Главная героиня картины "Навсегда-навсегда" по имени Тоня (Алина Чебан) переходит из школы в центре Киева в другую, в спальном районе, и быстро сближается с компанией хулиганистых одноклассников. Вместе они ищут приключений на окраинах постсоветского Киева. Вокруг – отчаянное время: 1990-е. Вскоре Тоня влюбляется в Журика (Захар Шадрин), а затем, параллельно, в Саню (Артур Алиев), брата ее подруги Леры (Елизавета Цилык). Запутанный любовный треугольник еще более усложняется тем, что Тоню преследует ее бывший парень, не стесняющийся пускать в ход кулаки по любому поводу.

Эта эмоциональная драма, посвященная всем подросткам, пережившим девяностые, – полнометражный дебют Анны Бурячковой.

Анна начинала в 2012 году с создания музыкальных клипов, телевизионной рекламы и социальных видео. Сценарий "Навсегда-навсегда" она писала в партнерстве с Мариной Степанской ("Стремглав", 2017), находясь на карантине из-за COVID-19. Съемочный процесс был завершен всего за два месяца до начала полномасштабной войны, развязанной Россией против Украины.

Мы расспросили Анну о работе над фильмом, травме 1990-х и путях обретения свободы.

Разговор проходил на украинском языке.

– Насколько я понимаю, вы начинали с рекламы и клипов, а "Навсегда-навсегда" – ваша первая серьезная киноработа. Выходит, сразу рывок в высшую лигу?

– В некотором смысле, да, но, мне кажется, и клипы, и реклама хорошо готовят к режиссуре, оттачивают мастерство. Конечно, надо кое-что менять под полный метр, но я имела возможность часто снимать, лаконично говорить и таким образом учиться. Так что да, это прыжок в воду, но, с другой стороны, почти все было понятно.

– Насколько сюжет опирался на ваш личный опыт?

– Это не моя история. В нее, безусловно, привнесен и мой опыт, и соавтора сценария Марины Степанской, но это не обо мне. Чтобы создать мозаику из коллективных воспоминаний о 1990-х, мы вносили туда и какие-то свои куски – где-то в характеры героев, где-то в события, но это не автобиографическая вещь.

– Я, собственно, почему спрашиваю. Мой школьный опыт пришелся на беспробудные советские 1970-е, и там было всякое, но нокаутировать девушку, с которой встречаешься, хуком справа – такое представить сложно.

– Тем не менее это, увы, реальное воспоминание. Здесь стоить учитывать общую ситуацию: в начале 1990-х вдруг открылись все двери, очень многое стало разрешено, и очень много людей потерялись в этом поиске свободы. Мне в 1998-м было 14 лет, и я отчасти помню довольно неприятный опыт с одноклассниками. По моим ощущениям, подростки того времени подражали бандитским обычаям, искажая их по-своему. То есть эта преступная мораль и так была искажена, а в процессе она искажалась еще больше. С тобой кто угодно может сделать что угодно и когда угодно – для меня это воспоминание о 1990-х. Так же и ты, если у тебя нет морального компаса, можешь с кем угодно сделать что угодно.

– Кстати, я заметил, что в последнее время эпоха 1990-х для украинского кино стала одной из центральных тем. Почему, как вы думаете?

– Не могу говорить за всех. Мне хотелось сделать фильм не для современных подростков, а скорее для тех, кто прошел девяностые. Эта непрожитая рефлексия важна, потому что в нашем кино есть некая дыра от начала 1990-х до середины 2000-х. На экране нет отражения того, что с нами тогда происходило. Возможно, у остальных режиссеров такие же причины.

– Сильная сторона вашего фильма – актерский состав. По каким критериям вы отбирали исполнителей?

– У нас были довольно откровенные сцены, и мы не могли снимать несовершеннолетних. Но даже 18–19-летние актеры все еще в поиске, назовем это так. С другой стороны, они гораздо более пластичны и открыты. Мне кажется, кастинг был нетипичным для украинского кино. Мы дали объявления везде, где только можно, и нам прислали более 4000 заявок, а на пробы явилось 1,5 тысячи человек. Со всеми ними я сделала медитативное актерское упражнение для того, чтобы понять, насколько они подходят, смогут ли сложиться в ансамбль и выглядеть на 15–17 лет. В конце концов нашли всех, кроме Тони. В день, когда надо было уже завершать кастинг, я увидела в инстаграме фото Алины, которая даже не прислала заявку. Мы ее вызвали, и как только она открыла дверь, стало понятно, что это Тоня.

– Как вы с ними работали? Давали им свободу или командовали жестко?

– Я не люблю жестко руководить. Мне кажется, что все, кто попадают на съемочную площадку, должны входить в определенную синергию. И тогда все классно работает. Мы даже не проводили прямых репетиций, просто собирались и играли в игры. Некоторые сложные сцены мы так и проходили играючи, но не доводя до автоматизации. Процесс должен был оставаться живым. И дальше на площадке выставлялся кадр, мы с ними еще раз все проходили, разводили мизансцену и включали камеру. У них была определенная свобода, они тоже что-то привнесли из своего опыта в героев, пылали этим проектом.

– Так какая история получилась у вас в итоге?

– Нас учили – и не только в Украине – что для того, чтобы быть цельными, мы должны найти свою половину и там застрять. И без верификации этих любящих глаз мы не достойны существования. У нас в 1990-е на это еще накладывалось то, что сам по себе, без компании, ты физически можешь перестать существовать, потому что тебя некому защитить. И эти вещи приводили к тому, что мы шли на компромиссы с собой, чтобы эту любовь и признание получить. Насколько далеко может зайти такой компромисс? До какого предела можно терпеть, когда тебя бьют, насилуют, издеваются над тобой? Где наступает момент, когда мы понимаем, что можем быть самостоятельными, можем даже через какое-то одиночество существовать и себя защищать? И вот наш фильм о поиске себя как цельной единицы без чужого одобрения.

Множество людей моего поколения все еще живут в этой парадигме. Страх остаться одиноким давит и все еще заставляет людей оставаться во вредных отношениях – романтических, рабочих или дружеских – для того, чтобы удерживать иллюзию полноценности признания социумом. Возможно, наш фильм кому-то немного поможет. А может, нет.

– Что вам дает программа Orrizonti Extra в Венеции?

– Она новая, существует три или четыре года. Мне нравится формулировка, что это о новом языке в кино и о фильмах, которые заслуживают как фестивального проката, так и широкого зрителя. О дальнейших перспективах, честно, я не думаю. Мне нравится то, что происходит здесь и сейчас.

– Эта работа завершена. Что дальше?

– Очень давно мечтаю экранизировать "Тигроловов" (роман украинского прозаика Ивана Багряного, издан в 1944 г. – НВ) Нет в нашей литературе более кинематографичного произведения. Я, когда его читаю, то оно проецируется картинками. Но ему нужны большие возможности. Поэтому, возможно, ему надо будет еще полежать. Так что пока есть более реалистичный замысел для документального фильма.