Юлий Бояршинов – один из тех, кого судят по делу "Сети" в Санкт-Петербурге. По версии следствия, люди на скамье подсудимых в Петербурге и Пензе – участники террористической организации, готовившие вооруженный захват власти в России. Все обвиняемые придерживаются левых взглядов, считают себя анархистами и антифашистами, но настаивают: противоправных действий не совершали. А то, что следствие называет конспирацией и боевой подготовкой, молодые люди считают обычным общением в соцсетях, а также спортивными занятиями и тренировками.
Дело "Сети" известно еще и тем, что четверо обвиняемых: Виктор Филинков, Дмитрий Пчелинцев, Илья Шакурский и Арман Сагынбаев – заявили о жестоких пытках с использованием электрического тока, которые применяли к ним сотрудники ФСБ. После этого они подписали признательные показания. Несколько человек, в том числе Юлий Бояршинов, рассказали о побоях. Бояршинов подробно описал в беседе с членами ОНК, как в течение четырех месяцев его по пять раз в день заставляли мыть пол в камере на сто с лишним человек в СИЗО "Горелово", били и унижали. Он дал признательные показания.
Отец Юлия Бояршинова – художник из Петербурга. Требуя освободить сына, он вышел на пикет с плакатом "Мы победили фашистов или заразились фашизмом?". В интервью Настоящему Времени Бояршинов-старший рассказал о том, чем занимался его сын до ареста и что происходит с ним в СИЗО.
О тренировках ДОСААФ и страйкболе
— Николай, расскажите, пожалуйста, про тренировки вашего сына. Что это были за тренировки, что вообще он с друзьями делал, единомышленниками?
— Он, как и все остальные ребята, занимался спортом. Он был за здоровый образ жизни. Занимался разными видами, где-то в конце 2017 года притащил домой байдарку двухместную. Он знал, что мне нравится [озеро] Вуокса на Карельском перешейке, и сказал, что мы поплывем на байдарке по Вуоксе. Я говорю: "Конечно, очень круто, но как, вообще, ты думаешь, я справлюсь?" Он говорит: "Ничего-ничего, все будет отлично". У меня была работа, как-то затянули, не успели осенью и отложили на весну. Но вот не случилось.
Уже потом следствием вменялось ему в вину то, что кроме занятий спортом самостоятельно он ходил еще в спортивный клуб. Это военно-спортивный клуб на базе ДОСААФ: совершенно легальный, туда все приходят, документы оставляют. Официально, по паспорту, проходят курс. Этот клуб существует все еще, к нему претензий нет.
А ребята из Пензы занимались страйкболом. Юлик не был страйкбольщиком каким-то заядлым. Я видел маску для стайкбола, чтобы эти шарики в глаза не попали, с таким щитком. Но чтобы он особенно занимался – нет.
Мы уже, может быть, не очень замечали и сейчас забыли, но был период, когда была действительно ситуация очень непонятная, на Украине все эти перемены. Кто задумывался, многие понимали, что у нас могут быть какие-то беспорядки. Многие ребята не хотели быть просто какими-то жертвами беспорядков. Они хотели уметь защитить себя от нападения. Тем более он антифашист, и в какой-то период была реальная опасность: антифашистов националисты просто убивали. Не просто нападали, а убивали. Поэтому в том, что он учился самообороне, ничего я не вижу особенного, а тем более криминального.
— Он самообороне учился внутри какой-то своей закрытой группы или это были занятия в ДОСААФ?
— Я знаю, что несколько тренировок было совмещенных с походами, они ходили летом. Часто устраивались концерты на природе, какие-то музыкальные группы [выступали], может быть, скорее, субкультурные очень часто устраивали фестивали на природе. Думаю, это естественно и нормально. Выехали на природу, ребята активные, вот послушайте концерт, вот какие-то лекции. Это не было чем-то подпольным и закрытым, не было какими-то закрытыми мероприятиями, где только посвященные люди, которые знают друг друга. Там основная масса людей просто не знала друг друга. Это не было чем-то подпольным, скрытым. То, что они не давали везде объявления об этом, – это, в принципе, естественно.
