Жители освобожденных украинских городов обвиняют российских военных не только в грабежах и мародерстве, но и в изнасилованиях мирных жителей. Генпрокуратура Украины начала расследовать первое подобное дело. А украинские волонтеры и следователи передают информацию о случаях изнасилования в Международный уголовный суд.
Об этом мы поговорили с правозащитницей из организации "La Strada Украина" Аленой Кривуляк.
В условиях военного времени редакция Настоящего Времени не может независимо проверить эти данные.
– Одно из первых обращений к вам – это женщины из Херсона, которая ходила на митинги против оккупации. Расскажите эту историю нашим зрителям.
– Да, на самом деле одно из самых первых обращений, которое мы получили по тематике изнасилований во время войны, это как раз было обращение от женщины, которая написала нам. Она на данный момент проживает в городе Херсоне, это один из тех городов, который был первым оккупирован российскими военными. И это сообщение мы получили 4 марта 2022 года. На самом деле сама консультация проходила довольно тяжело, потому что женщина призналась в том, что она пострадала от группового изнасилования, только где-то на сороковой минуте консультации, то есть до этого она просто рассказывала о своих эмоциях, о своих страхах в связи с непосредственными военными действиями, о том, что она действительно ходила вместе со своей дочерью, которой 17 лет, на митинги в поддержку Украины. И только потом, где-то начиная с 41-й минуты, женщина спросила, может ли она о чем-то важном для нее рассказать, но очень попросила, чтобы это осталось анонимно и конфиденциально. То есть никакая персональная информация никуда не утекла. И действительно она рассказала о фактах группового изнасилования со стороны российских оккупантов в отношении нее и ее 17-летней дочери, то есть, к сожалению, произошла такая ситуация, что дочь видела, как насиловали ее маму, и мама, в свою очередь, точно так же видела, как насиловали ее дочь.
– В каком состоянии женщина и ребенок сейчас?
– К сожалению, мы не разговаривали с девочкой, мы имели контакт только с мамой. Понятно, конечно, что мама очень подавлена. И она отчасти ненавидит себя за то, что она не смогла защитить свою дочь. Но в то же самое время и сама мама, и все люди, которые, например, знают о таких пострадавших, должны понимать, что в этой ситуации, когда напротив тебя находятся люди с оружием, ты просто ничего физически и эмоционально не можешь сделать для того, чтобы себя защитить. Поэтому в первую очередь, конечно, мы работали с эмоциями мамы и с момента того, что не нужно себя за это ненавидеть, не нужно себя за это казнить, потому что, к сожалению, да, действительно, эта ситуация произошла, но она ничего другого не смогла сделать, она не могла применить, например, физическое насилие или убить оккупанта в ответ, потому что это была та ситуация, когда самое главное правило – это действительно выжить.
Еще огромной проблемой является то, что данная женщина вместе с девочкой проживают на временно неподконтрольных Украине территориях, что, в свою очередь, имеет определенные затруднения, чтобы обратиться к украинской власти. Например, просто даже банально вызвать полицию по номеру 102 возможности нет, потому что на временно неподконтрольных Украине территориях просто не может приехать украинская полиция. Как таковой территориальной обороны там тоже нет. И поэтому, к сожалению, так и получается, что эта женщина со своим ребенком осталась один на один. Но в любом случае мы говорили, конечно же, о важности обращаться в медицинские учреждения, потому что не важно, подконтрольная это Украине территория или нет, врачи должны в любом случае предоставить помощь человеку, женщине, ребенку, которые пострадали от изнасилования.
– Расскажите, почему часто женщины не обращаются за помощью?
– Вы знаете, на самом деле с темой сексуального насилия, изнасилований мы работаем уже очень давно, еще с 1997 года. И в принципе я, наверное, совру, если я скажу, что у нас и в довоенное время было очень много таких обращений. На самом деле так не было в Украине, сексуальное насилие – это всегда такое очень латентное явление. И людям очень страшно и очень стыдно об этом говорить.
Если мы берем ситуацию, которая связана с войной, здесь точно так же нет исключений. Люди очень сильно переживают за свою безопасность, особенно если мы говорим о неподконтрольных Украине территориях. По сути, ты не можешь быть на 100% уверен в том, что украинская власть сможет тебе помочь физически, например вывезти тебя или каким-то образом тебя защитить. Ты понимаешь все риски, которые сейчас перед тобой стоят, и поэтому ты в принципе боишься обращаться или кому-то об этом рассказывать, чтобы не дай бог твоей жизни ничего не угрожало.
