25 марта в Латвии ежегодно отмечается День памяти жертв коммунистического геноцида. В этот день в 1949 году из Латвии, Литвы и Эстонии были депортированы в Сибирь десятки тысяч человек. Только из Латвии были высланы 43 тысячи человек, или более чем 2% от довоенного населения Латвии. Их привезли в Сибирь: в Красноярский край, Иркутскую, Омскую, Томскую и Новосибирскую области. Часто ссыльных просто бросали посреди тайги, из-за чего многие умирали.
Среди тех, кто был выслан в 1949 году из Латвии, были родители Сандры Калниете, депутата Европарламента и бывшего министра иностранных дел Латвии. Сандра родилась в селе Тогур в Томской области: туда с начала 30-х годов массово отправляли ссыльных из разных регионов. Вокруг Тогура существовало 12 спецпоселков, в которых проживало около 22 тысяч депортированных, осужденных и ссыльных.
Для матери Сандры это была уже вторая депортация: первый раз женщина вместе со своим отцом была выслана из Латвии в Сибирь в 1941 году. В 1948 году ей ненадолго удалось вернуться на родину – но только для того, чтобы менее чем через год снова оказаться в ссылке. Вернуться в Латвию семье разрешили лишь в 1957 году, уже после смерти Сталина и после начала амнистии.
Калниете рассказала Настоящему Времени о том, что ее семья пережила в Сибири. "Моей маме было 14 с половиной лет, когда ее, позднего ребенка, единственную девочку в семье, вырвали из сказки и поместили в ужас. Их группу разместили на морозе у реки Обь и сказали: зарывайтесь в землю. Треть людей умерла. Моей маме приходилось и есть дохлых крыс, и пить отвар из коры деревьев", – вспоминает политик.
– В 1949 году из трех балтийских стран в Сибирь были высланы почти сто тысяч человек. Многие умерли по дороге. И ваша мама, и ваш отец были среди ссыльных. Вы сами родились в Сибири. Что для вас лично значит эта памятная дата?
– Когда вы сказали, что сослали сто тысяч, я хочу еще уточнить, что 72% из них были женщины и дети. Для меня это очень личный день.
Я всегда вспоминаю своего отца. Его и его маму выслали 25 марта. Когда началось время перемен, пробуждение народа Латвии и мы восстановили наше государство, я попросила отца написать воспоминания о том времени. Я их использовала, когда писала книгу "В бальных туфлях по сибирским снегам".
– Как вашим родителям удалось выжить в Сибири?
– Это очень тяжелая история. Многие из тех, кого выслали в 1941 году, не выжили. Мой отец был сослан в 1949-м, он много раз подчеркивал, что эти депортации нельзя сравнить.
Перед знакомством с моей мамой ему казалось, что условия жизни были невыносимые. Но то, что пережила моя мама – когда целую группу разместили на морозе у реки Обь и сказали: зарывайтесь в землю... Треть людей в их группе умерла. Моей маме приходилось и есть дохлых крыс, и пить отвар из коры деревьев. Возможно, мама бы не выжила, если бы ее мама (они были вместе), моя бабушка Эмилия, не пережила бы голод в 1917 году, после переворота большевиков.
– Как те события отразились на жизни родителей?
– Мои родители были очень честными, я ими восхищаюсь до сих пор. Но они получили такую травму, которая живет внутри!
Моей маме было 14 с половиной лет, когда ее, позднего ребенка, единственную девочку в семье, где кроме нее было еще трое сыновей, любимую и балованную, вырвали из сказки и поместили в ужас. Она так никогда и не стала полностью зрелой, стабильной женщиной. Она была красивой, с большим шармом, но время от времени проскакивали эпизоды, которые говорили о ее обиде на судьбу.
Когда маме было около шестидесяти лет, у нее начался тяжелый невроз: у нее были тревога и страх. С ней рядом все время быть надо было отцу или кому-то другому. И когда она уже умирала, то когда она вышла из комы и вернула себе способность говорить, она опять вспоминала, как ехала в вагонах для скота.
А вот мой отец построил "стену" и не давал воспоминаниям о Сибири выходить наружу. Только в последние десять лет жизни он был готов немного больше об этом говорить. Наверное, это типично для мужчин.
Очень часто мы смотрим на себя как на пострадавший народ. Мои родители прошли огонь, воду и ад, но при первой возможности вылезти из ямы они ею пользовались. Когда пришел к власти Хрущев, стали пересматривать дела ссыльных. Их больше не считали врагами народа, у моего отца появилась возможность учиться. Он поступил в Томский университет, проучился год, и ему разрешили вернуться в Латвию. Не только он, я знаю других, кто при первой возможности построил небольшой, но свой дом, чтобы не жить в бараке. Я считаю это подвигом моего народа. И такой же подвиг совершали и те, кто бежал на Запад: там многим пришлось тоже все начинать с нуля.
— Ваши родители, вы сами нашли ответ на вопрос: почему так поступили с целым народом?
— В международном праве то, что произошло с нами, считается геноцидом. Если бы не началась Вторая мировая война и нацистская Германия не напала бы на СССР, из стран Балтии еще бы вывезли людей. Происходило так называемое освобождение жизненного пространства.
То же самое мы сейчас видим в Украине. С украинских территорий, которые захватила Россия: из Херсона, Запорожья, Донецка и Луганска, – депортируются люди – и, что самое ужасное и печальное, депортируются в том числе дети. Насколько нам известно, есть 16 лагерей, где их перевоспитывают.