— Посещая ДОСААФ, чему они там учились?
— Там разные курсы предлагаются, насколько я понимаю. Когда шло следствие, я ничего не мог знать, потому что тайна следствия. Намекали, что там что-то ужасное было. На суде многие детали прояснились. Там было несколько курсов. Наверное, почти в каждый курс, как в школе на НВП (начальной военной подготовке – НВ), [входила отработка навыка] собрать-разобрать автомат или устройство автомата, еще что-то. Потом коротко какая-то тема.
Ему попалось, по-моему, "Саперное дело". Насколько я знаю, никаких практических занятий не было. Как обычно, такие мастер-классы – это очень часто халява такая.
— Я правильно понимаю, что государство сначала обучило, а потом обвинило в том, что он этому учился?
— Обучило – это слишком сильно сказано. Потому что на самом деле это, конечно, совсем не обучение, когда несколько часов тебе рассказывают, что бывают мины такие, бывают такие, показывают картинку, какой-нибудь плохой ксерокс. Все, курс закончился, сделали галочку, что отработали.
— Но потом именно эти навыки вменили как приготовление к какому-то госперевороту, к терактам?
— Да, конечно. Я просто еще раз говорю, что навыков, конечно, никаких не дали, но обвинили в том, что получил навыки.
О доказательствах обвинения
— Вам не кажется это абсурдным?
— От начала до конца это полнейший абсурд. Прокурор зачитывает, какие плакаты висели на стенке у девушки Вити Филинкова, когда они еще совсем не были знакомы, когда она была тинейджером. Все эти пухлые тома – там нет ничего хотя бы мало-мальски незаконного, хотя бы чуть-чуть. Если сначала было какое-то подозрение, наверное, что-то есть, о чем нам не говорят, наверное, действительно это тайна следствия, то на суде стало ясно, что ничего, чем пугали, нет.
Какой-то “Свод” страшный, которым пугали. (Документ под названием “Свод Сети” следствие считает манифестом организации “Сеть” – НВ.) Но сын его увидел на самом деле на следствии, он сказал об этом, только на следствии он с ним ознакомился полностью. Он сказал: нет, я никогда с этим не соглашался – терроризм. Это же очевидно, что если он только на следствии это прочитал, то где это было сделано? До этого он, конечно, одну-две страницы посмотрел, они особенно это и не обсуждали там. А потом на следствии ему вдруг дают документ, где действительно много каких-то ужасных вещей. Не знаю, для меня было очевидно, где это все сделано.
Сначала казалось, что в Пензе, наверное, да, что-то [есть]: оружие, еще что-то. Потом оказалось, что никаких отпечатков пальцев на оружии нет. Отправили дополнительно на экспертизу биологические материалы: я так понимаю, отпечатки пальцев можно стереть, но биологические материалы – это то, от чего не избавиться. Тоже нет, ничего нет.
Хотя для меня сразу было ясно, когда услышал, что под диваном пистолет у Ильи Шакурского нашли. Вот да, я хожу с пистолетом, домой прихожу и под диван его забрасываю – самое удобное, где его взять.
— “Незаконное овладение навыками выживания в диком лесу” – такая трактовка в суде была?
— Это было в обвинении в Пензе еще. Незаконное владение навыками выживания в диком лесу, то, что они изучали оказание первой медицинской помощи, – все, кто ходят в походы, вообще-то, должны это знать. Мой сосед в походе бензопилой ногу перерезал и сам, потому что никакой возможности не было [позвать на помощь], леской зашивал себе. Если бы он не знал этого – я не знаю, без ноги бы, наверное, остался. Потому что его оттуда смогли забрать через несколько суток. Какие-то такие истории в походах бывают.
Я сам ходил в походы до того, как арестовали его, каждый год. Тоже, естественно, пытался узнать, что можно сделать, если со мной случится то или это. Когда на суде обвинение выдвинули, что они занимались овладением навыками выживания, я сказал: они ходили буквально на несколько дней, я ухожу на неделю или на две, один раз на месяц [уходил]. Это же, получается, что я рецидивист, а они просто мелкие хулиганы какие-то.