Второй момент – это ситуация с тем, что тебе как пострадавшей очень стыдно рассказывать, потому что где-то в глубине души во всех ситуациях, с которыми работаем мы, женщины действительно очень сильно винят себя и ищут причину в себе, почему как бы такая ситуация произошла. И работать с этим чувством вины действительно очень тяжело, потому что женщина постоянно живет какими-то мыслями в той ситуации, которая произошла, и она, проигрывая ситуацию, думает, как она могла бы поступить. Например, почему она не убила оккупанта или почему она не стала кричать, почему я мало просила, чтобы он меня не трогал. То есть в любом случае она постоянно винит себя, хотя на самом деле здесь нет вины ни женщины, ни ребенка, которые пострадали от изнасилования. Вина всегда лежит исключительно на том человеке, который это совершил. Если ты совершаешь такое преступление, у тебя, по сути, всегда есть выбор: или совершать, или не совершать. Если ты жертва такого преступления, к сожалению, выбора у тебя нет, потому что насилие происходит независимо от того, хочешь ты этого или не хочешь.
– Вы говорили, что работали с темой изнасилований и в довоенное время. Я читала много утверждений о том, что изнасилование на войне и в мирное время – это разные вещи. Вы согласны с этим?
– Да, на самом деле это действительно разные вещи. И, к сожалению, военная ситуация является таким огромным фактором риска и очень серьезным катализатором, который влияет на ситуацию изнасилования. И поэтому я не буду скрывать, но я считаю, что на данный момент изнасилование украинских детей, украинских женщин, украинских мужчин и украинских мальчиков – это тоже такое особое военное оружие, которое применяет Российская Федерация в отношении Украины. Если, например, в довоенное время ты в своей голове приблизительно понимаешь, куда ты можешь обратиться за помощью, и ты понимаешь, что, по сути, есть большой шанс, что твоего насильника изолируют от тебя, потому что это действительно криминальная ответственность. Если же мы говорим об изнасилованиях во время войны, к сожалению, это очень тяжело, потому что, если это особенно временно неподконтрольная территория твоего государства, к сожалению, так быстро решить этот вопрос невозможно. Потому что даже украинских властей [нет] и украинское законодательство, к сожалению, получается невозможным в реализации во время войны, если это неподконтрольная территория. Именно поэтому в момент того, что твоего насильника изолируют от тебя, если ты проживаешь на неподконтрольной территории и ты постоянно видишь эту группу людей, например, которые совершили изнасилование, просто взять и убрать их оттуда, к сожалению, физически невозможно.
– Украинская национальная ассоциация психологов проводит вебинары как раз на тему изнасилований во время войны. И там утверждают, что во время изнасилования насильник испытывает чувство безнаказанности, мол, после войны его не удастся идентифицировать. Как я понимаю, идентификация конкретных людей – это же проблема?
– Да, на самом деле это действительно огромная проблема. И, во-первых, наверное, если вы исследовали тему изнасилований во время войны, вы понимаете, что очень многие люди, которые пострадали, которые пережили изнасилование, они не сразу сообщают об этом. Например, мы на данный момент имеем только 10 обращений от женщин, которые пережили изнасилование со стороны российских оккупантов. Но, конечно же, мы понимаем, что сейчас пройдет неделя, две и этих обращений станет больше, потому что сейчас женщины в основном находятся в таком шоковом состоянии. И им нужно немножко отойти, и тогда они уже будут более готовы об этом рассказать. Но точно так же некоторые женщины утаивают в себе и проживают эту ситуацию в себе очень длительное время. Кто-то, например, готов рассказать об этом только, например, через два года, через три года, а кто-то и через 10 лет, а кто-то вообще не рассказывает. Именно поэтому ситуация в том, что как бы не сразу мы получаем официальное обращение от пострадавшего лица. Соответственно, и органам украинской власти, таким как Генеральная прокуратура Украины либо национальная полиция Украины, точно так же и Международному криминальному суду в Гааге очень тяжело, потому что собрать доказательства и в первую очередь найти человека, который будет действительно готов рассказать о том, что произошло, и в принципе собрать всю эту информацию.