Сталин больше заботился о том, чтобы у него была дешевая рабочая сила в Сибири: она была нужна, чтобы строить магистрали, рубить деревья, чтобы можно было хоть как-то развивать эту незаселенную часть страны. Сейчас же Россия у украинских детей пытается отнять их идентичность. Когда высылали людей из стран Балтии, с нами также это происходило. Никого не спрашивали, на каком языке учить: ребенка отправляли в русскую школу, и ему надо было учиться на русском языке. И тем, кто был постарше, надо было говорить на русском, чтобы "крутиться".
– Вы видите много параллелей между тем, что происходило тогда в СССР, и сейчас в Украине?
– Да, я вижу много параллелей, кроме одной.
СССР не начинал военные действия в странах Балтии. Но точно так же среди депортируемых были в основном женщины и дети. Точно так же на оккупированных Россией территориях Украины жителей сажают, пытают, унижают, насилуют и даже убивают оккупационные власти.
Недавно я была в Бородянке и Буче. В Буче во время оккупации были убиты 453 гражданских лица. То же самое было в Латвии, Эстонии и Литве. Когда Красная армия уходила из Резекне, они расстреляли, по-моему, 20 человек: их расстреливали как "социально подозрительных". Отец моего мужа был врачом. Ему пришлось участвовать в эксгумации и опознании тел. Среди них был главный врач резекненской больницы и другие врачи, которые днем и ночью, четыре-пять дней оперировали раненых красноармейцев!
То, что происходит в Украине сегодня и что происходило тогда, в 1941 году, в странах Балтии, очень-очень похоже. Очевидно, тоталитарный режим всегда действует одинаковыми методами.
– У Латвии и Украины так много общего, это помогает латвийцам понять ту боль, которую испытывают украинцы?
– Да, это точно помогает. Я десятки лет занимаюсь дипломатией. И в Европарламенте я тоже занимаюсь вопросами международных отношений и политикой. Сегодня я не чувствую удовлетворения, когда мои коллеги из Европарламента подходят и говорят: "Вы были правы". Тот опыт, который прошли страны Балтии, – уникальный. Мы единственные, кто знает эту ситуацию изнутри. Мы не получили ее из книг, а прошли многими поколениями. Поэтому три страны – Латвия, Литва и Эстония – поддерживают Украину и считаем это приоритетом.
Мы никогда, никогда не захотим вернуться под власть Кремля и попасть под тоталитарный режим. Даже если мы критикуем свое государство (а ни одно государство не идеально), мы можем его критиковать, и нас за это никто не посадит в тюрьму. И это первый признак того, что Латвия – демократическое государство.
– В Европарламенте вы в том числе работаете с вопросами противодействия дезинформации. Мы видим, что сейчас идет еще одна война – информационная. Информация используется как оружие. Как вы считает, люди сознательно ей подвержены?
– Я думаю, что большой частью людей легко манипулировать. Все зависит от того, насколько искусна эта дезинформация и по каким каналам она подается обществу.
Я бы сказала, есть три уровня дезинформации. Есть нейтральные новости. Но, используя их, они начинают формировать чувство угрозы, беспокойства. Создается серая зона, где дезинформация очень легко продвигается. И тогда мы приходим уже к реальным последствиям дезинформации: разделению общества, делению по разным пузырям, вере в теории заговора.
Дезинформация – это только видимая часть огромного айсберга. Невидимая – деньги и технологии. И именно в последние пять лет пришло осознание, что пора заканчивать времена Дикого Запада в цифровой среде. У Европейского союза, бесспорно, есть руководящее место в мире, чтобы упорядочить эту среду с помощью законов.
Мы уже приняли закон о цифровых услугах, и мы очень близки, чтобы принять закон о цифровом рынке, у нас есть соглашение об этом с большими платформами. К сожалению, TikTok, Telegram и другие небольшие платформы не подписали кодекс практики борьбы с дезинформацией: он добровольный, но те платформы, которые его подписывают, например Facebook, обязуются следить, чтобы не было разжигания ненависти, чтобы соблюдались законы медиасреды. Это те небольшие шаги, благодаря которым мы идем вперед.
Но надо еще очень много делать, чтобы ввести общую медиаграмотность, поддерживать медиа финансово. Об этом я говорю в своем докладе о противодействии дезинформации. Это одно из предложений. Надо создавать централизованное финансирование ЕС именно для поддержки медиа, а также негосударственных организаций, которые занимаются проверкой фактов. На данный момент большинство стипендий, грантов и поддержки идет извне: из США или Великобритании. Это неправильно и так не должно быть. И о чем я еще прошу в своем докладе: против авторов и распространителей дезинформации необходимо ввести санкции. Сейчас такого режима нет.
– Последний вопрос: какими вы видите отношения России и Европейского союза в ближайшем будущем?
– В ближайшее время, как я вижу, они останутся очень напряженными – пока в России не поменяется режим, пока эта страна не станет опять нормальной. До тех пор отношения будут очень сложными. Впрочем, всплески демократии в истории России на короткое время были.
И также, мне кажется, нам надо много думать о нашей безопасности, особенно тем странам, которые граничат с Россией. Не надо никаких иллюзий. Я согласна с тем, что сказал наш президент Эгилс Левитс: разговоры о некоей "широкой русской душе" пусть остаются для писателей, а политикам надо думать о будущем своего государства и его безопасности.