Некоторые обвинения, [предъявленные] изначально, потом убрали. Было, например, обвинение в "создании анархического государства". Вот уровень их. Ну заглянули бы в Википедию – вообще, может быть анархическое государство или нет? Анархическое государство – это то, чего не может быть в принципе. Но такое обвинение было, потом пришлось его убрать все-таки.
Показания, выбитые под пытками, им пришлось подписать. Поэтому там взрыв мавзолея и прочий бред. Кстати, всем этим обвинениям никаких подтверждений нет, кроме "овладения навыками выживания" – того, что не является незаконным.
— У него нашли банку с порохом. Для чего он его хранил?
— Он нашел его просто. Когда почувствовал, что опасно держать, решил выбросить, но не успел.
У него же статья была сначала "Незаконное хранение взрывчатых веществ". У него обнаружили банку старого дымного пороха. Это, в принципе, штраф, максимум – условный срок, но обычно это заканчивается штрафом. Экспертиза была, мы параллельно узнавали у адвоката, который с реконструкторами работает, [у которых] тоже бывают такие проблемы. Он сказал, что дымный порох, такое количество – можно сделать хорошую хлопушку, но никак не взрывчатое вещество. То есть будет просто петарда такая.
О пытках и побоях в СИЗО
— Ваш сын говорил о пытках? Как и где эти пытки происходили?
— Началось все с Пензы. Хватают одного, добиваются, чтобы он показал на каких-то друзей своих, бегут и хватают следующих – и снова по той же схеме. Пытают, снова вынуждают подписать показания. Им хотелось, чтобы была сеть, развернутая, в разных городах и в других государствах. Насколько я знаю, хотели связать с Белоруссией, Украиной и Казахстаном. И в Москве. Но в Москве, видимо, [сотрудники] ФСБ слишком гордые: не надо нам чужих идей, у нас свои есть.
— "Им" – это кому? Кто хотел связать?
— Сотрудники пензенского ФСБ, это их идея, они такие вот гениальные придумали такую схему.
Потом оказалось, что многие вообще друг друга не знали. Кто-то виделся мельком, видел где-то, на лекции пересекались. Но для них, для пензенского ФСБ, нужно было, чтоб ячейки были в разных городах.
В Москве, как я сказал, отказались поддержать это дело, а здесь [в Петербурге] согласились. Так как были названы фамилии Филинкова, моего сына... Арман Сагынбаев, кстати, здесь тоже жил до ареста, но его причислили к [пензенской] группе и отвезли туда.
Схватили здесь сначала моего сына. Его арестовала полиция. Для ФСБ это даже выгодно было: они ни при чем, его арестовала полиция, он в [СИЗО] Горелово. На самом деле, ясно было, кто от него хочет показаний. Потому что те, кто его били, знали факты, которые не мог знать никто, кроме сотрудников ФСБ.
— Что вам сын рассказывал о пытках?
— Еще при задержании, когда его привели на обыск, он мне сказал: "Меня били". Меня это очень поразило, я даже не сразу понял почему. Потом понял: потому что он никогда в жизни ни на что не жаловался. Если есть проблема, если что-то не нравится, он просто ищет решение. Никогда ни на что не жаловался, а тут говорит: "Меня били". Я удивился, может быть, больше, что он именно сказал об этом. А потом уже больше узнавал...
Его при задержании два дня не кормили, не давали пить, били. Пытались из него выбить какие-то показания, сведения о подельниках – или просто какие-то фамилии друзей назвать, что для них одно и то же.
Потом, когда он был в СИЗО, на суде по продлению срока задержания мы увидели: у него гематома большая на голове, и он ничего не говорит. Когда мы пытались выяснять, начальник СИЗО сказал: "Что с них взять, они ж уголовники, они могут и подраться. Это обычное дело". Тогда я подумал, что если его убьют, они тоже скажут: "Ну это же уголовники, что с них взять".
Его запихнули в "пресс-хату", где полторы сотни человек было. Она и рассчитана-то на 107 или 110 человек, а туда набивалось 150. Он потом описал, что значительную часть этой камеры занимал "кремль", как они себя называли, – тюремные активисты, актив. Они занимаются как раз тем, что "прессуют", выбивают из кого деньги, из кого показания. Каждый день продолжались эти избиения. Если его не били сегодня, то обязательно били кого-то другого, а это тоже психологически тяжело.
