, потому что кино было бы совсем другое.

– Судя по всему, что у нас сейчас происходит с финансированием и со всем остальным, действительно, может, и к лучшему.

– Ну, сначала было очень тяжело, но я как-то это приняла, мы продолжали работать с нашей небольшой командой, и в итоге имеем результат. Я благодарна времени, которое мы провели с фильмом, потому что к этому материалу мы возвращались постоянно. По сути, мы с Катаржиной на монтаже десятки раз пересматривали одни и те же сцены. И в конце концов ты находишь или тот момент, или те кадры, которых раньше не видел. Ты бегаешь с камерой, чтобы что-то доснять, что-то найти еще, но оно уже, на самом деле, есть в отснятом материале.

– Много пришлось выбросить?

– Из того, что я снимала в морге или у мамы на кафедре, мы довольно много выбросили, но интересно то, что в фильме есть кадры с первого дня съемки и со всех лет, в которые я снимала. То есть это было не зря. Все, что я хотела, в фильме есть, на самом деле.

– Было ли для вас сюрпризом, что вас отобрали открывать IDFA?

– С фестивалем мы какой-то путь прошли, они нас поддерживали, мы были частью их программы IDFA Project Space. Но фильм открытия – это было очень неожиданно.

– Чего, собственно, вы ожидаете от фестиваля?

– Я ни разу еще не смотрела фильм с такой большой аудиторией. То есть мы смотрели командой, но я не смотрела с полутора тысячами зрителей в зале ни разу. Поэтому меня это очень и волнует, по-хорошему смущает, но, конечно, есть и нервозность. Посмотрим. Мне очень интересна реакция, потому что это все иностранная аудитория.

– Думаете, западный зритель поймет все, что вы хотели сказать?

– Надеюсь, да. Фильм видели иностранцы, и не было никаких вопросов. Возможно, есть некоторые контексты, которые нам более понятны. Но это не мешает пониманию фильма в целом, его смыслов, главной идеи. Просто для нас, конечно, больше слоев, которые можно прочитать. Ну, с этим что поделаешь.

– Скажите напоследок, как человек из Донецка: есть ли какой-то определенный тип донецкого жителя? Не слишком ли он демонизирован?

– Демонизирован, кажется, да. Есть много стереотипов, связанных с Донецком, часть из них является правдой, часть – большое преувеличение. Я никогда не питала никаких иллюзий относительно моего региона, но все же очень обидно за его путь, за людей, которые также сталкивались с этими стереотипами. И демонизировать точно не надо. Я, например, знаю, что если человек из Донецка, то будет все хорошо с работой, со сроками, с выполнением заданий. Мы очень разные в Украине, но это хорошо. Это делает нас разнообразными, мы наполняем нацию с очень разных сторон. Возможно, Донецку придется проделать определенную работу после завершения войны, поработать над собой. Нам всем нужно будет работать вместе.