— Вы еще упомянули, что уголовники не могли знать какие-то факты. Объясните, пожалуйста, что вы имели в виду?
— Ему они говорили: ты должен дать показания против такого-то и такого-то. Я сейчас точно не помню, по-моему, Шакурского и Пчелинцева.
— Если дашь показания, то тогда избиения прекратятся?
— Ну да.
— Говорили ему это соседи по камере?
— Да, этот актив камеры, которые называли себя "кремль". Они там жили за занавесочкой. Все остальные спали... Сын сначала спал вообще на полу, без постельного. Потом все-таки какое-то место [нашел]. На спаренной койке по три человека укладывались.
Там скрывали информацию обо всем. Допустим, у них эпидемия чесотки, кто-то пожаловался: у вас тут чесотка. Они реагируют: еще больше закрывают информацию и начинают там прессовать тех, кто мог эту информацию наружу вывести.
"Даже судья иногда не выдерживает абсурда". О процессе по делу "Сети"
— Вы в курсе последних новостей из суда? Например, про то, что на компакт-диске и ноутбуке одного из подсудимых оказались файлы с датой, когда все обвиняемые уже находились под стражей. И фамилия автора файла совпадает с фамилией следователя.
— Про фамилию я как-то пропустил. А дата: вот что, они не знали, что у каждого файла отмечена дата? Скорее всего, они просто даже не пытаются создать какую-то правдоподобность. Настолько просто наглые с их стороны ходы – в полной уверенности, что и не нужно никакой правдоподобности, и так сойдет.
Хотя бы даже с Капустиным. (Свидетель по делу “Сети” Илья Капустин рассказал о пытках током и попросил политического убежища в Финляндии – НВ.) Парень просто молодец. Пошел, сделал медицинскую экспертизу, все отфотографировал, все сделал – и тогда только еще как-то ему удалось сбежать. Если бы не он, не было бы настолько стопроцентных доказательств пыток. Он единственный, кто сумел вовремя это все зафиксировать. Я это к чему? Даже не искали какого-то правдоподобия: сказали, что его клопы покусали. Не видят пыток, не видят подмены, не видят подброса – ничего не видят.
— Про "навыки выживания в диком лесу" – в суде не было какой-то мотивировочной части [этого обвинения]? Ну владеет навыками человек, что в этом незаконного?
— Да даже то, что они занимались спортом, [обвинение интерпретирует] – это чтобы легче совершить переворот. Изначально казалось: нужно все факты положительные рассказать и будет понятно, что они невиновны. Но я очень быстро понял, что самый положительный факт они как-то извращают, выворачивают наизнанку. Не знаю, как приют для животных они объяснили, наверняка тоже как-нибудь. Прямо на суде зачитывается обвинение: в Пензе, такого-то числа собрались, организовали и провели акцию. По уборке улицы такой-то! Это значит, что все эти пухлые тома – [там] вообще ничего нет. Но зачем тогда?
На суде у нас судья сам не выдерживает иногда – настолько абсурдно [происходящее]. И тут же понимаешь, что этот судья, который не выдерживает абсурдных обвинений, он же и назначит потом срок, когда пройдет весь этот ритуал суда.
Конечно, это не повод как-то опускать руки и не пытаться ничего сделать. Самое страшное, если сейчас про это дело забудут, потому что очень много новых делах. Это, по-моему, такой сильный ход: арестовывать и арестовывать, открывать новые дела, тогда забудутся какие-то. Невозможно всему уделить внимание.
Сейчас люди набираются опыта: если кого-то хватают, тут же бросаются, пытаются вытащить. А с нашим делом сначала все говорили адвокаты: "Не надо пока шума поднимать, может быть, удастся как-то все нормализовать, что-то с этим сделать". А ребят пытают и пытают – какое тут что-то сделать? И тогда первый Витя Филинков заявил о пытках. И когда пошла огласка, их хотя бы пытать перестали.
